Николай Федоров - Кому улыбается Джоконда

• Название: Кому улыбается Джоконда
• Автор: Николай Федоров
• Жанр: Детская проза
• Год: 1987

Рассказ Николая Федорова из журнала «Костер» № 1 за 1987 год.

---

Николай Тимонович Федоров Кому улыбается Джоконда

Нет, дело не в том, что у меня какая-то особенная тяга к литературе. Скорей всего, у меня вообще ни к чему особенной тяги нет. И все-таки на уроки литературы, которые у нас Вера Сергеевна ведет, я всегда с радостью иду. Как на физкультуру. Да и не только я — весь наш класс.

Вот, к примеру, приходит Вера Сергеевна на урок и говорит: «Посмотрите, какой сегодня день-то замечательный. Настоящее бабье лето. Неужели вам охота в душном классе сидеть?» «Нет, нет, неохота!» — кричим мы в ответ и с мест как ошпаренные вскакиваем. «Тогда пойдемте-ка гулять», — говорит Вера Сергеевна. И мы идем в Летний сад, собираем там облетевшие листья, бегаем по дорожкам и разглядываем старинные мраморные скульптуры. А потом сидим на берегу Лебяжьей канавки, и Вера Сергеевна читает нам всякие стихи про осень. И так у нее здорово и, главное, к месту получается, что даже начинаешь думать: «А ведь что-то в этих стихах есть».

Или в другой раз посреди урока отложит Вера Сергеевна книгу, посмотрит на нас, помолчит и скажет: «Что это мы с вами все про литературу, да про литературу? А чем, например, история хуже?» И начнет рассказывать про знаменитого археолога Шлимана. Как он с детства ужасно любил древнегреческого поэта Гомера, и как любовь эта помогла ему открыть легендарный город Трою, в существование которого никто не верил. А потом читает нам отрывки из гомеровской «Илиады», где про Троянскую войну говорится. И после ее рассказа так эти неуклюжие стихи слушать интересно, что даже хочется все дома до конца дочитать.

…В тот день урок уже подходил к концу, когда Вера Сергеевна достала из портфеля репродукцию одной старинной картины с изображением смуглой молодой женщины, поставила ее на край доски и сказала:

— Надеюсь, вы узнаете картину. Да, это знаменитая «Джоконда». Написал портрет в 1503 году великий итальянский художник Леонардо да Винчи. И вот уже почти пять веков люди не перестают восхищаться этим шедевром. Впрочем, картиной не только восхищаются, о ней думают, спорят. Посмотрите внимательно: женщина на портрете слегка улыбается. Улыбается такой тихой, загадочной полуулыбкой. Вот эту ее улыбку и пытаются разгадать уже много поколений людей. Чему она улыбается? О чем думает в этот момент? Давайте и мы с вами подумаем над портретом. Так что к следующему уроку вы мне напишите сочинение, которое мы так и назовем: «Чему улыбается Джоконда». А чтобы поддержать ваше вдохновение, я принесла открытки с репродукциями картины.

Вера Сергеевна достала из портфеля пачку открыток, и через три минуты все сорок человек нашего класса имели на руках по маленькой Джоконде.

Все уже хотели уходить, когда Генка, сидевший рядом со мной, вытянул руку и нетерпеливо закричал:

— Вера Сергеевна, я, я знаю! Знаю, почему она улыбается!

— Вот и отлично, — спокойно сказала Вера Сергеевна. — Ты нам все в сочинении и напишешь.

— Да я уже сейчас знаю! — не унимался Генка, продолжая тянуть руку.

— Ну, хорошо. Если тебе так не терпится, говори.

Генка встал и, шмыгая носом, сказал:

— Она стесняется.

Тут в классе, конечно, хохот поднялся.

— Ну, чего вы ржете-то, — обиделся Генка. — Точно говорю: стесняется. К нам в прошлом году в пионерский лагерь художник приезжал. Баранов его фамилия. Он Таньку Фоминых из нашего отряда на пень посадил и сказал, что будет с нее картину писать. Так Танька от стеснения вся пятнами пошла, даже нос покраснел. И все улыбалась как дурочка. Ясное дело — стеснялась. С нормального человека не каждый день картины рисуют. А тут перед этой Джокондой сам знаменитый Леонардо да Винчи стоит. Тут бы кто угодно застеснялся.

Все снова засмеялись. И Вера Сергеевна засмеялась, а потом сказала:

— Что ж, хорошо. Будем считать, одна версия у нас есть: Джоконда стесняется.

После уроков мы с Генкой шли по улицам и заглядывали в лица прохожим. Мы хотели посмотреть, как люди улыбаются и попытаться разгадать почему. Но мимо нас торопливо несся бесконечный поток серьезных, озабоченных лиц, и, казалось, каждое лицо выражало одну и ту же мысль: скорей! скорей! скорей!

— Генка, ты обратил внимание: они все будто на поезд опаздывают, — сказал я. — Интересно, куда они так спешат?

— Кто куда. А некоторые просто по привычке. Мы в прошлое воскресенье поехали в Павловск погулять. Вышли из электрички, и папа как почесал к парку, мы с мамой еле за ним угнались. Мама говорит: «Куда ты так несешься?» А папа говорит: «Никуда я не несусь. Мы ж гулять приехали, так чего на месте топтаться». Привык галопом по своим объектам скакать.

— А у меня папа свои заметки и статейки теперь на диктофон записывает. Магнитофончик такой малюсенький. Запрется в комнате и бубнит какую-то абракадабру: «Героико-романтическое начало очевидно превалирует в метафорической прозе Мухоморова…» Некогда, говорит, писаниной заниматься. Однажды его мать заставила счет за квартиру писать. Так он сидел-сидел, а потом кричит мне: «Митька, как «д» заглавное пишется? Что-то я запамятовал». А теперь с этим диктофоном дурацким совсем писать разучится.

— Жизнь такая, — многозначительно сказал Генка. — Говорят, Лев Толстой свой роман «Война и мир» семь раз переписывал. Ты видел эту книгу? Видел, какая у нее толщина? Значит, у человека время было. А тут диктовку, за которую пару получил, переписать некогда…

Лифт в нашей парадной опять не работал. Он как безумный непрерывно сдвигал и раздвигал свои полированные створки и при этом натужно гудел и дрожал. Я подхватил свою тяжеленную, словно кирпичами набитую, сумку и потащился на свой девятый. Между пятым и шестым этажами я столкнулся с Катькой Аношиной из параллельного класса. Катька жила в соседнем доме и, значит, была у кого-то в гостях. Увидев меня, она улыбнулась, но ничего не сказала и поскакала вниз.

— Аношина, постой-ка! — крикнул я. Катька остановилась и вопросительно на меня посмотрела. — Ты вот сейчас бежала и улыбалась. Почему, можешь объяснить?

— Твое-то какое дело, — ответила она уже безо всякой улыбки. — Хочу и улыбаюсь.

— Да кто ж так улыбается! Рот до ушей, хоть завязочки пришей. Потихоньку надо улыбаться, загадочно. Картину «Джоконда» видала? Так вот, там итальянка одна… загадочно, понимаешь, улыбается. До сих пор неизвестно почему. А ты варежку разинула — и рада.

— Дурак ты, Повышев, — сказала вдруг Катька и побежала вниз. Обиделась. Эх, не умею я с девчонками разговаривать. Прямо беда! Я ведь не хотел вовсе ее обижать. И в мыслях у меня такого не было. Я хотел рассказать ей про знаменитую Джоконду, открытку показать… В конце концов, Аношина ведь мне улыбалась, когда по лестнице бежала. А я, действительно, как дурак — закрой варежку… Эх!..

Дома я намазал хлеб сгущенкой, поставил на стол перед собой открытку с Джокондой и стал думать. Долго думал, но никаких интересных мыслей в голову не приходило. На диване валялся старый номер «Советского экрана». На его обложке была помещена фотография известной киноактрисы. Она тоже улыбалась, наклонив голову и поправляя прядь волос, спадавшую на глаз. Если по справедливости, то артистка эта была куда красивее Джоконды. И моложе намного. Но смотреть на нее совсем не хотелось. Почему-то сразу вспоминались витрины парфюмерных магазинов или журналы мод. А с Джокондой все по-другому: смотришь на нее, и вроде бы никаких особенных мыслей в голове нет. А оторваться не можешь. Чудеса!

Потом пришла мама из магазина. Сумка у нее была такая тяжелая, что я еле до кухни дотащил. По сравнению с моими кирпичами-учебниками в ней, казалось, чугунные плиты лежат.

— Зачем ты такие тяжеленные сумки таскаешь, — сказал я. — Надорваться хочешь?

— Спасибо тебе большое. Пожалел, — сказала мама, торопливо разбирая продукты. — А кто же их, по-твоему, таскать будет? Я по десять раз в магазин бегать не могу. Нет у меня времени.

Мама достала бледно-синюю в пупырышках курицу с длиннющими желтыми лапами и принялась ее разделывать. Глупая куриная голова на тонкой, словно веревочной, шее свешивалась со стола.

— Ты бы хоть ножи поточил, лодырь, — сказала мама. — Сидишь, киснешь от безделья.

Я достал ручное точило, выгреб из буфета все ножи, и вскоре по кухне запрыгали веселые новогодние искры.

— Мам, — позвал я, закончив работу.

— Ну, чего тебе, — ответила она не оборачиваясь.

— Улыбнись, а?

— Отстань. Некогда мне. Я сегодня с вечера на сутки заступаю.

— Ну, улыбнись. Мне надо.

— Я смотрю, тебе совершенно нечего делать. Принеси-ка свой дневник. Давно что-то его не видно.

— Ну, при чем здесь дневник!

— А при том, что ты совершенно перестал заниматься! Рыскаешь целыми днями по двору, выпучив глаза. Неси без разговоров дневник!

Я вздохнул и поплелся за дневником. Мама оставила несчастную курицу в покое, вытерла руки и надела очки.