Брайан Бойд - Владимир Набоков: русские годы

• Название: Владимир Набоков: русские годы
• Автор: Брайан Бойд
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89091-421-7

Биография Владимира Набокова, написанная Брайаном Бойдом, повсеместно признана самой полной и достоверной из всех существующих. Первый том охватывает период с 1899 по 1940-й — годы жизни писателя в России и европейской эмиграции.

Перевод на русский язык осуществлялся в сотрудничестве с автором, по сравнению с англоязычным изданием в текст были внесены изменения и уточнения. В новое издание (2010) Биографии внесены уточнения и дополнения, которые отражают архивные находки и публикации, появившиеся за период после выхода в свет первого русского (2001) издания этой книги.

---

В заветных уголках среди лесов Выры и Рождествено они открыли радости плотской любви. Это не осталось незамеченным. Старый бесстыдник Евсей, садовник дяди Василия, однажды увидел, как Сахаров, спрятавшись в кустах с телескопом, пытается следить за юными любовниками. Евсей почтительно доложил об этом Владимиру, который пожаловался на Сахарова матери. Ее оскорбила слежка, и она, скрыв материнское беспокойство, встала на сторону сына. В августе и сентябре Владимир обычно каждую ночь заряжал велосипедный фонарь и катил через дождь, через парк, через мост и шоссе к Рождественской усадьбе (дядя Василий Иванович в тот год не приехал) и в одном из приютных углов под аркадой встречался с Люсей. Мать не вмешивалась — лишь велела лакею каждую ночь оставлять на освещенной веранде фрукты для сына15.

III

В сентябре Елена Ивановна с детьми возвратилась в Петербург, куда только что перевели с фронта и Владимира Дмитриевича16. В отличие от жены, он задал Владимиру несколько щекотливых вопросов, которые у него возникли во время чтения стихов, воспевающих последовательно ночь, велосипедный фонарь, приютный угол под аркадой и шуршание платья. «Ты случайно не обрюхатил девушку?» Затем последовала короткая лекция о средствах, с помощью которых предусмотрительный джентльмен оберегает женщину от неприятностей17. Владимир Дмитриевич работал теперь в Азиатском департаменте Главного штаба, помещавшемся прямо за углом от Тенишевского училища, в здании на Караванной улице, мимо которого теоретически его сын должен был ежедневно проходить. Но в ту зиму у Владимира были занятия поважнее школы. Люся с семьей вернулась в свою петроградскую квартиру на солидной Сергиевской улице. Пропуская — иногда по три дня подряд — школу, Владимир встречался с ней в Таврическом саду в конце Сергиевской. Лишенные тайных убежищ Выры, они нашли мучительной новую, снеговую, эпоху своей любви. Они и думать не хотели о встречах под посторонним наблюдением у него или у нее дома, не дерзали снять меблированные комнаты и страдали, скитаясь по улицам, а последние ряды кинематографа и отдаленные зальца музеев давали весьма ограниченный выход их «тайной страсти». В ретроспекции Набоков будет вспоминать постоянные искания приюта как предисловие к позднейшему изгнанию. Эта бесприютность внесла напряжение в их отношения, проявившееся в его стихах, в которых он укорял ее за то, что она любит его меньше, чем он ее, и не помнит так, как он (едва ли выполнимая задача), мгновения, которые они вместе пережили. И все же, судя по одной из многих, по-видимому автобиографических, деталей «Машеньки», в те дни, когда они не встречались, они писали друг другу пронзительно нежные письма, вспоминая «о тропинках парка, о запахе листопада как о чем-то немыслимо дорогом и уже невозвратимом»18.

IV

Частые пропуски Набоковым уроков не улучшали отношения к нему учителей. Его праздный блеск и щегольская независимость особенно раздражали одного из них — Владимира Гиппиуса, преподававшего Набокову русскую литературу в двух последних классах. Когда Гиппиус звонил Набоковым, чтобы узнать, почему мальчика не было в школе, швейцар Устин с готовностью отвечал, что у хозяйского сына болит горло. Прежде чем пойти на свидание с Люсей, Владимир всегда щедро платил Устану19.

Однажды в просторной рекреационной зале, где школьники зимой выпускали пары, Набоков метнул отломанное от стула сиденье, заменявшее им в соревнованиях с приятелем диск, прямо в живот Гиппиусу, когда тот в неподходящий момент вывернул из-за угла. Острые углы в их отношениях сохранились навсегда. Однако, несмотря на все разногласия, Набоков вспоминал его как самого доброго и доброжелательного из всех своих учителей, относившегося к ученикам как ко взрослым, а Гиппиус, в свою очередь, разглядел оригинальность под напускным мальчишеским безразличием. Однажды он задал ученикам сочинение на тему «Лень». Набоков сдал ему пустой лист — и получил хорошую отметку20.

Темпераментный господин, которому было тогда под сорок, невысокий, рыжеволосый, с острыми плечами, Гиппиус произвел сильное впечатление еще на одного тенишевца — поэта Осипа Мандельштама, проучившегося в училище с 1900 по 1907 год. Страсть к литературе, по воспоминаниям Мандельштама, сочеталась у Гиппиуса со страстной литературной злостью, от которой, как иногда утверждают, берет свое происхождение яд в критическом сосуде самого Набокова. Но поскольку набоковские суждения о науке, политике или психологии столь же решительны и провокационны, как и его суждения о литературе, и поскольку они естественно вытекают из его фактически врожденного нежелания признать чью бы то ни было точку зрения на мир или смягчить свое отличие от кого бы то ни было, то, кажется, у нас нет оснований не соглашаться с Набоковым, когда он отрицает влияние Гиппиуса. У Набокова вызвала раздражение попытка биографа Эндрю Филда приписать Гиппиусу важную роль в его литературном развитии: «Если Тенишевское училище навязало мне Гиппиуса, то это не значит, что вы должны проделывать то же самое»21.

Случалось, Гиппиус выплевывал пушкинский стих, чтобы продемонстрировать фальшивый спондей в ямбической строке, но его износившиеся представления о просодии не могли заинтересовать его ученика, в котором начинал пробуждаться поэт. Лишь через год после окончания Тенишевского, открыв новые метрические теории Андрея Белого, Набоков испытал острый интерес к просодии и начал решать новые технические задачи. Гиппиус тоже был поэтом и выпустил к 1916 году четыре книги стихов, и Набоков до конца жизни считал своего бывшего учителя намного более талантливым, чем его знаменитая кузина Зинаида Гиппиус: быть может, его стихи были туманными и высокопарными, но иногда в них вспыхивало подлинное вдохновение22.

Однако больше всего запомнилось Набокову стремление Гиппиуса воспитать из учеников сознательных граждан. Юноша приводил Гиппиуса в бешенство, решительно отказываясь

участвовать в каких-то кружках, где избиралось «правление» и читались исторические рефераты, а впоследствии происходили даже дискуссии на политические темы. Напряженное положение, создавшееся вследствие моего сопротивления этой скуке, этим бесплатным добавлениям к школьному дню, усугублялось тем, что мои общественно настроенные наставники — несомненно прекраснейшие благонамеренные люди — с каким-то изуверским упорством ставили мне в пример деятельность моего отца23.

Политическая активность Владимира Дмитриевича не только не побуждала сына заняться политикой, но и, наоборот, возможно, объясняет его политическую индифферентность. Владимир полностью полагался на отца и с раннего детства считал, что отец всегда прав, — значит, политика — это его дело. Мотивы, которыми Набоков руководствовался в школе, легко объяснимы. Ему просто-напросто не нравились ни групповая деятельность, ни политика, ни тем более всякие «бесплатные добавления» к школьному дню. С любопытством наблюдая за учителями, которые, как он понимал, из самых лучших побуждений с фанатическим упорством травили его, он, наверное, закалился в своем неприятии каких бы то ни было идеологических установок. Если же он нуждался в поддержке, то он мог обратиться к Чехову («Великие художники и писатели должны заниматься политикой лишь постольку, поскольку нужно держать оборону против политики. И без того на свете предостаточно прокуроров и жандармов, чтобы множить их ряды») или к самому Пушкину, на которого, по определению зрелого Набокова, нападали как справа, так и слева: «Притеснения и угнетения могут быть вызваны не только полицейскими законами тиранического правительства, но и… группой политически просвещенных радикальных умов с развитым чувством гражданского долга»24.

Гиппиус был одним из тех, кто каждую минуту ожидает апокалипсиса. В своих публичных лекциях и статьях он пытался пробудить религиозное чувство в современных писателях и противопоставлял радость жизни молодого поколения, непостижимо неуместную в «эти трудные дни» (шел 1913 год), суровости и твердой ответственности поколения старшего. Не удивительно, что он был не в ладах с таким человеком, как Набоков, y которого молодая энергия била через край. Однажды, например, поспорив на десять рублей со своим другом Самуилом Кянджунцевым, что он перепрыгнет через замерзший бассейн в неотапливаемой галерее второго этажа, соединявшей классы и зал, Набоков разбежался, прыгнул и, проломив корку льда, провалился в воду, к удивлению мертвенно-бледной золотой рыбки. Как раз в этот момент и появился Гиппиус. Набоков заявил, что он упал в бассейн совершенно случайно, но Гиппиус, зная, что Набоков неплохо катался на лыжах, сделал логическое заключение, что тот не мог случайно поскользнуться, и немедленно отослал его домой25.