Джеймс Блиш - Дело совести

• Название: Дело совести
• Автор: Джеймс Блиш
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-015675-8

1959 — премия Хьюго в номинации «Лучший роман» («Дело совести», англ. A Case of Conscience).

Джеймс Блиш (1921–1975) — классик «золотого века» американской фантастики, оказавший огромное влияние на развитие жанра и навсегда оставшийся одной из ярчайших фигур этого жанра.

В данную книгу вошло «лучшее из лучшего» в творческом наследии Блиша: удостоенный премии «Хьюго-59» роман «Дело совести» — одна из первых научно-фантастических книг, исследующих религиозные проблемы, — «пантропический» цикл «Сеятели для звезд», из которого российскому читателю знакома лишь повесть «Поверхностное натяжение», а также романы «Козырной валет» и «Черная Пасха».

---

Тем временем надлежало как-то разобраться с Кливером и его приспешниками. Как ни крути, а все ж они человеческие души. Если каким-либо образом Руис-Санчесу придется пойти на то, что повелел Адриан VII, и у него получится, исчезнет не просто набор привлекательных галлюцинаций. Несколько сотен душ человеческих подвергнутся мгновенной смерти и — вероятно, и даже более чем — проклятию; как-то не верилось Руис-Санчесу, будто десница Господня протянется с небес во спасение тех, кто замешан в проекте вроде кливеровского. Но так же неколебимо был он убежден, что не ему осуждать на смерть кого бы то ни было, тем более на смерть без покаяния. Сам-то Руис уже осужден — но пока не за убийство. Помнится, Тангейзеру было сказано, что обрести вечное спасение у него не больше шансов, чем у паломнического посоха в его руке — зацвесть. А у Руис-Санчеса — не более, чем убийству получить священную санкцию. Тем не менее так повелел его святейшество; со словами, что это — единственная дорога назад, открытая для Руис-Санчеса и всего мира. Папа явно имел в виду, что разделяет мнение Руис-Санчеса, будто мир стоит на грани Армагеддона; и открытым текстом сказал, что отвратить сие способен один Руис-Санчес. Разница между ними только доктринальная, а именно в вопросах доктрины папа непогрешим…

Но если возможно, что неверен догмат о творческом бесплодии Сатаны, почему бы не поставить под сомнение догмат о папской непогрешимости? В конце концов, это сравнительное нововведение; изрядно пап римских обходились и без него.

«Ересь, — подумал Руис-Санчес (в который уж раз), — никогда не приходит одна. Невозможно выдернуть лишь одну нить; стоит только потянуть, и на тебя накатывается вся масса.

Верую, о Господи; помоги мне в моем неверии. Нет, бесполезно. Такое впечатление, будто молишься — а Бог отвернулся спиной».

В дверь постучали.

— Рамон, ты идешь? — усталым голосом поинтересовался Микелис. — Через две минуты начинается.

— Иду, Майк.

Настороженно, заранее ощущая поражение, они расселись перед репродукцией Клее в ожидании… чего? Разве что объявления тотальной войны. Осталось только узнать, в какой форме.

— Добрый вечер, — тепло поприветствовал их из рамы Эгтверчи. — Сегодня новостей не будет. Надоело излагать, займемся-ка для разнообразия чем-нибудь более творческим. Очевидно, настало время тем, кто обычно попадает в новости, — тем бедолагам, чьи скорбные потрясенные лица вы видите в газетах и передачах стереовидения вроде моей, — отбросить свою беспомощность. Сегодня я призываю всех вас проявить презрение к лицемерствующим большим шишкам — и продемонстрировать, что в полной вашей власти освободиться от них… У вас есть что им сказать. Скажите им вот что. Скажите: «Господа, мы не скот, мы — великий народ». Я буду первым. Начиная с сегодняшнего дня, я отказываюсь от гражданства Объединенных Наций и от подданства катакомбных государств. Отныне я — гражданин…

Микелис, вскочив на ноги, выкрикивал что-то нечленораздельное.

— …гражданин единственно той державы, что ограничена пределами моего «я». Понятия не имею, что это за пределы, может, и никогда не узнаю, но посвящу свою жизнь их отысканию — теми способами, какие угодны мне, и никакими иными… Вы должны сделать так же. Порвите свои регистрационные карточки. Если спросят ваш серийный номер, отвечайте, что нет и никогда не было. Не заполняйте никаких бланков. Оставайтесь на поверхности после гудка сирены. Столбите участки; растите урожай; не возвращайтесь под землю. Никакого насилия; просто отказывайтесь подчиняться. Никто не вправе ни к чему вас принудить, раз вы не являетесь гражданами. Главное — это пассивность. Отрекайтесь, противьтесь, отрицайте!.. Начните прямо сейчас. Через полчаса будет поздно, вас подавят. Когда…

Резкий, настойчивый зуммер перекрыл голос Эгтверчи, и на мгновение экран заполнило черное с красным шашечное поле — ООН’овская заставка срочного вызова. Затем в своем неподражаемом головном уборе возник ООН’овец, сквозь которого едва-едва, силуэтно просматривался Эгтверчи, и проповедь его доносилась тихим фоновым шепотом.

— Доктор Микелис, — возбужденно выпалил ооновец. — Готов, голубчик наш! Перестарался. Как не-гражданин он теперь в наших руках. Давайте скорее сюда — вы нужны нам немедленно, пока передача не кончилась. И доктор Мейд тоже.

— Зачем?

— Подписать заявление насчет nolo contendere[41]. Вы оба под арестом за незаконное содержание дикого животного — не волнуйтесь, это простая формальность. Но вы нам нужны. Мы собираемся засунуть мистера Эгтверчи в клетку до конца жизни — звуконепроницаемую клетку.

— Вы совершаете ошибку, — тихо проговорил Руис-Санчес.

ООН’овец — чье лицо являло маску триумфа — на мгновение скосил на него горящий взгляд.

— А вас никто и не спрашивал. На ваш счет приказов не поступало, но, что касается меня, вы тут уже с боку-припеку. И не стоит соваться опять, обожжетесь. Доктор Микелис, доктор Мейд? Так как, сами приедете или за вами послать?

— Сами приедем, — холодно отозвался Микелис — Конец связи. — И, не дожидаясь ответа, погасил экран.

— Что скажешь, Рамон — ехать или не ехать? — спросил он. — Если нет, остаемся здесь, и пусть катится ко всем чертям. Или, если хочешь, можешь поехать с нами.

— Нет-нет, — ответил Руис-Санчес. — Поезжайте. Станете артачиться, только хуже выйдет. Сделайте мне только одно одолжение.

— С удовольствием. Какое?

— Не высовывайтесь на улицу. Доберетесь до ООН — пусть они подыщут вам местечко. Раз вы под арестом, есть же у вас право на кутузку.

Микелис и Лью изумленно уставились на него. Наконец до Микелиса дошло.

— По-твоему, это так серьезно? — спросил он.

— Да. Обещаете?

Микелис перевел взгляд на Лью; потом сумрачно кивнул. Они вышли. Начинался развал катакомбного государства.

XVIII

На три дня воцарился хаос. Руис-Санчес с самого начала наблюдал за ходом событий по микелисовскому стереовизору. Временами его тянуло еще и выглянуть с балкона на улицу, но от рева толпы, выстрелов, взрывов, полицейских свистков, сирен и прочих неопознанных шумов пчелы совершенно обезумели; так что, Руис-Санчес не рискнул бы доверить свою жизнь защитным комбинезонам Лью — даже если бы какой-нибудь на него и налез.

ООН’овский спецназ достаточно грамотно попытался перехватить Эгтверчи прямо в телестудии, но его там уже не было — собственно, его там не было вообще. Аудио-, видеосигнал и коды стереоразвертки передавались в студию неизвестно откуда по коаксиальному кабелю. Подсоединение произошло в последнюю минуту, когда стало ясно, что Эгтверчи не появится, а некий техник добровольно пролил свет на реальное положение дел и произвел подключение; жертва пешки при розыгрыше гамбита. Телевизионное начальство тут же известило кого положено в ООН, но следующая жертвенная пешка позаботилась, чтобы извещение отправилось путешествовать по инстанциям.

Допытаться у техника с «QBC», где подпольная студия Эгтверчи, удалось только к утру (от пешки из ООН’овского секретариата толку заведомо не было бы), — но к этому времени, разумеется, Эгтверчи там и след простыл. А весть о неудавшейся попытке ареста уже украсила первые полосы подземной периодики по всему миру.

Впрочем, даже эти новости дошли до Руис-Санчеса с некоторым опозданием, так как шум на улице поднялся немедленно после первого же объявления. Поначалу шум был нестройным и беспорядочным, будто улицы постепенно наполнялись людом, который чем-то сердит или недоволен, но расходится во мнениях, что бы такое по этому поводу учинить, да и учинять ли что-либо. Потом внезапно звук изменился, и Руис-Санчес понял, что скопление народа превратилась в толпу. Вряд ли крики сделались громче — скорее, слились вдруг в леденящий душу единый рев, словно подавало голос некое исполинское аморфное чудовище.

При всем желании, Руис-Санчесу было бы не узнать, что послужило толчком к трансформации, да и в самой толпе вряд ли это понимали. Но теперь поднялась стрельба — редкие одиночные выстрелы; однако там, где только что никакой стрельбы не было, и один выстрел — канонада. Часть общего рева выделилась и приобрела еще более леденящее душу, какое-то гулкое звучание; только когда пол под ногами едва ощутимо завибрировал, Рамон догадался, к чему бы это.

Щупальце чудовища проникло в здание. Ничего другого, запоздало осознал Руис-Санчес, ожидать и не приходилось. Жить на поверхности не без оснований почиталось за привилегию влиятельных и обеспеченных — тех, кто имел достаточно связей в аппарате ООН, чтобы продраться через все бюрократические рогатки, и кто мог позволить себе столь экзотическую прихоть; все равно, что в прошлом веке ездить на службу в Нью-Йорк из Мэна — вот, где живут они…