Борис Изюмский - Алые погоны. Книга вторая

• Название: Алые погоны. Книга вторая
• Автор: Борис Изюмский
• Издательство: Ростовское областное книгоиздательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1950

Повесть «Алые погоны» написана преподавателем Новочеркасского Суворовского военного училища. В ней рассказывается о первых годах работы училища, о судьбах его воспитанников, о формировании характера и воспитании мужественных молодых воинов.

Повесть в дальнейшем была переработана в роман-трилогию: «Начало пути», «Зрелость», «Дружба продолжается».

В 1954 г. по книге был поставлен фильм «Честь товарища», в 1980 г. вышел 3-серийный телефильм «Алые погоны».

Повесть была написана в 1948–1954 г.г. Здесь представлена ранняя версия второй книги повести, вышедшая в 1950 году в Ростовском книжном издательстве.

---

— Стимула нет — бросить.

А Боканов, распалясь, подлил масла в огонь (больно заманчивой оказалась перспектива одним ударом покончить с тем, с чем боролся в классе годы).

— Если есть сила воли, — бросим!

— Да-а, вы дома можете курить, — не соглашаясь, протянул кто-то, — а у нас здесь попробуй — пятьдесят глаз!..

— А мы дадим слово чести, — и Боканов протянул руку Семену, этим выбирая его полномочным представителем.

Однако приняли решение, не закрывающее полностью пути отхода: курить бросают все до… выпускного вечера. А там видно будет.

ГЛАВА VIII СТАРШИЕ И МЛАДШИЕ

В небольшой канцелярии первой роты народа собралось столько, что сидели на диване, креслах, табуретках, принесенных из каптерки старшины, тесно прижавшись друг к другу.

— В тесноте, да не в обиде! — пошутил Боканов, смеющимися глазами оглядывая собравшихся. Здесь были офицеры-коммунисты первой и пятой рот, комсомольцы, утвержденные бюро выпускной роты как шефы малышей, беспартийные преподаватели.

На диване уютно устроился между Ковалевым и Беседой, стиснутый ими, Виктор Николаевич Веденкин.

— Это вы прекрасно придумали, — братски заботиться о малышах! — одобрительно говорит он Ковалеву.

— Нас Сергей Павлович надоумил, — объяснил Ковалев, радуясь и тому, что вот он как равный сидит здесь с коммунистами, и тому, что они вместе будут решать, как лучше воспитывать младших. На душе было празднично. Теперь он сам — немного воспитатель… Это ко многому обязывало и как-то очень поднимало в собственных глазах.

— Товарищи, — раздался голос Боканова, стоявшего у стола, рядом с двумя командирами, рот, — начальник политотдела поручил мне собрать вас, чтобы обсудить план совместных действий…

Тутукин и Русанов сели по обе стороны Боканова. Он продолжал:

— В кадетских корпусах процветало издевательство великовозрастных детин над новичками, насаждалось холуйство. Старшие заставляли малышей чистить себе обувь, состоять на побегушках, трепетать перед кулаком старшего. Суворовские училища строят коммунистические отношения дружбы и взаимного уважения между старшими и младшими воспитанниками. Если мы отнесемся к делу не формально, а с живой, страстной заинтересованностью, оно даст прекрасные всходы. Похвально иметь детальный и обширный план работы, но если мы сведем все лишь к «выполнению пунктов» этого плана, «проведению мероприятий» — мы лишим прекрасное дело тепла и сердца, погубим его. Будьте почаще вместе со своими меньшими братишками, — обратился офицер к комсомольцам, — в перемену, в свободный час, всюду и везде пусть они вьются около вас, ждут вас. Между делом, гуляя вместе в городе, поинтересуйтесь, как учатся, что пишут им из дома? Расскажите им, что значит быть комсомольцем, каким должен быть молодой большевик. Партийная организация рассматривает ваше шефство как, важную политическую работу… Мы уверены — вы оправитесь с заданием…

… Через несколько дней произошла торжественная встреча комсомольцев первой роты со своими новыми товарищами.

Рота Тутукина выстроилась в актовом зале. Подполковник Русанов, в парадном кителе, при орденах, привел сюда же своих. Играл оркестр. Комсомольцы — их было двадцать — высоких, подтянутых, с безупречной выправкой — остановились посреди зала. Русанов, обращаясь к малышам, сказал:

— Партийная и комсомольская организации первой роты прислали к вам самых лучших своих воспитанников. Вот вице-старшина Гербов Семен (Гербов сделал вперед два энергичных шага и медали, прозвенев, снова ровным рядком легли у него на крутой груди) — он знаменосец училища; суворовец Анатолий Глебов — лучший строевик, гимнаст, передаст вам свой опыт; вице-сержант Андрей Сурков — его картину «Подвиг Юрия Смирнова» вы видели в читальном зале — он научит вас хорошо рисовать; вице-сержант Владимир Ковалев — подготовит из вас отличных стрелков… Комсомольцы Гербов, Сурков, Глебов, Ковалев, — станьте на правый фланг четвертого отделения пятой роты! Теперь это отделение ваше…

Немного позже, когда раздалась команда подполковника: «Разойдись!» — малыши облепили шефов. Те кажутся гренадерами, неловко передвигаются в гуще мелюзги, словно боятся случайно раздавить кого-нибудь, и ужо в этой осторожности чувствуется застенчивая нежность.

* * *

Шел последний урок в субботу. Взвод Боканова в географическом кабинете смотрел киножурнал «Египет сегодня».

В дальнем углу кабинета сидел полковник Белов. В темноте, под однообразный стрекот аппарата, голос географа звучал особенно выразительно и словно бы издалека. Иногда на экране появлялась указка учителя:

— Посмотрите, как примитивны орудия труда, какие изможденные лица у этих рабочих… Нет, не сладко жить и трудиться в «раю» английского империализма.

Фильм закончился, — казалось, оборвался. Открыли затемненные окна, дневной свет хлынул в комнату, заставил прищуриться. Под впечатлением только что увиденного на экране — юноши сидели задумчивые и серьезные. Полковник, одобрительно покачивая головой, что-то записывал в тетрадь посещений.

Громко, под самой дверью, сигналист протрубил окончание урока.

Павлик Снопков при первых же звуках трубы тряхнул головой, будто отогнал тяжелое видение, и тихо проворковал, прислушиваясь к веселым руладам:

— Серенада, ты — моя радость!

Снопков был выдумщиком многих ходящих по роте острот. Это он сокрушенно назвал пятерку «неуловимым Яном», а путь в столовую — «Золотой тропой».

Шопот Снопкова услышал Ковалев, сидящий впереди его, и улыбнулся — действительно, это — самый приятный сигнал недели. Он предвещал два свободных вечера и свободный день. Только раздается этот сигнал, как возникает ощущение честно заработанного отдыха, вспоминаешь, что впереди ждут тебя и танцы в клубе, и припасенный свежий номер журнала, и прогулка в город. Сразу же после обеда начинается чистка гимнастерок, утюжка брюк, подшивка подворотничков — радостные приготовления субботнего вечера.

В спальне, перед маленьким зеркалом, пристроенным на подоконнике, неторопливо бреется Гербов — собирается в город. Говорят, в книжном магазине появились сборники пьес, и Семену хочется выбрать какую-нибудь для постановки в училище. В прошлом году он участвовал в спектакле и, странное дело, обычно медлительный, на сцене преображался — откуда только брались непринужденность и темперамент.

Недавно, во время генеральной репетиции пьесы «Губернатор провинции», где Семен играл роль майора, он в перерыве между действиями, загримированный, в форме офицера, вышел во двор училища. Перед ним вытягивались товарищи, браво козырнул сержант четвертой роты. Вежливо ответив им, удовлетворенный Гербов возвратился за кулисы.

Бритье для Семена — мученье. Кожа на лице у него нежная, а редкие, светлые волоски неимоверно жесткие. Рука неуверенно водит бритвой, и Гербову то и дело приходится заклеивать порезы кусочками специально приготовленной на этот случай папиросной бумаги.

В классе недалеко от окна сидит Андрей Сурков — рисует. Его страсть к искусству с годами увеличилась. Он теперь собирает книги о мастерах живописи, читает специальные журналы. Очень часто бывает у художника Крылатова, к которому когда-то привел его Боканов. Михаил Александрович Крылатов стал наставником и другом Андрея.

Когда Сурков узнал, что в соседнем городе открылась передвижная выставка работ ленинградских художников, он отпросился на день и поехал на выставку. В спальне, в тумбочке Андрея, хранятся заветные альбомы с зарисовками, тетрадь выписок: о красках, фоне, штриховке…

Сейчас Андрей делает этюды к большому, давно задуманному полотну — «Зоя перед утром казни». Он целиком поглощен работой. Вся картина — законченная, живая, протяни руку и ощутишь, — представляется Андрею совершенно ясно. Сарай. В углу на полу сидит Зоя, босая, в разорванной одежде, сквозь которую виднеется истерзанное, посиневшее тело. Горящие глаза девушки видят то, что происходит далеко за стенами темницы, там… в Москве… «Это — счастье умереть за свой народ!». Яркий огонь веры и страстной любви делает лицо прекрасным. Заглянувший в приоткрытую дверь сарая немец-часовой поражен видом девушки. Он не понимает и не может понять, почему так бесстрашна она… В ужасе, как от призрака неминуемого возмездия — пятится фашист…

Андрей разрумянился от внутреннего волнения, тонкие, длинные пальцы его мелькают над листом.

… Савва Братушкин, то и дело отбрасывая со лба щегольской светлый чубчик, готовит выступление на литературной конференции. «Летом я гостил у родственников, в поселке, недалеко от Краснодона, — пишет он, — и там познакомился с несколькими молодогвардейцами»…

Переписывает протокол комсомольского собрания Павлик Снопков. Это уже третий подряд протокол, который ему пришлось вести. Беда, когда попадешь в штатные секретари!