Джеймс Блиш - Дело совести

• Название: Дело совести
• Автор: Джеймс Блиш
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-015675-8

1959 — премия Хьюго в номинации «Лучший роман» («Дело совести», англ. A Case of Conscience).

Джеймс Блиш (1921–1975) — классик «золотого века» американской фантастики, оказавший огромное влияние на развитие жанра и навсегда оставшийся одной из ярчайших фигур этого жанра.

В данную книгу вошло «лучшее из лучшего» в творческом наследии Блиша: удостоенный премии «Хьюго-59» роман «Дело совести» — одна из первых научно-фантастических книг, исследующих религиозные проблемы, — «пантропический» цикл «Сеятели для звезд», из которого российскому читателю знакома лишь повесть «Поверхностное натяжение», а также романы «Козырной валет» и «Черная Пасха».

---

— Такая, что решение-то, в любом случае, с душком, — с неожиданной яростью отозвался Микелис. — Соглашаться с рамоновской теологической аргументацией или нет, но принимать сторону Кливера все равно грязное дело — и никакими доводами тут не оправдаешься, только с позиции голой силы. Черт бы их побрал, они сами прекрасно все понимают, и раньше или позже, но им придется дать широкой публике возможность заслушать противную сторону. А тогда им надо, чтобы доводы Района были заранее дискредитированы его же церковью.

— И чем именно там занимается Кливер?

— Чем именно — понятия не имею. Но в глубине южного континента, возле Глещтъэк-Сфата, уже строят большую энергостанцию на генераторах Нернста — так что, частично кливеровская мечта уже все равно что сбылась. Потом они попытаются брать энергию напрямую, без преобразования — чтобы не тратить девяносто пять процентов на тепловые потери. Понятия не имею, как Кливер к этому подступится — но, скорее всего, начнет он с пересмотра кое-каких экспериментальных положений собственно эффекта Нернста, попробует как-то обойтись без «магнитной бутылки». Опасное, вообще, это дело… — Микелис осекся. — Наверно, если бы Рамон меня спросил, я б ему все рассказал. Но он и не заикнулся, вот я и промолчал. Теперь чувствую себя трусом.

При этих словах Лью резко отвернулась от окна, подошла к Микелису и присела на ручку кресла.

— Майк, ты все сделал правильно, — произнесла она. — Разве это трусость, отказаться лишить человека последней надежды?

— Может, и так, — отозвался химик, с благодарностью сжав ее ладонь. — Но сводится-то все к тому, что помочь нам Рамон никак не сможет. Из-за меня он даже не в курсе, что Кливер опять на Литии.

XVI

Когда рассвело, Руис-Санчес на негнущихся ногах двинулся через Пьяцца Сан-Пьетро к собору Святого Петра. Даже в такую рань площадь была запружена паломниками; а купол собора — в два с лишним раза выше Статуи Свободы, — казалось, зловеще хмурился в первых солнечных лучах, вздымаясь из леса колонн, словно голова Бога.

Он прошел под правой аркой колоннады, мимо швейцарских гвардейцев в их фантастически роскошных мундирах — ив бронзовую дверь. На пороге он остановился, с неожиданным рвением бормоча обязательные в этом году молитвы за успех папских начинаний. Перед ним простирался апостольский дворец; его поражало, как столь отягощенное камнем сооружение ухитряется в то же время быть таким просторным… впрочем, пора было прекращать молитвы и поторапливаться.

У первой двери направо сидел за столом человек.

— Его святейшество назначили мне особую аудиенцию, — сообщил ему Руис-Санчес.

— Господь благословил вас. Кабинет мажордома на втором этаже, налево… Секундочку, секундочку — особая аудиенция? Будьте так любезны, покажите ваше письмо.

Руис-Санчес продемонстрировал вызов.

— Очень хорошо. Но все равно вам необходимо повидать мажордома. Особые аудиенции — в тронном зале; вам укажут, куда идти.

Тронный зал! Такого Руис-Санчес не ожидал никак. В тронном зале его святейшество принимали глав государств и членов кардинальской коллегии. И там же принимать впавшего в ересь иезуита, причем самого низкого духовного звания…

— Тронный зал, — произнес мажордом. — Первый зал в приемных апартаментах. Надеюсь, святой отец, все у вас сложится удачно. Помолитесь за меня.

Адриан VII был крупным мужчиной, родом из Норвегии; при избрании на папство седина едва-едва пробивалась в его курчавой бородке. Бородка, разумеется, успела совершенно поседеть, в остальном же он почти не изменился — даже казался моложе, чем можно было подумать по фотографиям и репортажам стереовиде-ния, склонным чересчур контрастно выделять складки и морщины на его широком, рельефном лице.

Адриан сам по себе являл фигуру столь величественную, что роскошные одеяния, приличествующие сану, Руис-Санчес углядел в последнюю очередь. Естественно, ни наружность палы, ни темперамент его ничем даже отдаленно латинянским отмечены не были. В процессе восхождения к престолу Святого Петра он составил себе репутацию католика, питающего едва ли не лютеранское пристрастие к исследованию наиболее сумрачных аспектов теологии морали; что-то было в нем от Кьеркегора, да и от Великого инквизитора. После избрания он удивил всех, проявив интерес — можно даже сказать, чуть ли не деловой интерес — к мирской политике; хотя все слова и дела его продолжала окрашивать характерная холодность северного теологического дискурса. Имя римского императора, осознал Руис-Санчес, выбрано папой весьма удачно: хоть добрый прищур и сглаживал резкость черт, такой профиль недурно смотрелся бы на монетах имперской чеканки. Руис-Санчеса папа встретил стоя и за всю аудиенцию так ни разу и не присел; во взгляде его, на девять десятых, было искреннее любопытство.

— Изо всех тысяч паломников наших, вероятно, именно вы наиболее нуждаетесь в отпущении грехов, — заметил он по-английски. Чуть в отдалении пошла беззвучно крутиться магнитофонная пленка; дела архивные составляли еще одну, не менее пламенную страсть Адриана VII, как и неукоснительное следование букве текста. — Впрочем, невелика надежда, что удостоитесь вы отпущения. Просто невероятно, чтоб из всей нашей паствы именно иезуит впал вдруг в манихейство. При том, что как раз ваша духовная школа с особым тщанием предостерегает от ошибок этой ереси.

— Ваше святейшество, факты…

— Не будем зря терять времени, — поднял руку Адриан. — Мы уже ознакомились как с вашими выводами, так и с логическими построениями. В хитроумии вам, святой отец, не откажешь, но налицо и серьезнейший просчет… впрочем, об этом чуть позже. Поведайте сначала нам об этом создании, Эгтвер-чи — не как о воплощении недоброго духа, но как представлялся бы он вам, будь человеком.

Руис-Санчес нахмурился; словечко это, «воплощение», затронуло в нем некую слабую жилку — словно бы что-то кому-то когда-то пообещал и забыл, а теперь поздно. Ощущение напоминало давний кошмарный сон, преследовавший его еще в духовной школе: будто непременно завалит выпускные экзамены, так как по забывчивости пропустил все до единого уроки латыни. Впрочем, теперешнее ощущение было расплывчатым донельзя.

— Ваше святейшество, о нем можно поведать по-всякому, — начал он. — В двадцатом веке литературный критик Колин Уилсон называл подобный тип личности «аутсайдером», или посторонним, и как раз наши теперешние аутсайдеры от него без ума; он проповедник без вероучения, интеллект без культуры, ищущий без цели. По-моему, совестью — в нашем понимании — он наделен; в этом отношении, как и во многих других, он радикально отличается от остальных литиан. Похоже, он глубоко заинтересован в моральных проблемах, но ко всем традиционным системам морали относится с полным презрением — включая рационалистичную до автоматизма мораль, поголовно практикуемую на Литии.

— И у его аудитории это находит некий отклик?

— Именно так, ваше святейшество, никак иначе. Правда, еще рано говорить, насколько этот отклик широк. Вчера вечером он поставил один чрезвычайно затейливый эксперимент — похоже, как раз с целью ответить на этот вопрос; скоро станет известно, насколько мощная у него опора. Но уже, пожалуй, ясно, что аудиторию его составляют те, кто ощущает отторжение, умственное и эмоциональное, к нашему обществу и главным его культурным традициям.

— Грамотно сформулировано, — к удивлению Руис-Санчеса, отозвался Адриан. — Грядут события непредвидимые, двух мнений быть не может; все дурные знамения указывали на этот год. Инквизиции приказано на какое-то время умерить пыл; мы считаем, лишать сейчас сана было бы шагом крайне немудрым.

Руис-Санчес замер, как громом пораженный. Ни процесса… ни отлучения? Развитие событий происходило в темпе барабанного боя, воскрешая в памяти одуряюще-монотонный ливень Коредещ-Сфата.

— Почему, ваше святейшество? — еле слышно спросил он.

— Мы считаем, вам может быть уготовано Всевышним встать под знамена Святого Михаила, — взвешивая каждое слово, проговорил папа.

— Мне, ваше святейшество? Еретику?

— Ной тоже был несовершенен, если помните, — отозвался Адриан; Руис-Санчесу даже показалось, что по лицу того скользнула усмешка. — Он был всего лишь человек, которому дали еще один шанс. Гете — убеждения которого в значительной степени также были еретическими, — трансформировав легенду о Фаусте, вывел из нее ту же мораль: суть великой драмы всегда в искуплении, и всегда искуплению предшествует крестный путь. К тому же, святой отец, задумайтесь на минуточку об уникальности данного еретического проявления. Откуда вдруг возник в двадцать первом веке одинокий манихей? Что это: дикий, бессмысленный анахронизм — или недоброе знамение?