Василий Лебедев - Искупление

• Название: Искупление
• Автор: Василий Лебедев
• Жанр: История

---

Утром он был в Коломне. Подивился на красоту новой церкви. Она уже предстала во всем величии стен, куполов, еще не осененных крестами, и была еще не очищена от лесов, но уже веяло от нее небывалым благолепием и неизреченной святостью. Отъехав к Оке, Елизар стреножил коня, дал ему попастись на молодой траве, а сам отвязал от седла каптаргак, наполненный едой, пожевал вяленного по-татарски мяса (наука Ха-лимы), похрустел присоленным сухарем и запил водой из Оки. Путь он наметил прямо на полуденную сторону через реки Протву, Осетр, вдоль истока Дона, через Непрядву и до Красивой Мечи. За этой рекой должны открыться степные и полустепные кочевья, это он знает хорошо: в этих местах он пробирался из полону, там же едва снова не попал в неволю и там же, на правом берегу Красивой Мечи, судьба послала ему Халиму...

Еще день ехал Елизар в спокойствии и лишь за Красивой Мечой понял, что настало время смотреть с осторожностью, дабы не налететь на ханских нукеров, не потерять голову и не оставить Боброка с великим князем без ответа. Чувствовал Елизар, что грядет из степи тяжелая туча, от которой не посторониться ни ему, ни Лагуте, а быть может, и Ивану, хоть и укрылся он во Пскове...

Ночь он перемог без костра в мелком перелеске, у чура пристепных просторов, а когда очнулся от дремы на заре и вышел из-за деревьев, чтобы высмотреть коня, то первое, что он увидел, был дым одинокой ставки, вокруг которой паслось нищее стадо из нескольких кобылиц и двух волов. Елизар уже встречал такие ставки, но эта появилась так нежданно, что ему захотелось ее обойти. Почему он так надумал, и сам не ответил бы, казалось, что где-то здесь он задушил того счастливого и веселого нойона, прискакавшего на край степи с молодой, только что купленной невестой, с Халимой... Он опасался наступить на кости того, кто некогда изловил его арканом...

Помолясь накоротке, он вскочил в седло и, отъехав кромкой перелеска саженей сто, вдруг с бугра увидел все ту же ставку, но уже ближе, ее серый войлок, горловину, без выдумки опоясанную простой веревкой, даже чучело саягачи у входа, а за ставкой, в седловине меж двух увалов - громадное стадо коней. Кобылицы осторожно топтались, кормя проснувшихся юрких жеребят. Косматые жеребцы ржали, грызлись, бились кое-где копытами, блаженно катались по мягкой, еще не выстоявшейся весенней траве. И по тому, что кругом, сколько хватало глазу, не было видно ни одной другой ставки, он понял: то пастух богатого нойона выгнал в степь табуны хозяина. Его собственный скот, который сначала заметил Елизар, был помечен серым войлочным очельем, торчавшим, будто ослиные уши, над головами чужих волов и коней. Своих было всего пять крупов вместе с жеребятами.

Утро еще не разгорелось, и в тишине, чуткой, почти ночной, по воздуху, напоенному легким туманом и потекшему, будто оттолкнувшемуся от зари, поплыла откуда-то странная, чужая песня, слова которой были понятны Елизару. Старческий голос был оправлен глухими ритмичными звуками, тоже как будто слышанными Елизаром.

Тьмы и тьмы коней, много, много их

Самых разных статей и мастей,

Но всеми владеет грозный хан,

А возьмешь - сдавит горло веревочный аркан,

Будто великан.

Погулять бы - хан коня не даст.

Я купил бы - хан коня продаст,

Да беда: я бедный...

Кто даст мне?

Елизар передумал: подъехал к ставке и увидел, что пастух сидит на воле, за ставкой. Проехав еще немного, он увидел старого татарина, который сидел на обрубке толстого войлока, поджав под себя ноги. У колен его на двух поленьях стоял медный котел, в него были поставлены два лука, он держал их левой рукой сверху и правой, пальцами, теребил туго натянутые тетивы. Тетивы глухо гудели, а звук падал в медный котел и подымался оттуда набравшись силы, заматерев и как бы сроднившись с навеки простуженным голосом старого татарина.

В ставке бедной моей - песок, На зубах у меня - песок И в кишках у меня - песок... Я ночью не сплю, А днем я не ем...

- Ата! [Ата (тат.) - отец, старик] - весело окликнул Елизар.

Старик умолк, но не вздрогнул и даже не повернул головы - его стеганая аська, из-под которой белела седина, оставалась неподвижна, как и вся его сухая, сгорбленная фигура. По безразличию к нежданному окрику в степи можно было безошибочно сказать: человек этот стар и не боится смерти.

- Да будет благословенно небо над твоей головой, ата! - вновь сказал Елизар и спрыгнул на землю.

Только тут старик повернул к нему голову и опустил оба лука на землю, где лежало в колчане гнездо боевых стрел. После этого он зябко поправил на плечах и животе тонкий нитяной плащ - азям и посмотрел на русского монаха, говорившего по-татарски с примесью кыпчакских и турецких слов, то есть на языке, на котором говорила вся Орда.

Елизар хорошо слышал песню старика и потому без разговоров достал из каптаргака мясо, сыр хурут и сухари. Старик оглядел богатую еду и легко, без помощи рук, поднялся, ушел в ставку и принес небольшой кожаный мешок архат, в котором мягко переливалась жидкость, должно быть кислое овечье молоко.

- Пей ситра! - буркнул старик и стал смотреть на мясо.

Елизар достал из богатых ножен тот нож, что добыл когда-то в смертельной схватке с нойоном в этих самых местах, нарезал мясо.

- Ешь, ата!

Сам Елизар помолился и тоже приступил к еде.

- Что невесел, ата? Где твои скакуны? Старик перестал жевать и молчал.

- Ешь, ешь! Я еду в Сарай, к Мамаю. Я везу грамоту твоему владыке от великого князя Московского. Вот найду в степи нукеров, скажу: ведите меня в Сарай! Где нукеры?

Старик снова перестал жевать, выплюнул еду на коричневую ладонь.

- Вчера наехали, коня забрали в ханово войско, - ответил старик и бросил пищу с ладони в рот, но не забыл махнуть рукой в сторону, куда ускакали вчера нукеры.

"Не обдели мя, боже, разумом..." - взмолился Елизар, прикидывая, куда ускакали нукеры, чтобы, не ровен час, не встретить их или не наткнуться на их стрелу, рубящую кольца кольчуги.

- Скажи мне, ата: где нынче кочует Саин? Ты знаешь Саина?

- О, Саин! Саин кочует! - глаза старика оживились.

- Где кочует?

Пастух приподнялся и, оскалясь, долго смотрел на восход, потом снова легко сел, подломив под себя короткие кривые ноги, и махнул рукой на показавшееся солнце: там Саин.

В седловине увалов заржали кони, послышалось тяжелое топанье сотен копыт. Старик вскочил на ноги, добежал до оседланного коня и легким комом кинул свое сухое тело и седло. Ускакал. Елизар поджидал его, но пастух все не мог управиться с табуном, напуганным, должно быть, волками. Остзвив старому татарину кусок мяса, он испил из архата ситра и поехал на восход.

* * *

Старый пастух не обманул: войлочная ставка Саина, установленная на широкой арбе, показалась Елизару под вечер. Волы были выпряжены, что указывало на спокойный отдых семьи, но тощий дымок костра, сиротливо волокнившийся по лощине, опрокинутый казан с прокопченным дном и безлюдье вселяли недоумение и тревогу. Голодный в эту раннюю пору низкотравья скот волы, кобылицы и тощая корова, добывающая себе пищу в степи даже зимой, паслись далеко в стороне, у речушки, людей не было видно и там. Елизар осторожно подъехал к ставке. Похоже, что она была покинута или брошена с безнадежно больным, но тогда по степному закону должен на ней висеть знак: палка на веревке - не входить! Знака не было, а за круглой войлочной стеной, любовно обшитой накладным черным войлоком в виде цветов и птиц, жили какие-то звуки. Они показались Елизару началом песни, которую никак не могут запеть, но тут же он понял, что это стоны.

- Саин! - окликнул Елизар.

Стена ставки дрогнула, и раздался сильный стон, похожий на крик. Голос был женский. Елизар не решился заглянуть в ставку и, отъехав немного в сторону, саженей на сто, сделал круг по степи, но никого не выглядел там и вернулся к ставке. Стоны усилились, теперь женщина кричала. Когда он подскакал и спешился, полог ставки раздвинулся и показалась рука, она хватала заднюю грядку арбы, но не могла дотянуться до нее. Елизар решительно раздвинул полог.

- Кто тут? - спросил он по-татарски и, никого больше не увидев, кроме хозяйки, промолвил: - А я мнил, что тут поло... Снять, что ли?

В ответ женщина закричала и продолжала тянуться, стремясь, видимо, выйти из ставки. Он принял ее на руки и тут понял, что она рожает.

- Ой ты, господи, твоя воля! Ой, пропало бабино трепало! Тихо, тихо...

Теперь она сидела на корточках, широко расставив колени и ухватившись руками за большое колесо арбы. Она метала на него неистовые, ненавидящие взгляды и в то же время боялась, кажется, что он уйдет, оставив ее одну в вечерней степи.

Елизар давно знал, что татарки рожают сидя на корточках, у них это считалось легче. Он зашел за арбу, чувствуя, как тело объяло мелкой дрянной дрожью. От каждого нового крика ему становилось тошно и страшно. Наконец он сел на откинутую оглоблю и крепко закрыл уши ладонями. Порой, когда крики замирали, он поворачивал туда голову и спрашивал женщину: