Аурел Михале - Тревожные ночи

• Название: Тревожные ночи
• Автор: Аурел Михале
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1961

В сборнике рассказывается о мужественной борьбе румынского народа в самый ответственный период его истории — в канун и после вооруженного восстания 23 августа 1944 года.

В ярких, полных драматизма эпизодах, повествуется о том, как румынская армия, повернув оружие против гитлеровской Германии, плечом к плечу с Советской Армией сражалась на равнинах и в горах Румынии, Венгрии и Чехословакии.

С большим мастерством Аурел Михале рисует духовный облик бойцов, сержантов, рядовых офицеров, показывает рост их самосознания, их тяжелые раздумья и веру в светлое будущее своей страны.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

— А ты что думаешь? — заметил кто-то всерьез. — Сил у них хватит.

Саперы не ответили. В наступившей тишине слышен был только вой ветра в лесу. «А ведь и солдаты понимают бесплодность наших попыток, — кольнула вдруг беспокойная мысль. — Но саперам действительно удается иногда совершать чудеса…»

Разговор возобновился.

— А что вы там принесли с собой? — полюбопытствовал первый боец.

— Тол.

— А на что он вам?

— Угостить хотим их доты! — шутливо ответил один из саперов.

— Смотри-ка, — притворно удивился второй боец. — И что же, по вкусу им эта пища?

— Еще как… лопают, только подавай, пока не треснут.

— А кто же поднесет им этот гостинец?

— Как кто? Мы.

— И что же? На своих двоих думаете доставить его?

— Нет, на брюхе.

— А толком-то знаете вы, чем надо нам кормить эти доты? — запальчиво спросил второй боец.

— Знаем, — спокойно ответил один из саперов.

— Кровью, вот чем! Понятно вам это?

— Понятно, да неприятно, — отрезал сапер. — Больно жирно будет кровью их кормить. Дорогонько обойдется. Мы подешевле им пищу дадим — тол.

Даже я не смог тут удержаться от смеха и давился под своим одеялом. Хорошее настроение солдат рассеяло мои мрачные мысли. Я успокоился и теперь действительно заснул крепко, по-настоящему. Проснулся я только на рассвете; командир саперов тряс меня за плечо.

Дождь перестал, но погода была все такая же хмурая и неприветливая. Ветер дул с гор с прежней силой, шумно раскачивая сосны. Лес протяжно и надрывно гудел. Казалось, сама природа охвачена была мучительной тревогой, которой не предвиделось конца. Тьма редела, словно рассеиваемая ветром, скопляясь под деревьями и в низинах. Небо было свинцовое, а к горизонту почти черное и туманное от дождя… Я взял командира саперов за руку и крадучись повел его к одному из наших сторожевых постов у обочины поляны. За это время подошли к ней и дальние роты, и саперы штурмового отряда. Мы со старшим сержантом спустились в один из окопов, скрытых в ельнике, и стали внимательно осматривать поляну и сеть проволочных заграждений, отыскивая наиболее удобное место для прорыва. Но старший сержант все время нервничал и недовольно бормотал:

— Нет. Не подходит! Нехорошо здесь!

Мы направились к другим постам и так, переходя от одного к другому, облюбовали наконец место, которое нам обоим показалось наиболее подходящим. Поляна была здесь уже, и ее перерезала небольшая ложбинка. Проволочная сеть ниже, а амбразуры дотов на несколько пядей выше над землей, чем у других.

Я решил начать наступление после полудня, чтобы дать саперам время подготовиться. Но уже через несколько минут старший сержант доложил мне, что отряд готов, и просил начать атаку на рассвете. Этот срок устраивал больше и меня — не надо было так долго держать людей в напряжении. Я дал согласие, хотя и не без тревоги. Позади саперов я расположил две роты и все имеющиеся в батальоне пулеметы, а свой командный пункт выдвинул к первой линии пехотинцев; он находился, таким образом, непосредственно позади саперов. Велел протянуть к нему кабель и собрал туда командиров, связных и телефонистов батальона.

В ожидании начала атаки я с тяжелым чувством наблюдал за саперами. Они сидели в окопах, прикрытых сверху сосновыми ветвями, вооруженные автоматами и гранатами, с шашками тола под рукой. С виду они казались совершенно спокойными. Кто-то грыз сухарь, хмуро вглядываясь в лес, где стояли на страже немецкие доты. Другой, растянувшись на дне окопа лицом вверх, следил глазами, как покачивались над ним сосновые ветки. Третий, в соседнем окопе, тихонько напевал песенку… «Что это? — с тревогой спрашивал я себя. — Безразличие? Нелепое примирение с мыслью о смерти? Нет! — возразил я сам себе. — Война научила меня глубже понимать солдат — они умирают так, как живут… так же просто…»

В эту минуту сапер, напевавший песенку, перегнулся через край окопа к соседу, лежавшему на дне, и шепотом попросил его:

— Дай-ка, земляк, разжиться табачком.

— Погодь, — сердито отмахнулся от него тот. — Дам после…

* * *

Выступлению штурмового отряда должна была предшествовать артиллерийская подготовка. Командир саперов, спокойный и уверенный в себе парень, попросил моего разрешения самому руководить обстрелом. Я согласился и передал ему телефонную трубку. Первые снаряды легли позади дотов, подняв клубы дыма. Потом они стали бить поочередно то по минному полю, то по проволочному заграждению и дотам. Орудия стреляли редко, с перерывами, словно пристреливаясь. Но вдруг сосредоточили всю силу огня только на минном поле и проволочном заграждении. Десятки жерл извергали из себя огонь и железо, обрушивая их на небольшую площадку в несколько сот метров. Шквал, нарастая, двигался в сторону дотов.

В промежутках между залпами слышалось характерное хлопанье взрывающихся мин, и в воздух вместе с взметаемой землей и столбами дыма летели колья проволочной сети. Над поляной встала дымовая завеса; ветер гнал ее к дотам. Лес протяжно и страшно ревел. С оглушительным грохотом рушились сосны. Земля стонала от взрывов, устремляя в небо фонтаны грязи и пыли, порой закрывавшие от нас линию дотов.

Вдруг неизвестно почему огонь артиллерии стал постепенно стихать. Снаряды снова ложились разрозненно и редко. И в ту же минуту я услышал яростные крики старшего сержанта, ревевшего в телефонную трубку:

— Поговорим после атаки, господин капитан! Да, да, после атаки. А сейчас продолжайте огонь! Или я немедленно прекращаю атаку и иду к вам со своими саперами. Хорошо, расстреляете меня завтра… Сам явлюсь к вам, если останусь жив… А сейчас — стреляйте! Пустите в ход запасы и завтрашние и послезавтрашние!.. Стреляйте! Шквальный огонь по дотам!

Только сейчас понял я по-настоящему, какую тяжелую задачу предстояло выполнить саперам. И сам, не отдавая себе в том отчета, схватил телефонную трубку и начал крыть капитана отборной бранью…

Обстрел перенесся на доты. Он все нарастал, похожий на дробь града. Тогда открыл огонь и я. Десятки пулеметов и минометов яростно ударили по проволочной сети и амбразурам дотов. Я ввел в бой противотанковые орудия, приданные нам полковником. Из них в сторону дотов устремлялись клубы черного дыма. На несколько минут этот участок фронта гитлеровцев был охвачен ураганным огнем.

Саперы из передних окопов начали тогда швырять на поляну гранаты, и она вся заволоклась вонючим, черным как деготь дымом. Между нами и немцами медленно поднималась огромная дымовая стена, ветер гнал ее в сторону немцев. Стена ползла, цепляясь нижней своей частью за землю, и была здесь так плотна, что сквозь нее нельзя было различить не только проволочные заграждения и темные бетонные стены дотов, но даже огненные вспышки взрывов. Этот густой черный дымовой вал так напугал гитлеровцев, что и их фронт вышел наконец из оцепенения и тоже обрушил на наши позиции ураганный огонь из своих пушек и пулеметов. Но из-за дыма огонь этот был слепым — гитлеровцы стреляли наугад по поляне и лесу, и их снаряды нам особого вреда не причиняли.

В течение долгого времени там, вокруг этих трех дотов, все клокотало, гремело, бухало, как в пекле. И в это пекло поползли, скользя и извиваясь по земле, как змеи, смельчаки саперы. Они ползли гуськом, тремя рядами в пять человек; каждый ряд направлялся к одному определенному доту. Передние несли ручные пулеметы, у остальных были на шее автоматы, а в руке гранаты. Некоторые еще волокли за собой длинные сосновые жерди с брусками тола для преодоления проволочных заграждений, другие тащили ножницы для резки проволоки и мешки, набитые гранатами. Замыкал шествие старший сержант в сопровождении трех последних бойцов, которые несли под мышками тол для подрыва дотов.

Минное поле было все разворочено взрывами. Саперы пересекли его перебежками, от воронки к воронке. Вскоре всех их скрыла от нас дымовая завеса. Тогда я прекратил обстрел из пулеметов и огнеметов и дал приказ артиллерии перенести огонь в глубь немецкой обороны. Наши пушки стали бить теперь по немецким позициям за линией дотов.

Мы все столпились у краев окопов, прислушиваясь с замирающим сердцем к тому, что совершалось сейчас возле этих страшных дотов. Немецкие пулеметы яростно строчили по теням саперов, маячившим в дыму. Время двигалось мучительно медленно; казалось, что с момента ухода саперов прошла уже целая вечность… Неожиданно раздалось несколько мощных взрывов, от которых содрогнулись лес и земля и бешено завертелась на месте дымовая завеса. Над этим крутящимся черно-серым вихрем мелькнули на мгновение колья проволочного заграждения…

— Прорвали сеть, — вздохнул я с облегчением и приказал придвинуть две роты к краю поляны, готовясь к атаке…

Прошло несколько томительно долгих минут… Я начал лихорадочно подсчитывать в уме, сколько времени нужно, чтобы прорезать проходы в проволочной сети и добраться от них до дотов… «Сейчас, сейчас! — мысленно подбадривал я себя. — Сейчас они взлетят на воздух!» Но взрыва все не было. «Может быть, все они погибли у проволоки?» — мелькнула вдруг страшная мысль. Но я тут же отбросил ее… Прошло еще несколько минут, казалось, жизнь остановилась… Но вот донесся издали слабый треск трех ручных пулеметов… И я понял, что саперы били по амбразурам дотов, из которых немцы все еще продолжали отстреливаться.