Анджей Спаковский - Дорога без возврата

• Название: Дорога без возврата
• Автор: Анджей Спаковский
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-050094-9, 978-5-9713-7570-8, 978-5-9762-6054-2, 978-985-16-4770-1

Новые произведения всенародно любимого Анджея Сапковского! Рассказы всех мыслимых фантастических жанров, и каждый из них — маленький шедевр. В статьях Сапковского — все, что думает пан Анджей о фэнтези вообще и о своих собратьях по перу — в частности. И наконец, все, что вы хотели узнать о самом Сапковском, но стеснялись спросить...

---

Я инстинктивно обернулся, и, говорю вам, последний раз я видел нечто подобное в «Рождении нации» Гриффита[38]. Из-за деревьев ко мне шла помощь. Но это не была US Cavalery[39] или ку-клукс-клан. А был это мой знакомый, некто Чарлз Лютвидж Доджсон. Выглядел он, поверьте, не хуже святого Георгия на картине Карпаччо, а вооружен был мечом ворпальным, рассыпающим ослепительные мигблистальные зайчики.

Хливые шорьки (пырялись по навё) и хрюкотали зелюки (как мюмзики в мовё).

Вы не поверите, но Брандашмыг сбежал первым. Следом за его поджатым хвостом кинулись в бегство те из Les Coeurs, которые еще владели ногами. А последней покинула поле боя королева Мэб, орошая слезами атласное платье. Я же все видел как сквозь наполненный свекольным отваром аквариум. А минутой позже...

Поклянитесь, что не станете смеяться.

Минутой позже я увидел белого кролика с розовыми глазами, глядящего на циферблат часов, которые он вынул из жилетного кармана. А потом я свалился в черную бездонную нору.

Падение длилось долго.

Я — кот. Я всегда падаю на четыре лапы. Даже если этого и не помню.

— Ах, — неожиданно сказал Чарлз Лютвидж Доджсон, опершись локтем об ивовую корзинку с пирожками. — Знакомо ли тебе, Чеширский Кот, роскошное ощущение сонливости, сопутствующее пробуждению в летнее утро, когда воздух наполнен пением птиц, живительный ветерок веет в раскрытое окно, а ты, лежа с полуприкрытыми глазами, видишь, словно все еще во сне, лениво покачивающиеся зеленые веточки, поверхность воды, покрытую золотой рябью? Ах, поверь мне, Котик, это блаженство, граничащее с глубокой тоской, блаженство, наполняющее глаза слезами, словно прекрасная картина или стихотворение.

Вы не поверите. Он не заикнулся ни разу.

Пикник развивался своим чередом. Алиса Лидделл и ее сестры шумно играли на берегу Темзы, поочередно входя на причаленную лодку и поочередно соскакивая с нее. Если при этом одной из них случалось шлепнуться в мелководье у берега, она заразительно пищала и высоко поднимала платьице. Тогда сидящий рядом со мной Чарлз Лютвидж Доджсон слегка оживал и слегка румянился.

— Так долго я любил тебя... — замурлыкал я в усы, приходя к выводу, что в словах Мартовского Зайца было много правды.

— Не понял?

— «Зеленые рукава». Но не будем об этом. Знаешь что, дорогой Чарлз? Опиши-ка все это. Сказка, как видно на прилагаемой иллюстрации, постепенно здорово разрослась и полна весьма курьезных фигур. Самое время это описать. Тем более что начало-то уже положено.

Он молчал. И не отрывал глаз от радостно пищавшей Алисы Лидделл, поднимавшей подол платьица так, что можно было увидеть трусики.

— Полжизни нас разделяют, — вдруг сказал он тихо. — Дитя с безоблачным челом и удивленным взглядом. Пусть изменилось все кругом и мы с тобой не рядом... Тебя я вижу лишь во сне, не слышен смех твой милый, ты выросла и обо мне, наверное, забыла.

— Я б рекомендовал лучше писать прозой, — не выдержал я. — Поэзия плохо идет на рынке.

— Да-да, конечно, — согласился он. — Я думаю, она уже не вспомнит обо мне в годы грядущей юности.

Я взглянул на него и слегка поморщился, а он сказал:

— Ты не мог бы... хм-м-м... побольше материализоваться? Твоя усмешка, висящая в пустоте, нервирует, знаешь ли.

— Сегодня, дорогой Чарлз, я не могу ни в чем тебе отказать. Я слишком многим тебе обязан.

— Не надо об этом, — смущенно сказал он, отводя глаза. — Любой на моем месте... Не мог же я допустить, чтобы ее... и тебя... убила моя собственная фантазия.

— Благодарю, что не допустил. Ну а так, между нами, откуда, о гордость кавалерии и пехоты, ты взял меч суропадный и зайчиков миглотарных?

— Откуда взял... что?

— Пустяки, Чарльз. Мы отклонились от темы.

— Книжка, описывающая все это? — Он снова задумался. — Не знаю. Поверь, не знаю, смогу ли...

— Ты б смог. У твоей фантазии сила, способная ребра крушить.

— Хм-м-м. — Он сделал такое движение, словно собирался меня погладить, но вовремя раздумал. — Хм-м-м, как знать? Может, ей... понравилась бы такая книжка? Кроме того, колледж платит скудно, парочка фунтов на стороне не помешала бы... Конечно, издавать пришлось бы под псевдонимом. Мое положение преподавателя...

— Тебе необходим приличный nom de plume[40], Чарлз, — зевнул я. — И не только из-за колледжских властей. Твоя родовая фамилия не годится на обложку. Она звучит так, словно кто-то, умирающий от пневмоторакса легких, диктует завещание.

— Невероятно. — Он изобразил возмущение. — Может, у тебя есть какое-нибудь предложение? Что-нибудь такое, что звучит лучше?

— Есть. Уильям Блэйк.

— Смеешься.

— Тогда Эмилия Бронте.

На этот раз он умолк и долго не говорил ни слова. Девочки Лидделл отыскали на берегу ракушки беззубок. Радостным восклицаниям не было конца.

— Ты спишь, Чеширский Кот?

— Стараюсь уснуть.

— Ну, спи, спи, ночной тигр. Не стану мешать.

— Я лежу на рукаве твоего сюртука. Что будет, если ты захочешь подняться?

— Отрежу рукав, — улыбнулся он.

Мы долго молчали, глядя на Темзу, на которой плавали утки и чомги.

— Литература... — неожиданно проговорил Чарлз Лютвидж, у которого был такой вид, словно его неожиданно разбудили ранним утром. — Литература — искусство мертвое. Грядет век двадцатый, а он будет веком изображения.

— Ты имеешь в виду забаву, придуманную Луи Жаком Манде Дагером?

— Да, — подтвердил он. — Именно фотографику я имею в виду. Литература — фантазия, а стало быть, ложь. Писатель обманывает читателя, влача его по бездорожьям собственного воображения. Обманывает двусмысленностью и многосмысленностью.

— Фотографика, значит, не двусмысленна? Даже такая, которая изображает двенадцатилетнюю девочку в достаточно двусмысленном, далеко идущем дезабилье? Лежащую на шезлонге в достаточно двусмысленной позе?

Он покраснел.

— Стыдиться нечего, — снова пошевелил я хвостом. — Все мы обожаем прекрасное. Меня тоже, дорогой Чарлз Лютвидж, привлекают юные кошечки. Если б я увлекался фотографикой, как ты, я б тоже не стал искать других моделей. А на правила хорошего тона плюнь!

— Я никогда никому не ппп... показывал этих фотографий. — Он неожиданно опять начал заикаться. — И никогда не ппп... покажу. Хотя следует тебе знать, был такой ммм... момент, когда я возлагал на фотографику определенные надежды... Финансового характера.

Я усмехнулся. Могу поспорить, что он не понял моей улыбки. Не знал, о чем я подумал... Не знал, что я видел, когда летел вниз по черной шахте кроличьей норы. А видел я и знал, в частности, что через сто тридцать лет, в июле 1966 года, четыре его фотографии, изображающие девочек одиннадцати—тринадцати лет в романтичном и возбуждающем воображение викторианском белье и двусмысленных, но эротически убедительных позах, пойдут с молотка в Сотби и будут проданы за сорок восемь тысяч пятьсот фунтов стерлингов. Недурная сумма за четыре клочка обработанной колотипической техникой бумаги.

Но говорить об этом было бессмысленно. Я услышал шум крыльев. На ближней вербе уселся Эдгар. И призывно закаркал. Напрасно. Я и сам знал, что уже пора.

— Пора кончать пикник, — встал я. — Прощай, Чарлз.

Он не удивился.

— Ты можешь идти? Твои раны...

— Я — кот.

— Совсем было запамятовал. Ты же Чеширский Кот. Когда-нибудь еще встретимся? Как думаешь?

Я не ответил.

— Встретимся когда-нибудь? — повторил он.

— Никогда, — ответил за меня Эдгар.

Вот в принципе, дорогие мои, и конец. Так что надо закругляться.

Когда я вернулся в Страну, полдень золотился вовсю: ведь время у нас течет несколько по-иному, нежели у вас. Однако к

Зайцу и Болванщику я не пошел, чтобы распить вместе выигранную на спор бутылку и похвастаться очередным — после упрямого Шекспира — успехом в направлении судеб мировой литературы. Не пошел и к Мэб, чтобы попробовать уладить конфликт при помощи банальной, но нашпигованной комплиментами беседы. А пошел я в лес, чтобы полежать на ветке, зализать раны и отогреть на солнце шубку.

Табличку с надписью «ОСТОРОЖНО: БАРМАГЛОТ» кто-то сломал и закинул в кусты. Скорее всего сделал это сам Бармаглот, который поступает так довольно часто, ибо обожает застигать посетителей врасплох, а табличка с предостережением сводит на нет эффект неожиданности.

Но ветка была там, где я ее и оставил. Я забрался на нее. Изящно свесил хвост. Улегся, предварительно проверив, не крутится ли где-нибудь поблизости Радэцки.

Пригревало солнышко. В глущобе туктумов весело перепыривались хливкие шорьки, хлокотали пелицапли, мюмзики и зелюки смумело выблучивали что-то на дальней гажайке, но что именно, я не разглядел. Слишком велико было расстояние.

Стоял золотой полдень.

Было прекрусно и чуточку меланхочально. Как всегда у нас. Впрочем, вы прочитаете об этом сами. В оригинале. Либо в одном из переводов. Ведь их так много.