Сергей Колбасьев - Центромурцы

• Название: Центромурцы
• Автор: Сергей Колбасьев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Колбасьев Сергей Адамович Центромурцы

Колбасьев Сергей Адамович

Центромурцы

1

Ртуть висящего на переборке термометра, постепенно отступая, ушла в шарик; На болтах и дверных ручках медленно нарастает иней. Быстро стынет чугунка, и часы, звонко тикая, отмечают продолжающееся падение температуры.

Давно пора топить. Давно об этом думают все четверо, лежащие на диванах. Покрытые, перекрытые и заваленные одеялами, шинелями, фланелевками и даже брюками - всем наличным обмундированием.

Они не спят и лежат затаив дыхание. Надо выскочить из-под теплой тяжести, добежать до сидящей на мозаичном паркете чугунки, засыпать ее углем, - но от одной мысли об этом начинается ломота в костях.

Ближе всех к печке лежит Григорий Болотов, и положение его безвыходно. Остальные же утешаются, размышляя о нем.

Гришка - герой: инженер-механик, а начал с машинного юнги. Такой может в подштанниках прыгать на мороз. И прыгнет, потому что, как сознательный человек, не потерпит беспорядка. Взовьется, точно взрывом разбросав свой гардероб, загремит печной дверцей и по положению обложит ленивых прохвостов.

А потом в железной трубе заревет огонь. Можно будет снова уснуть, накрыв голову одеялом, чтобы не видеть белесого, невыносимого света белой ночи.

Так начинается каждый день. Продолжается он постепенным потеплением, борьбой с удушливыми снами, пробуждением в поту и зное. Для троих он идет от еды к еде, от сна к безделью, - они сторожа яхты "Соколица", сторожат, что некому красть, и за сны свои получают паек и даже обмундирование.

Четвертому же, Болотову Гришке, положено за них троих и еще за многих думать и действовать. Гришка - человек политический - выборный член Центромура.,

Председатель Центромура Плесецкий от секретных бумаг поднял глаза и обрадовался:

- Здорово, Гришка.

Но матросская простота его голоса была ненастоящей. По слишком новенькой, тоже ненастоящей фланелевке, по рассеченной пробором светлой голове, по восторженным глазам он был несомненным студентом и правым эсером.

- Здравствуйте, - ответил Болотов на вы, потому что не любил Плесецкого.

- Новости, Гришка. Едет к нам из Питера большевик Лазаревич. Портной какой-нибудь, а еп.ет комиссаром.

- Может, тоже студент?

Но Плесецкий точно не услышал.

- Наверное, потребует, чтобы эскадра подняла красные флаги, а это невозможно. Даже Крайсовет понимает. В самом деле, как подымешь красный, если державы признают только андреевский.

- Плевать надо на державы, - неохотно возразил Болотов. Возразил, потому что державы надоели, неохотно- потому что надоело возражать.

- Плюй! - И Плесецкий кивнул в сторону окна.

В широком окне был весь рейд. От белизны прибрежного льда вода казалась почти черной. "Чесма" и высокотрубный "Аскольд"- не корабли, а коробки, мертвые и бездымные. Правее - англичане: броненосец "Глори" и броненосный крейсер "Кокрэн" в зверской, точно индейцы, боевой раскраске. Эти-то живы, может быть даже слишком живы. Еще правее француз "Амираль Об", американец "Олимпия" и итальянец "Эльба". Барахло, но все-таки великие державы.

- И плюну, - сказал Болотов, - Плюну и поеду домой. Надоело.

Плесецкий вдруг покраснел.

-- Никуда не поедешь. Наше место здесь, понимаешь? Наш долг охранять северную окраину республики от немецких посягательств!

- Посягательств? - удивился Болотов.

- Посягательств! - загремел Плесецкий. - Читай! - И бросил Болотову телеграмму.

Болотов прочел. Телеграмма была с поста Цып-Наволок. Она сообщала о гибели "Сполоха", расстрелянного неприятельской подлодкой у Вайда-губы.

- Большевики заключили мир! - Плесецкий размахивал рукой, точно с трибуны. - Разве это мир, если немцы топят наши пароходы? Это война, а раз так, мы будем защищаться! Мы вооружим наши миноносцы и бросим их на немцев! Мы будем драться до последнего человека!- И, неожиданно остыв, закончил: - Крайсовет с нами согласен. Так и скажу большевику Лазаревичу - пусть кушает.

Отвечать не стоило. Болотов вышел из кабинета председателя и плотно прикрыл за собой дверь.

Самым выдающимся членом Центромура был Иван Федорович Мокшеев, делегат линейного корабля "Чесма", сам грузный, точно броненосец, лысый матрос в золотом пенсне.

В иные времена он пытался бы стать вождем, но в дни его юности властью были деньги, а потому он сделался бухгалтером. Однако до денег он с бухгалтерского стула не дотянулся, и, разочарованного, его выручила война и романтика.

Он поступил на флот. Десять тысяч верст до Владивостока, назначение на купленный у японцев броненосец, поход через одиннадцать морей и четыре океана!

Увы, романтика - неуловимый дым! Звонкое звание "баталер" обозначало простую писарскую должность.

На "Чесме" водились особо кусачие муравьи, и гальюны оказались перестроенными японцами по собственному вкусу так, что ни встать, ни сесть.

В Индийском океане было очень жарко, в Ледовитом очень холодно, везде одинаково скучно без спуска на берег. Власть жила в кают-компании и была недосягаема, как в бухгалтерские дни. Деньги же оказались ненадежными: судовая макака Колька из личной неприязни разорвал в клочки и опакостил все его двести сорок долларов.

Все это подготовило его к революции, а революция вознесла до небывалых высот: он сделался почти анархистом, но, рассчитывая в конце стать Кромвелем, остался сторонником твердой власти, а потому попал в секретари Центромура, у которого таковой не было.

Сверкнув пенсне, он молча пожал Болотову руку и молча показал ему на стул. Рукопожатие у него было короткое, с безразличным лицом и чуть оскаленными зубами. Английское.

- Воюем, Иван Федорович, - садясь, сказал Болотов.

- Воюем, - подтвердил Мокшеев. - Утром подписали постановление Центромура.

- Уже подписали?

- На ходу. Заседать некогда.

Болотов кивнул головой. Он не подписывал, и с ним не советовались, но это было безразлично.

- А что команда?

- Команда? - Мокшеев выгнул брови. - Не их ума дело. Наберут добровольцев пополам с иностранцами.

- Как пополам?

- Совершенно просто. Каждый миноносец наполовину укомплектуют союзниками. "Сергеева" - англичанами, "Бесстрашного" - французами. Офицерство тоже смешанное, и никаких судовых комитетов. Понимаешь - никаких!

Болотов усмехнулся. Это уже измена. Конечно, по приказу союзного военного совета - защищать окраину от немцев... А кто защитит от союзников?

Ответа не было, но искать его не хотелось. На Мурмане страшный воздух: разреженный и сладкий, как мороженый картофель. От него бывает цинга и политическое безразличие.

- Капитаны - наши, - продолжал Мокшеев. - На "Сергееве" будет Боровиков, а на "Бесстрашном" кто-то из вновь прибывших с Балтики. Фамилию забыл.

Боровикова звали "чертов кум бородулин Федя". Не зная языков, он с англичанами объяснялся при помощи российских слов высокого давления. Коверкал их, чтобы выходило убедительнее, а когда все-таки оставался непонятым, свирепел, наливался кровью и раздувал веером черную бороду.

Болотов расхохотался.

- Привыкнет, - улыбнулся Мокшеев и, полуотвернувшись, также улыбаясь, добавил: - Механика на "Сергееве" нет. Ты, кстати, говоришь по-английски. Хочешь?

Болотов встал. Дело, конечно, не в английском языке. Просто его хотят убрать подальше от Центромура. Потому-то Мокшеев и смотрит вбок.

- Спасибо. Иди сам.

- Не хочешь, не надо. - И тем же голосом, так же вбок, Мокшеев спросил: Будешь у нас вечером?

- Буду, - ответил Болотов и покраснел.

Может, это тоже причина назначения на миноносцы?

Григорий Болотов был коренаст, имел не по росту большие кулаки и голову. Всякой машиной увлекался и обязательно разбирал ее до последнего винтика. Работал очертя голову и так же играл в футбол, но со всеми этими свойствами и своей наружностью сочетал мечтательный характер.

Многие авторы наделяют судовых механиков сентиментальностью, объясняя это необходимостью сохранить душевное благополучие после общения с мощными механизмами. Я не смею утверждать того же, однако механики, действительно, больше строевого состава склонны украшать свои каюты застекленными открытками, изображающими английских девушек.

Как бы то ни было, Болотов посещал салон Нелли Мокшеевой.

Он медленно шел по главной улице города - по железнодорожным путям. Это был город скуки, грязного снега и пустых консервных банок: усеченных пирамид английского корнбифа, красных столбиков французской солонины и широких золотых цилиндров русских щей с кашей.

Люди жили в вагонах. Счастливцы - в припаянных, то есть приросших к земле сталактитами нечистот. Счастливцы знали наверное, что проснутся там же, где уснули.

Предприимчивые строили себе "чайные домики": дома с двойными стенками из фанеры чайных ящиков. Такие домики были привлекательны, но непрочны, поэтому начальство селилось в настоящих бревенчатых избах. Так жил Мокшеев, и к нему направлялся Болотов.