Дмитрий Каралис - Дела семейные

• Название: Дела семейные
• Автор: Дмитрий Каралис
• Жанр: Современная проза

«Дела семейные» повествует о всевозможных историях из жизни братьев-близнецов, один из которых — крупный ученый, второй — доцент вуза. Это своего рода маленькая семейная сага с добрым уютным миром, в который хочется окунуться и жить в нем вместе с героями.

---

— Иной раз и жене записку не успеваю чиркнуть. Схватишь хозяйственные деньги, сунешь в портфель кусок хлеба и зубную щетку — и на самолет! Счет идет на минуты. А будешь мешкать, родного человека погребут без тебя…

— Он меня доконает, — держался за сердце отец. — Я же больницы и морги начинаю обзванивать. А он гудит себе на поминках, и в ус не дует!

Второй год аспирантуры выдался для Владимира Альбертовича особенно тяжелым.

Несколько раз его грабили на улице. Отнимали и пыжиковую, и кроличью шапки, срывали часы и золотой амулет в виде рыбки, вытаскивали документы. Гвозлик бился, как гладиатор, и нападавшие с воем и стоном разлетались по сторонам, но к ним приходила подмога из десятка запасных хулиганов, и те свежими силами укладывали бородатого крепыша на землю.

Один раз Владимир Альбертович сел вместо электрички в курьерский поезд «Ленинград-Москва» с аэрофлотовскими сиденьями, и вместо Навалочной заехал с двадцатью копейками денег в Бологое. Отец послал ему телеграфный перевод, и на следующий день Гвозлик перебирался с окраин Средне-Русской равнины на берега Балтики, но тут же свалился с кишечной инфекцией, подцепленной, очевидно, с вокзальным пирожком. И неделю не слезал с унитаза и не появлялся на кафедре, боясь, что бдительные медики упекут всю семью в Боткинские бараки. Он даже не смог открыть отцу дверь, когда тот поутру приехал справиться о его судьбинушке.

В тот же год он стал жертвой цыганского обольщения — цыганка обманом проникла к нему в квартиру и, скинув пальто, в совершенно голом виде прошла на кухню, откуда стащила две серебряные ложки, заварочный чайник и коленкоровую папку с двумя главами диссертации, только что принесенную от машинистки.

А черновики? — волновался отец. — Остались?

В том-то и дело, что нет, — кручинился Гвозлик. — У меня же дочка пионерка, они там по макулатуре соревнуются. Она и снесла быстренько…

Кошмар! — вздыхал батя.

А тут еще за двумя мамами и папой ушел второй отец, а вслед за ним гуськом потянулись на кладбище братья, сестры и племяши. Как родные, так и от приемных родителей. И все уходили быстро и неожиданно…

Злодейка с косой прошлась в ту зиму по родне аспиранта Гвозлика широкими замахами и казалось, извела весь род до третьего колена, так, что и хоронить в ближайшие годы станет некого, но — дудки ей! Нашлись люди!

По весне, когда в парках и скверах вспыхнули прозрачной зеленью первые клейкие листочки, Владимир Альбертович опять надолго пропал, а когда объявился, выяснилось, что летал за Урал и в Карпаты, где обнаружилась ветвь внебрачного сына второго отца Гвозлика. Не поехать на похороны Гвозлик не мог, — гуцулы не простили бы ленинградскому родичу пренебрежения к усопшим по их линии.

— Запросто могли убить, — делился своими опасениями Гвозлик. — Это же бендеровцы, у них в каждом сарае пулемет зарыт…

3

И вот, мы приехали развеяться в Зеленогорск и теперь играли на веранде в кинга, поджидая звонка из Москвы, чтобы узнать, приедет ли Катька с мужем на день рождения нашей мамы, который собирались справлять в ресторане «Метрополь» на Садовой улице.

В доме было жарко натоплено, тетя Зина пекла пироги с капустой, и двойные окна на веранде запотели, отчего выпавший снег скорее угадывался, чем различался. Смеркалось, и мы включили бабушкину люстру с желтыми латунными листьями и малиновыми фонариками…

Отец играл рассеяно, без настроения и, щурясь, отставлял карты далеко от себя, словно специально, чтобы мы их видели. Со слов отца, Гвозлик сидел дома и пытался восстановить к Новому году две главы диссертации.

— Держи карты к орденам! — напомнил дядя Жора картежное правило и пригрозил: — Или играть не буду! Суешь мне под нос, никакого интереса…

— К орденам, к орденам… — отец вовремя снес маленькую трефу. — Что нам орден? Я, товарищи, не гордый! Я согласен на медаль!

Я сгреб три карты и вновь зашел с бубей, продолжая рыть дяде Жоре глубочайшую яму, о которой он, судя по всему, не догадывался.

— Ну, ты, племянничек, даешь, — дядя Жора спустил под даму своего валета; стало ясно, что он не догадывается о яме. — Один карты под нос сует, другой, как заведенный, с бубей лупит, словно других мастей не знает… — Дядя Жора зевнул и посмотрел на отца. — Как там твой Козлик?

Мне показалось, отец вздрогнул.

— Гвозлик, — не сразу ответил он, размышляя над ходом. — Владимир Альбертович Гвозлик. Ети его мать!

— Ну-ну, расскажи! — подстрекнул дядя Жора, надеясь веселым отношением к неприятностям принизить их значение. — Что на этот раз? Ноздрю мушкой от автомата разорвали? Или губой за крючок зацепился? Или на Колыму подался гальюны чистить?

Дядька заливисто рассмеялся, и на веранду высунулась тетя Зина: «Что с тобой?»

— Ничего, ничего! — отмахнулся дядька, вытирая слезы.

Я тоже засмеялся, но сдержанно. Во-первых, я продолжал рыть яму своему любимому дядьке, и требовалась известная собранность, а во-вторых, смеяться над отцовским аспирантом во весь голос было бы неучтиво.

Да, Гвозлик поговаривал, что собирается в Магадан на сказочные летние халтуры — чистить отмерзшие уличные сортиры из расчета пятьдесят копеек за черпак. Он даже ходил договариваться в штаб гражданской обороны о противогазах для оснащения ими сборного студенческого отряда. Себя он видел командиром этого отряда и намеревался выставить, как минимум, двадцать сабель-черпаков для борьбы с оттаявшими нечистотами. Он делал предварительные расчеты заработков, исходя из средних объемов выгребной ямы и количества почерпываний. Суммы выходили фантастические!

Я скромно выложил на стол две оставшиеся карты, дядя Жора присвистнул и закряхтел, признавая свое поражение.

— Во, дает, племянничек, — кряхтел дядя Жора, разглядывая карты. — Во, дает!..

— Он думал, я буду с ним шуточки шутить! Ха-ха! Если бы мы играли на деньги, я бы выиграл рубля три, не меньше.

Отец бросил карты и махнул рукой на свое поражение:

— Пойду прилягу. Ну, его к черту, это Гвозлика! И докторскую туда же!

Считалось, что аспирант — это шаг к докторской диссертации: своя научная школа, ученики, и все такое прочее. Три аспиранта защищают свои кандидатские, руководитель — докторскую.

— Если он уедет на Колыму, я не загорюю…

— Н-да, — задумался дядя Жора, засовывая карты в кожаный чехольчик. — Не нравится мне все это. Давно не нравится…

Мы слышали, как отец выпил на кухне валерьянки и пошел к себе в комнату.

— Ты вот что, племянничек, — наклонился ко мне дядя Жора, — раздобудь адрес этого Гвозлика! Отца надо спасать!

Я помолчал и кивнул.

— А как вы будете спасать? — шепотом спросил я.

— Что-нибудь придумаем, — пообещал дядя Жора, сверкнув глазами. — Может, и ты пригодишься.

— С удовольствием!

4

Адрес я добыл из большой записной книжки отца, лежавшей дома у телефона. Гвозлик был записан нервным торопливым почерком после «Газ (заправка баллонов)», «Гуси — продажа», «Гузман И. А. - колбаса» и прочих хозяйственно-бытовых записей.

— Так-так, — сказал дядя Жора, пряча адрес в карман. — Теперь следи за ситуацией. Если узнаешь, что он опять в загуле или на похоронах, тут же звони! И принеси мне общую кафедральную фотографию на один день. А то по ошибке не того… — Мы стояли в вестибюле метро «Нарвская», и дядька покрутил головой, словно опасался, что нас подслушают. — Н-да… В общем, никому не слова!

— А что вы собираетесь делать? — тихо спросил я.

— Не твой вопрос, — сурово проговорил дядька. — Убивать не собираюсь.

У меня отлегло от сердца. Дело в том, что дядя Жора в отличие от отца любил и умел подраться. Вроде, братья-близнецы, одинаковой комплекции, оба занимались гимнастикой, а характеры разные! Дядя Жора ввязывался в драку мгновенно, бил крепко налево и направо, и так же быстро выходил из нее и шел, как ни в чем ни бывало дальше, взяв тетю Зину под ручку. Так было в Зеленогорске, когда двое пьяных, мочившихся на забор овощной базы, вдруг повернулись к нам и с гоготом продолжили свое дело. Лихо было и в гардеробе одного ресторана, когда кто-то что-то сказал дяде Жоре и отцу.

И теперь мой дядька-лихач что-то затевал против папиного аспиранта Гвозлика.

Я замечал, что отец выглядит все хуже и хуже. Несколько раз ему вызывали «неотложку». Это в сорок-то восемь лет!

Будь моя воля, я бы сослал Гвозлика на Колыму бригадиром золотарей-миллионщиков, а отца заставил бы ходить на футбол и в филармонию — лечить нервы.

— Господи, да зачем нам эта докторская! — вздыхала мама, наливая отцу корвалол. — Хватит нам и кандидатской, хватит доцента! Кому от такой науки прок, если ты по ночам вскрикиваешь! Откажись от этого мозгокрута!

— Не могу! — отец говорил так, словно ему предлагали отказаться от родины, а не от аспиранта. — Я все-таки педагог и на двадцать лет его старше…