Леонид Порохня - ЧайфStory

• Название: ЧайфStory
• Автор: Леонид Порохня
• Жанр: Биографии и Мемуары

Это история группы "Чайф", написанная к ее 15-летнему юбилею.

Книга честная, написана она другом. Это чувствуется по тому, как расставлены акценты, как оцениваются те или иные события внутри "Чайфа" и вне его. Первая, широко известная "Авторизованная биография "Битлз" Хантера Дэвиса тоже была написана в подобном, благожелательном тоне, но потом появились более острые и, если угодно, беспощадные к битловскому мифу авторы. Думаю, что у "Чайфа" еще появятся авторы, которые по-иному препарировав нутро группы, увидят там новые, неожиданные детали. Мир "Чайфа", как не крути, уже нарождается — законы жанра того требуют. А труд Леонида Порохни, конечно, заслуживает высокой оценки — он написал свою книгу от имени и для "поколения дворников и сторожей", любовно, грустно, иронично.

---

Дальше слово Бегунову: «Спускаемся вниз и видим: сидит зеленая вахтерша, Антон с ней за жизнь базарит. Ситуация у него в голове пограничная, мы начинаем его оттаскивать, он орать: «Вы что лезете, когда я с девушкой за жизнь разговариваю?». А девушке лет шестьдесят, ее колбасит, она визжит: «Уберите его! Уберите»… Она его отговорила уезжать».

С новым счастьем…

Год кончался, пропитан недоумением.

Последним аккордом стала статья в газете Свердловского обкома КПСС «Уральский рабочий» «Этот бунтовщик Шахрин». Странное эхо ушедшего, если смотреть назад. А если вперед, то статья все равно странная, с ее появлением докатилась и до «Чайфа» волна мифологизации советского рока, вот только сам «Чайф» в статье не упомянут ни разу.

Ни с того ни с сего (т. е. по указке свыше) статья живописала историю начала лета, когда Шахрин отказался в выборах участвовать. Только теперь его не ругали, а хвалили за принципиальность в отстаивании многомандатных выборов, хотя и указывали на некоторую в этом деле запальчивость. Для читателей помоложе следует пояснить, что в те стародавние времена вся страна с кристально искренней тупостью обсуждала вопрос «а следует ли выбирать одного депутата из одного кандидата, или можно выбирать одного из целых двух?»… А то — чем черт не шутит?! — даже из трех? Светлейшие умы эпохи рассуждали перед телевизором о том, что' с филологической точки зрения «выборы из одного» именовать выборами как бы даже не совсем правильно. Тут Шахрин подвернулся…

«Внешт. корр.» Л. Денисенко взяла у Вовы интервью, взяла консультацию у академика Вонсовского и на второй (!) официальной (!!) странице областной (!!!) газеты разразилась статьей, в которой почти ругательно упоминались секретарь райкома Порунов, инструктор райкома Кузнецов, почти хвалительно — Шахрин, а венчалось все так: «Сейчас вопрос можно считать закрытым. Кировский райком партии налаживает отношения со своим недавним оппонентом. Общественное мнение, которое создалось о Шахрине, меняется в лучшую сторону».

Ощутил ли Вова благотворность перемен от налаживания отношений с райкомом КПСС, он не помнит. И никто не помнит. Рок-клуб, который еще год назад посвятил бы знаменательной статье, как минимум, пару заседаний, статью проигнорировал. Однако из всей этой петрушки явственно следовало, что времена-таки наступили новые.

88-й стал годом перелома. В том году решалось, кому из рокеров дальше жить, а кому на работу ходить. То есть существовать. Большинство предпочло ходить на работу. Не от любви к процессу социалистического производства, а ради сохранения status quo.

В Свердловске рвался вверх один «Наутилус», за что его не любили. Наусы уволились с работы и в январе в полном составе отбыли в Москву. Рокерская общественность загудела, из ушей в уши передавались новейшие сведения о разнообразном счастье, свалившемся среди столицы на их головы, сведения процентов на девяносто были полным враньем, что неважно. Резон во всей суматохе был простой: в Свердловске делать стало нечего.

Рок-н-ролл — музыка не провинциальная и существовать в таком виде мог только в условиях СССР, когда всякий свободолюбец имел вес вне зависимости от меры таланта; каналы передачи литературного и музыкального самиздата налажены были, как правительственная связь; любое подпольное слово ценилось как высшая духовная ценность, даже если к духовности отношения не имело. Ослабление запретительной роли КГБ, МВД и всякого прочего райкома нанесло сокрушительный удар по культуре подполья, по шестидесятникам, бардам, рокерам и бульдозерным художникам. Художники, не обремененные русским языком, рванули продаваться на Запад, шестидесятники — продаваться новым властям, барды замешкались и стали перемещаться на исконные кухни; рокеры, по большей части юнцы, к жизни не приспособленные, распускали группы. Магнитофонная культура лопнула в одночасье, бесплатные концерты превратились в анахронизм; все хотели денег и виниловых пластинок, все рвались в телевизор. Но телевидение было только в столице, пластинки в Москве, а денег в том же Свердловске никто рокерам платить не хотел. Их там и слушать не хотели, хотя об этом уже сказано. Оставалась Москва, где «процветал» «Нау».

Уезжать не хотелось: квартиры, дети, жены… Время от времени ездить не получалось — работа. Бегунов с Шахриным срывались со стройки на концерты, ребята в бригаде их покрывали, бесконечно так продолжаться не могло. Трудно было думать о регулярной концертной деятельности, поскольку деятельность эта происходила теперь исключительно «на выезде». А деятельности хотелось, она начинала приносить мало-мальские деньги.

Шахрин уволился первым, за ним остальные. Сами себе они объясняли поступок появившейся возможностью зарабатывать хоть какие-то деньги, но это слишком просто. В реальности, которая всегда богаче наших о ней соображений, этот поступок означал куда больше, чем просто увольнение ради свободного времени. В тот момент решалось, быть дальше группе или нет, готов «Чайф» идти дальше или суждено ему остаться в привычных рамках рок самодеятельности, срок жизни которой был отмерен. Выбор по тем временам совсем не легкий, но наши герои решили рвануть дальше.

Чем вызвали недоумение среди друзей и знакомых. Отъезд «Нау» воспринимался злобно, но с пониманием — альбом «Разлука» крутился в каждой второй квартире Советского Союза. «А вы-то куда?» — спрашивали чайфов. «В Москву», — отвечали те. Но не очень уверенно.

Покорять Москву отправились в марте. Покорялась она неохотно. Плохо покорялась, прямо скажем. Жили в общаге МЭИ, той самой, где месяц назад бедствовали голодные музыканты «Наутилуса», играли концерты перед студентами… Устали, денег не заработали, перенервничали. Концерты кто-то должен организовывать, Анвар Хабиров — замечательный парень, «но как директора его хватало только на то, чтобы сбегать за бухлом, а точнее, найти того, кто бы сбегал за бухлом» (Густов).

«И как-то после концерта появился обаятельный человек бурятской внешности, Костя Ханхалаев, который как раз был отставлен из «Наутилуса», — вспоминает Шахрин. — Сказал, что ему нравятся песни, и если мы захотим, он мог бы заниматься группой как продюсер. Мы легко согласились».

Эпоха Ханхалаева

Согласились без размышлений, хотя поразмыслить было над чем. Представил чайфам Ханхалаева Саша Калужский, поэт, бывший «спикер» рок-клуба, а затем вместе с Костей директор «Нау». Откуда обоих выставили дней за десять до судьбоносной встречи с «Чайфом», выставили со скандалом, суть которого сводилась к тому, что на протяжении нескольких месяцев Бутусов сотоварищи интенсивно играли концерты, почти никаких денег за них не получая. Эти деньги искали долго и безуспешно, но к Ханхалаеву претензии предъявлены не были, поскольку и у него их не оказалось. Костя был отставлен, заодно уволили Калужского, который не столько директорствовал, сколько разговоры разговаривал. И оба появились в гримерке «Чайфа».

Поразмыслить было о чем, но чайфы настолько устали от неопределенности, что отдались в руки Ханхалаева, как дети малые. Костя, человек умный, тертый, исполненный восточной изощренности, постарался произвести впечатление, и первое его появление в роли директора ребята до сих пор вспоминают «с причмоком». «Когда появился Ханхалаев, он первым делом стал нас покупать: ресторан, бутерброды с красной икрой, виски, которое мы первый раз в глаза видели» (Нифантьев). «Пили в столовке, которая называлась ресторан, — это уже Бегунов, — и он нам расписывал будущую нашу жизнь, после

Хабирова его деловая хватка показалась изумительной: бизнес-план, все ходы расписаны»…

Густов: «Деловой человек, солидный, по-восточному хитрый, чувствовалось: что-то он может. Поначалу так оно и было: никаких проблем с деньгами, машина, не стало проблем жратвы купить, струны… При Анваре билеты появлялись по принципу: «Кто-нибудь в кассу беги,» — сам он не купит или купит не туда, а тут не стало проблем с билетами. Была машина, хотя ни у Кости, ни у его помощника прав не было, водил Злобин. Я водил машину по Москве, хотя и у меня прав не было. Но и в кармане денег больше не стало». Еще произвела впечатление видеозапись, Ханхалаев был видео пиратом, в квартире — магнитофон на магнитофоне сутками трудятся.

Воспоминания о дальнейшем смутны, все происходило быстро и невразумительно. «Мы играли какие-то безумные концерты, необходимость которых была крайне сомнительна: надо играть, не надо играть?.. Костя пытался заработать деньги» (Шахрин). Пытался искренне, но странно. Он, как сказано, умел покупать билеты на самолет хотя бы за день до вылета, но решительно не умел приезжать в аэропорт вовремя; в последний момент что-то на видеомагнитофон дописывал, кому-то звонил, дотягивал до того момента, когда нужно бежать, ловить тачку за тройную цену, лететь на скорости 120 км/ч, а нужно заехать куда-то за билетами, но не успевали, ехали в порт, Костя совал в кассу взятку, и чайфы летели втридорога.