Василий Лебедев - Искупление

• Название: Искупление
• Автор: Василий Лебедев
• Жанр: История

---

- Отпрянь, окаянные! - надсаживался Монастырев. Сарайская рвань напирала. Кто-то сдернул пуговицы с кафтана Тютчева. Тот взъярился и двинул - ничего, что молод! - кулаком в чье-то лицо. Взвыла толпа. Мелькнул нож и брызнула кровь из руки у Тютчева.

- Зззарублю-у! - сорвался Монастырев и выхватил меч, высвистнул им над толпой, но не стал опускать на головы.

Вниз сбежал Григорий Капустин. Схватил за узду коня и крикнул сотнику прямо в сощуренные глаза:

- Великий князь велит тебе, сотнику татарскому, унять сих татей! Бери серебро и делай дело!

Капустин сунул татарину горсть серебра. Тот не торопясь, хотя вокруг Монастырева уплотнялась и посверкивала ножами рвань, пересчитал серебро, так же не торопясь убрал его за потный гашник шаровар и только потом спокойно и внятно сказал по-русски - так же чисто, как тогда за кузнецкой слободой в Москве, когда он догнал сотню великого князя;

- Заруби двоих.

Капустин не понял, казалось, и сотник снова сказал:

- Троих заруби.

Капустин взялся было за меч, но передумал. Он с разбегу ударил первого попавшегося в грудь ногой, свалил на землю. Тут же в ярости он схватил двумя руками за босую ногу другого, сдернул его на землю, чтобы по-былинному, как палицей, размахнуться им по толпе, однако татарин сжался в комок, пытаясь достать руку Капустина ножом, но мощная сила повела его сначала в сторону, крутанула на полколеса. Капустин швырнул татарином в его сотоварищей. Ощерившись, как собаки, они ловко отскочили, и тело ткнулось в лодку. Послышались треск весла и глухой стук головы о кромку борта. Из носа и ушей бродяги хлынула кровь, безжизненно упала разбитая голова, повисли скрюченные руки.

Толпа взвыла, Капустин выхватил меч и пошел вперед:

- Отпрянь, некрещеные рыла! Уполовиню!

Ворье затопало вдоль берега, хозяева лодок прыгнули за весла и притихли в ожидании.

Полумертвого татарина свои же столкнули в воду. Он шевельнулся,повернулся вниз лицом и больше не двигался. Тело его и темное пятно крор.и относило вниз течением.

- Тьфу, зараза! - плюнул Капустин, злксь на сот-кика, что заставил его вмещаться в эту нечистую затею. Повернулся к Тютчеву, спросил: - Что шуйца твоя?

- Пекет! - поморщился юный кметь.

Он сжал зубы и, перехватив руку у локтя, посеменил к воде замывать. На миг он оглянулся через левое плечо и увидел татарского сотника - его асауловскую бляху и холодную застывшую улыбку с белым, омертвевшим шрамом на растянутой губе. Ему захотелось сказать асаулу что-нибудь дерзкое, не досказал тогда, на дороге за кузнецкой слободой, но сверху, по глубокому лотку дороги, косо метнувшейся к воде, летела первая груженая телега.

- Придержива-ай! - рявкнул Монастырев, опасаясь за поклажу.

Погрузка началась.

- Квашня! - крикнул Тютчев, уловив момент, когда телега не тарахтела, увязнув колесами в прибрежном песке.

- Чего-о? - упало сверху.

- Сведи коня моего!

Асаул по-прежнему сидел в седле неподвижно и все с той же улыбкой щурился вдоль берега, а Тютчеву казалось, что он все еще посмеивается над ним.

"Ну я те вдругорядь покажу-у, окаянная образина! Всем отольется моя кровушка!" - молча ярился он.

Присмиревшие лодочники настороженно улыбались, ожидая русских дружинников. С левого берега подплывали те, что перевозили сотню Сарыхожи. Медленно надвигались порожние паромы. Еще час, и большая вода отделит московскую дружину, великого князя и его обоз от родимого, правого берега.

- Итиль широкы! Итиль широкы, - закричал татарин-перевозчик со своей лодки, бесстыже набивая цену.

С берега верхом съехал Назар Кусаков. В тот день он охранял тыл обоза и не поспел к драке на помощь дружку своему, Митьке Монастыреву. Спрыгнул с седла, подбежал к воде, низкорослый, щуплый, криво выкидывая резвые короткие ноги. Зашел в воду, пал руками вперед и, стоя на четвереньках в воде, купал в отрадной прохладе лицо, пил, кряхтел, молился, благодаря бога, и поругивался сладко.

- Итиль широкы! - опять крикнул татарин.

- Какой те Итиль? Итиль! То - Волга, моя река. Уразумел? В деревне моей она чуть шире рожи твоей! Итиль!

- Презабавно, Назар, творят татарове: сами некрещены, а реку перекрестить норовят! - заметил Тютчев.

Отродясь хитростию поверстаны. У-у, дьяволы!

- Небось во иные земли то прозвище пускают. Неслышно подкрался Монастырев, легонько толкнул

Кусакова ногой в зад:

- Сосудец-то мал у тебя: выпьешь всю Волгу! Оглянулся Кусаков, увидал Митькино широкое лицо, ямки на щеках от простодушной улыбки и подумал: как это хорошо, что есть у него такие друзья.

- Вылезай, Назар, едут! - уже серьезно добавил Монастырев. Темно-красное знамя плыло над берегом - к перевозу подъезжал великий князь Московский.

18

Не сразу, лишь на вторую неделю оборол Елизар Серебряник никудышное и липкое, как смола, чувство - страх. Вроде не ребенок и не новоук, впервые попавший на чужую землю, а не выдерживали в груди какие-то

старые, кадорванные еще в юности гужи, видно памятны были те черные дни рабства с побоями, голодом, петлей на шее... Через неделю он по повелению Дмитрия уже на целые дни выходил в Сарай для догляду и сбору новостей. Иной раз отправлялись с ним кмети для закупки на рынке съестных припасов. Все остальные - сотня дружинников князя, обозники - тосковали в небольшом яблоневом саду владыки, где о"и и жили, благо лето такое, что не холодно, жары хоть отбавляй. Для развлеченья и поварной подсобы Дмитрий Мо-настырев с Кусаковым Назаром брали помощников и уходили вверх по Ахтубе - от грязи подальше, - ловили сетями добротную речную рыбу, до которой татары небольшие охотники, а едят, как известно, лишь такую, что не меньше барана...

За десяток лет мало что изменилось в Сарае Берке. Поприбавилось мелких мечетей, богатых дворцов, да и сам город немного пораздался в степную сторону, а особенно - вдоль реки Ахтубы. Но по-прежнему в каждом посаде - в русском, персидском, черкесском, византийском, асском [Асы - осетины], кыпчакском и главном - татаро-монгольском, - в каждом из них пестрели, как и прежде, шумные базары. Каждое утро базарного дня из-за каменных стен купеческих домов выезжали телеги, выходили верблюды, ослы, лошади с товарами разных стран - от Китая до Египта. Хан всем здесь дал волю торговать, славить его великий улус, из которого увозили русский хлеб, мед, шкуры крупного зверя, дорогой мех, кожи, лен... А в бездонных сундуках ханских и его эмиров оставались серебро, золото и заморские товары. Оставались рабы, и рабы же уводились отсюда, купленные на базарах Сарая Берке.

В то утро Елизар направился в татарский квартал, вырядившись в старый русский кафтан, в добротные лапти, и, конечно, надел баранью шапку. Отзвонили православные колокола, отмолились в мечетях мусульмане, среди них и ханская знать, недавно принявшая мусульманство и внешне - только внешне! - признавшая его, а на деле по-прежнему, где тайно, где явно, поклонялась войлочным болванам, боялась неба, почитала покровителей воды, земли, почитала шаманов - камов - более, чем мулл. Прошли и мастеровые рабы. Следом за ними - ремесленники. Они сбирались на тесных улочках небольшими толпами, горланили о делах, но, завидя своего выборного начальника, шейха, расходились по своим местам - к горнам плавильных печей, к гончарным кругам, в кожевенные вонючие сараи, на бойни, где ревел скот, а в воздухе города уже пахло дымом поварен и литейных печей. Еще час-другой - и потечет в лавки, на ковры торговцев, бронзовая, чугунная, железная посуда - котлы, чаши, тарелки, светильники, а в недавние годы ханы измыслили вилки высмотрели у византийских купцов, и им надо...

Елизар всюду, где мог, приостанавливался, слушал разговоры, но более всего - присматривался к мастерам. У серебряников или мастеров золотого дела ему не надо было учиться, а вот ремесленники иных дел, вроде изразцовщиков, занимали Елизара, только говорить с ними было тяжело: были они или рабы из разных концов белого света, или жившие на вольных хлебах и тоже собравшиеся отовсюду. Хорошо, когда попадались персы, армяне или итальянцы - с этими Елизар разминал язык, вспоминая слова и радуясь великой, почти волшебной силе человеческого знания, только дорого ему стоило это знанье... Вот вчера предавали земле юного кметя, сотоварища Тютчева и Квашни. Чуть всех не зарубили около города, когда возвращались те кмети с Монастыревым и Кусаковым с рыбой и сетями от Волги. Попалась им навстречу похоронная толпа татар. Богатого хоронили. Не ведали московские люди, что татары убивают каждого, кто встретится на пути покойника. Поверье есть у них: убитый служить станет господину на том свете... Нехристи! Хорошо, что русские все были при оружии, а так - беды великой не избыть бы... Ох, город, город! В степи хоронят по-древнему: ночью, когда со стороны никто не видит - ни зверь, ни человек, - выроют могилу, положат покойника вместе со ставкой, со всем его войлочным домишком, с добром, зареют, сровняют землю, а сверху прикроют снятым ранее дерном, как будто ничего тут и нет...