Максут Алиханов-Аварский - Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.

• Название: Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.
• Автор: Максут Алиханов-Аварский
• Издательство: Паровая скоропечатня Я. И. Либермана
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1899

Максуд Алиханов-Аварский — военный, писатель, художник, востоковед, один из крупнейших российских разведчиков.

---

Насыпные края арыка возвышались на целую сажень, но на взгляд они отстояли так близко друг от друга, что, казалось, можно и перепрыгнуть на тот берег.

— Как «ничего не поделаешь»?..

Говоря это, я уже соскочил с лошади и подбежал к арыку. Ширина его, как я увидел теперь, могла быть несколько более одной сажени, но размышляиь было некогда, и я сделал прыжок… Едва ноги мои ударились о противоположную насыпь, она с шумом обвалилась; я полетел в арык и мгновенно окунулся в его мутной, расплескавшейся воде… Вынырнуть из воды, ухватиться за корни чинара, висевшие над моею головой, и выбраться из арыка при помощи солдатских ружей, было делом одной минуты, но, воображаю, как я был хорош в это время в своем белом кителе!.. Тогда, конечно, я об этом не думал, — мне только [185] мерещилась ускользающая кавалерия, я снова вскочил на лошадь и полетел искать счастия в новом месте.

Не прошло и трех минут, как два канала, встречающиеся под прямым углом, загородили мне дорогу: один имел около шести сажен ширины; другой вытекал из первого, был гораздо уже и лежал на моем пути. Что мне делать?.. Вернуться назад к мостику пред рисовым полем значило потерять слишком много времени… «Авось не глубок», подумал я, и, вскочив на береговую насыпь, подобрал лошадь и начал понукать ее шпорами; она только вздрагивала от боли, но наконец медленно, как бы ощупью, спустилась с крутой насыпи. Передния копыта погрузились в арык. Лошадь вытянула шею и обнюхивала почти стоячую воду. Но вот, она увидала там свое отражение, — фыркнула и шарахнулась было назад, но копыта быстро скользнули вниз по мокрой глине. Еще мгновение — и мы оба, как обвалившаяся глыба скалы, рухнули и погрузились в воду…

К счастью, я не попал под лошадь и быстро вынырнул. Широкие водяные круги, разбегаясь по поверхности взбаломученного арыка, один за другим плескались о противоположный берег и туда же, кряхтя и как бы судорожно потряхивая красивою головой, плыл мой конь с распущенным по воде хвостом. Я вцепился за этот хвост и, после долгой возни, мы оба наконец выбрались на сушу…

Конь мой казался пегим от массы прилипшей к нему желтой глины; он дрожал, вода с него [186] струилась. Я должно быть тоже походил на какую-нибудь глыбу земли под проливным дождем, еле дышал от усталости и в душе энергически проклинал и Хивинцев, и в особенности их ирригационную систему безо всяких средств для переправы. Выжав наскоро прилипшую к голове фуражку, я взобрался на мокрое седло и снова погнал свою измученную лошадь…

Перескакивая через мелкие оросительные канавы, я несся теперь как бы по цветным коврам богатой растительности, удивляясь все более и более разнообразию и тщательной обработке ходжалинских полей. Чего только тут не было!.. Направо и налево, то и дело мелькали то нивы высокой, уже пожелтевшей пшеницы, то поля проса и чечевицы, и наконец под самым городом — цветущия группы фруктовых деревьев, плантации хлопчатника, табаку и правильные зеленющия грядки со всевозможными овощами. На всем пространстве пред глазами не было ни одной пяди необработанной земли!..

В этой обстановке я проскакал около версты и, поднявшись на небольшой бугор, сразу увидел пред собой всю нашу кавалерию. Она вышла сюда, сделав огромное обходное движение по указанию проводников, и теперь, спешившись на небольшой поляне, спокойно ждала прибытия остального отряда. Таким образом все мои труды и купанья оказались совершенно бесполезными и я с досадой слез с измученного, запыхавшегося коня.

[187] Впереди нас, на расстоянии ружейного выстрела, лежал Ходжали. Но его глиняные стены, прорезаненые бойницами, скрывались за деревьями и выглядывали безмолвно только местами, как будто несчастные прогалины среди зелени. Не было видно ни одной души, не раздавался ни один выстрел, как будто город был брошен подобно Кунграду.

С бугра мы наблюдали некоторое время за движением нашего отряда и видели как густые облака пыли, удаляясь от нас, медленно тянулись к северным воротам города. Было ясно, что препятствия, лежавшие по первоначальному направлению Кавказцев, принудили их свернуть на дорогу и идти в тылу за Оренбуржцами… Мы сели на коней и рысью пошли вдоль городской ограды, наперерез своему отряду.

Оказалось, что в полуверсте от города генерала Веревкина встретила ходжалинская депутация из нескольких десятков почетных стариков, с изъявлением своей покорности и с просьбой о пощаде. С этою депутацией во главе, отряды и вступили в город.

Кавалерия подошла к воротам, когда главные наши силы уже дефилировали по узким улицам Ходжали. Крайняя, довольно широкая улица, на которую мы вышли, проходила между городским валом и глиняными мазанками с наглухо запертыми воротами; она была буквально запружена повозками и и верблюдами оренбургского обоза, наперерыв стремившимися вперед среди шума, давки и целых [188] облаков поднятой пыли. С трудом пробравшись по этой улице и не встретив ни одного туземца, я переправился по мосту через широкий городской канал и, выйдя за город, догнал отряды, которые уже располагались в многочисленных садах по обеим сторонам дороги…

День закончился кавказским вечером, на который мы пригласили оренбургских офицеров. В саду на разостланных бурках расположились приглашенные и хозяева, а вокруг, при свете гигантских костров, попеременно гремели музыка, песни и зурна и отхватывалась удалая лезгинка… После веселого ужина, с музыкой и песнями, мы проводили своих гостей до их кибиток. [189]

XX

Поездка в Ходжали. — Базар и туземная мельница. — Гробница ходжалинского святого и необыкновенное кладбище. — Мечеть и медресе. — Священный город и его привилегии. — Дневки и сношения с жителями
Вечером, 17 мая. Ходжали.

Стоим уже второй день в ходжалинских садах. Пользуясь этим, постараюсь познакомить вас как с городом, так и с исключительным положением его населения.

Наш кавказский лагерь примыкает к главному ходжалинскому каналу, который имеет здесь вид глубокого, извилистого оврага, около десяти сажен ширины. Стофутовые вязы тянутся шпалерами по обеим его сторонам, а фруктовые деревья и роскошные карагачи, нависшие с берегов высоким зеленеющим сводом, превосходно осеняют зеркальную поверхность почти неподвижной воды. Лучешего места для купанья трудно и придумать. Все кому нечего делать, проводят у этого канала вот уже второй день: варят, стирают первый раз за [190] весь поход черезчур уже загрязнившияся белье и платье и сами полощутся в воде чуть не поминутно, так как ослепительно-яркое солнце жжет нестерпимо…

Выкупавшись в этом канале, я сел на лошадь и поехал осматривать Ходжали. Духота обуяла меня сразу, как только я выехал из сада на дорогу. В воздухе было необыкновенно тихо: ни один листок не шевелился на деревьях. Желтая, раскалившаяся пыль медленно носилась над дорогой, по которой сновали наши солдаты и казаки, Проносились конные офицеры и изредка, с джугурой на продажу, тянулась в лагерь скрипучая туземная арба, запряженная небольшим, но породистым конем, в сопровожедении группы загорелых Ходжалинцев. Последние… в своих полосатых халатах и огромных бараньих шапках, останавливались рядком при виде офицеров, молча отвешивали глубокий поклон со скрещенными на груди руками и, шлепая своими неуклюжими, желтыми сапогами, скрывались через несколько шагов в целых облаках пыли… Чрез глиняные стенки, по обеим сторонам дороги, виднелись разбросанные в садах кибитки, группы дремавших верблюдов, и в коновязях полусонные лошади, едва оправившияся от бесполезной гонки за трусливыми войсками Инака…

Свернув за мостом налево, я подвигался некоторое время по берегу канала, а затем, проехав две-три тесные, безлюдные улицы, застроенные [191] одно-этажными глиняными саклями, очутился на базаре, почти в центре города. «Интересно побывать на базаре; здесь сосредоточивается вся жизнь среднеазиатских городов», говорили мне еще в лагере и я надеялся увидеть что-нибудь в роде площади, застроенной лавками. Не тут-то было… Ходжалинский базар, — та же тесная улица, в которой не разъехались бы две арбы, но крытая плоскою кровлей. Задыхаясь от жара, я однако с удовольствием въехал в прохладную, густую тень этой улицы, и легкие мои сразу почувствовали сыроватый, освежающий воздух…

Улица была полна народу в самых пестрых одеждах, между которыми преобладали однако белые рубашки наших солдат. Шум и говор доносились еще издали; особенно бойко перекрикивали мальчики, разносившие по базару пшеничные лепешки и кислое молоко со льдом, любимый, прохладительный напиток туземцев. Лавки тянутся по обеим сторонам улицы, но они ничто иное, как широкие прорезы в стенах, обвешанные и заваленные до крайности пестрым, разнообразным товаром. Чаще других встречались фруктовые лавки с сушеными плодами, со свежими вишнями и абрикосами; преобладающей товар остальных лавок — туземные халаты, огромные сапоги из верблюжьей кожи, конский убор, посуда, табак, кирпичный чай и т. п. Не было ничего ни изящного, ни ценного, так как все порядочное, говорят, припрятано из боязни грабежа. Многие лавки, [192] в самом деле, были заперты, а в открытых жалко было смотреть на трусливо озиравшияся фигуры торговцев, сидевших посреди своего товара…