Александр Попов - Новая Земля

• Название: Новая Земля
• Автор: Александр Попов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Вася, у меня же есть сердце.

- Да, да, конечно. Прости. Скажи, а у меня есть сердце?

- У тебя большое доброе сердце... Вася, умоляю, расскажи, что с тобой произошло? Я помогу тебе.

- Понимаешь, во мне не достает мужества... Я тебе обязательно все расскажу, но не сегодня и даже не завтра. Мне нужно собраться с силами.

Александра подошла к Василию, склонила к нему голову. Он взял в ладони ее лицо и долго смотрел в ее глаза.

- Люблю, - шепнул он.

- Люблю, - отозвалась она, и они впервые соприкоснулись губами.

Но в сердце Василия было тяжело.

Через два дня он проводил Александру на поезд; она не хотела уезжать, но он настоял. Закрылся в своей каморке;всю ночь не спал.

"Теперь, кажется, я все свое вспомнил, - устало подумал он рано утром и подошел кокну. - Что дальше? Как я должен жить? Я чувствую, что меня еще тянет к Коровкину - он должен принести мне деньги. Деньги! Но мне страшно. Я боюсь. Как за окном бело! Хочу на улицу, противно сидеть в этой каморке, здесь, наверное, даже стены пропитаны всем моим. Подальше отсюда! Какой мягкий под ногами снег. Наступила настоящая зима. Я предчувствую: что-то новое, свежее, как этот снег, появится в моей жизни. Я иду. Но куда? Разве это важно? Я иду по снегу, белому, сочному, молодому, дышу морозным воздухом утра, думаю о Саше, маме, сестре, обо всем, что было хорошего и доброго в моей жизни... Кто там впереди? Коровкин... Он тоже идет по снегу, его тоже носит и терпит земля..."

- Здравствуй, Васек, здравствуй, мой хороший. За деньгами идешь? Возьми, возьми свою долю.

- Мне страшно жить, - сказал Василий, отстраняя руку Коровкина с деньгами.

- Что с тобой? Возьми деньги - они тобою честно заработаны.

- Честно, - усмехнулся Василий. - Я варю солдатам бурду, примешиваю в котел всякую гадость, чтобы скрыть кражу, а вы... про честность?

- Говори тише. - Прапорщик настороженно прищурился на проходящих мимо солдат и офицеров. - Что с тобой стряслось?

- Я вам сказал - мне страшно жить. У меня теперь много денег. Я, можно сказать, богат и свободен. Свободен в несвободном месте - в армии: что хочу, то и делаю. Но какая это свобода! Я самого себя стал бояться. Разве я так хотел жить?

- Глупец, говори тише. - Прапорщик был, как обычно, спокоен, суховато строг. - Чего ты боишься? Разоблачения?

- Нет! Если меня раскусят и посадят, я буду только рад.

- Глупец! Чего же ты боишься?

- Себя! Гад я, ничтожество...

- Говори, наконец-то, тише. Задави в себе слабину, вытри слюни и сожми зубы. Я так живу. Ты думаешь, что я толстокожий, что мне не бывает мерзко?

- Я больше не могу!

- Молчи! На больше! - Коровкин протянул Василию пачку денег. - Бери!

- Нет.

- Бери. Не пугай меня.

- Нет!

- Я тебя, Василий, понимаю. Ты еще не раз будешь метаться. Меня тоже крутило... душа заявляла о себе, но теперь я - волк. Когда мне горько, я не просто плачу, а вою. Закроюсь и вою...

- Коровкин, я убью тебя.

- Не убьешь. Потому что ты хочешь хороших денег, мой романтичный слезливый мальчик. Мы восхищаемся благородными книжными героями, мучаемся нередко от мерзости, низости того, что творим, - и что же? Мы все те же новые старые люди. Ты захотел чистой жизни? В тебе пробудилась совесть? Наивный теленок! Ты поживешь на свете еще лет десять-пятнадцать и с горечью поймешь, убедишься, что совесть, благородство и другая чепуха - всего лишь темы для умных, хитрых разговоров, и ведут их чаще всего те, кто хочет отхватить от жизни самый большой лакомый кусок, обманывая этими разговорами бдительность других, таких телят, как ты. Так было и будет. На том стояла и будет стоять жизнь - настоящая, не придуманная.

- Врешь, Коровкин.

- Нет, не вру.

Прапорщик близко склонил к Василию свое подрагивающее улыбкой лицо:

- Возьми деньги, Василий.

- Нет, не возьму. Знаешь, Коровкин, что я сейчас сделаю?

- Что? - вытянулся прапорщик.

- Пойду в казарму кребятам и все про нас с тобой расскажу.

Коровкин молча смотрел на Василия. А Василий, прижмурившись, всматривался в неясную заснеженную даль улицы, по которой к нему шла Александра.

- Вернулась, - сказал он. - Переживает.

- Что? - робко спросил Коровкин, пытаясь заглянуть в глаза Василия.

Но он не ответил - пошел навстречу Александре.

СМЕРТЬ-КОПЕЙКА

Лет десять назад лежал я в госпитале, так, из-за пустяка. Поправился быстро и уже готовился к выписке, но начальник отделения попросил задержаться недели на две-три - некому было ухаживать за тяжелобольными; с моим полковым начальством он договорился. Так я стал санитаром - какая разница солдату, где служить?

Уходили последние дни февраля, пасмурного, сквозисто-ветреного, с короткими, урывистыми пригрева солнца. Я из окна наблюдал неспешную жизнь Урюпки - маленького дальневосточного городка. Серые одноэтажные здания, забрызганные грязью грузовики-труженики, бредущие в хлебный магазин бабушки, темный, стареющий снег, расползающийся по откосам оврагов и кюветов. Посмотришь, посмотришь из окна и невольно зевнешь.

Свою работу я обычно выполнял быстро - кому "утку" поднесу, где полы подотру, что-то еще по мелочи сделаю. Работа не трудная, спокойная. Мои больные оказались не особо тяжелыми. Помногу часов читал и нередко просто лентяйничал, валяясь на кровати или всматриваясь в скучную предвесеннюю землю. Неясные мысли сонными тенями покачивались в моей голове; душа лежала во мне глубоко и тихо. Я всем своим существом отдыхал от маетной полковой жизни, от зычных голосов командиров, от высокомерия старослужащих, - я отслужил всего три с небольшим месяца. Можно сказать, что я утонул в самом себе, затаился. И полусонные лежачие больные, и глухая тишина пустынных коридоров, и участливо-спокойные голоса и взгляды медперсонала - все словно усыпляло меня. Из прочитанного решительно ничего не запоминалось, а куда-то уходило, как вода в песок.

Однажды под вечер привезли двух больных. В наше отделение прикатили их одновременно, на тележках, но поместили в разные палаты-одиночки. Заведующий велел мне ухаживать только за ними; и медперсонал, и больные называли их между собой "смертниками" - оба, как мне сказала дежурная сестра, могли вот-вот умереть. Как-то внутренне придавленный и напуганный этими страшными словами, я пошел к своим новым подопечным.

Тихо вошел в первую палату и остановился возле дверей, потому что не смог пройти дальше, - лежал он передо мной на тележке, полуобнаженный, большой и хрипящий. Кажется, спал. Я не в силах был подойти к нему - страшно было мне. Он - словно освежеванная туша. Конечно, грубое сравнение, но не нахожу других слов. Правая часть лица была разворочена, глаз отсутствовал, вместо горла - темная трубка, не было правой руки и левой ноги до колена, живот располосован и не было того, что чуть ниже живота.

Я закрыл глаза.

Открыл.

Лежит, он же. И все такой же.

Неожиданно открылся его единственный глаз, резко. хищно. Осознанно, внимательно посмотрел на меня. Медленно поднялась смуглая рука и нажала на горловую трубку, - раздался хрип. Я не сразу понял, что это слова. Призывно пошевелился палец. Я склонился к лицу раненого.

- Ти какой завут? - различил я в хриплых звуках.

- Сергей, - протолкнул я .

Он был южанином, быть может, таджиком или узбеком, но точно не знаю.

- Я... - назвал он свое имя, но я не расслышал, апереспрашиватьнестал; мнепослыша

лось слово Рафидж, - так и стал его звать. Ему было лет восемнадцать, как и мне.

Он поднял большой палец на руке, давая мне понять, что - хорошо, отлично, и - улыбнулся. Да, да, улыбнулся - нижней желтой корковато засохшей губой, шевельнувшейся ноздрей раздробленного носа и бровью-болячкой. Я тогда подумал, что Рафидж будет жить.

Онзакрыл глаза и, видимо, сном пытался уйти от болей и мучений.

* * * * *

Я ушел ко второму больному. Он лежал на кровати, укрытый по пояс простыней, и тоненько, жалобно стонал. Рядом гудел отсосник, выкачивая из груди гной. Больной показался мне серым, печальным, сморщенным стариком. Но присмотревшись, я обнаружил, что морщины неестественные - кожа стягивалась от натуги, изредка расслаблялась и распрямлялась, и на его сером унылом лице я различал зеленовато-синие прожилки, будто полоски омертвелости. У парня оказалось огнестрельное ранение легкого. В палате стоял запах разложения.

Он лежал с открытыми глазами, но, казалось, ни меня, ничего вокруг не видел. Я подумал, что он живет уже не здесь, а где-то там, что его ждало.

- Судно, - произнес он с полувздохом, очень тихо.

Выходило, что все же видел меня.

Я принес.

- Как ты себя чувствуешь, парень? - спросил я.

- Ты все равно не поймешь.

Он говорил задыхаясь. Чувствовалось, что ему доставляет физическую боль каждое произнесенное слово.

Я чуточку обиделся и направился к двери.

- Умру... скоро умру... - услышал я, но не понял - то ли он спросил, то ли утвердительно сказал.