Вадим Рабинович - Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

• Название: Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух
• Автор: Вадим Рабинович
• Жанр: Религия

---

Итак, магия есть второй - после мистики - враг рецепта. Правда, магия не отменяет, а лишь преобразует рецептурное предписание. Механизм взаимодействия официальной средневековой и магико-алхимической рецептурности, в результате которого осуществлялись превращения, коим оказались подвержены эти разнородные формы рецептов, представлен мною ранее, лет десять назад, - в книге "Алхимия как феномен средневековой культуры". Но и венок в честь девы Марии того послушника, полсотни раз отбивавшего поклоны, и смягчение целибата Франциска для рядовых меньших братьев - все это тоже выходы за пределы образца. Магия и мистика - memento mori рецепта как формы средневековой учености, желающей быть преподанной в книжном поучающем слове.

Приобщение к авторитету соборности, а вместе с этим приобщением растворение во всеобщем субъекте - боге и только таким образом обретение глубочайшей субъективности есть подлинное чаяние мастера, делающего вещь и продолженного в ней, но желающего также быть продолженным и в ученике: столь же истово и неистребимо. Подлинное же чаяние послушника есть его собственная земная жизнь, им же осуществленная, но с помощью молитвы и внявшего ей бога. Вещь, созданная послушником, - это его праведная жизнь, достойная по смерти райского, блаженного и вечного продолжения. Опять-таки приобщение к собору, но сначала словесным - молитвенным - образом. Учитель-маг - сам себе собор: оратор и оратай; демиург и творец. Богоравный, индивидуально противостоит богу. Он же индивидуально с ним и сопоставлен. Тогда и алхимическое золото, полученное в результате осуществления магико-препаративного рецепта, не есть только воспроизведение природного золота-образца. Оно самоцельно и конкурентоспособно. Даже по отношению к своему создателю. Изделие алхимика в пределе может быть отделено от него самого, как, впрочем, и сам алхимик, одновременно оперирующий вещественным словом и словесно оформленной вещью. Как бы уловленный в тиски приема смысл.

АЛХИМИЯ, исподволь подтачивающая остов официального средневекового мышления, высвечивает скрытую "ученую" природу средневекового рецепта, но и провидит его будущую "научную" судьбу.

Принцип алхимического золота - бескачественный и бесформенный принцип; но и предельно конкретный, вещественный. Золото упрятано в шелуху тварного, несовершенного. Столкнувшись с одухотворенно-телесным средневековьем, алхимический "физико-химический" поиск сущности овеществляет себя в жестком средневековом рецепте, который в виде запретов как бы воссоздает разрушенную телесность. Имя, оторвавшееся от вещи, странно соседствует с вещью. Эссенция адептов причастна божеству. Может быть, даже заменяет его. Но в ходе своей средневековой жизни она становится субъективно-конкретной, совпадая с бесконечным субъектом - уже не бесформенным, а представляющим, напротив, сверхформу, форму форм. Учено-научный кентавр... Как сделать, но и что сделать!

Книжная средневековая ученость избывает самое себя...

Как исчерпал себя средневековый рецепт, данный как ученое слово, и что с ним сталось - это своя история. Зато самое время представить слово как знаковую память, схему-воспоминание вещи-смысла, просто смысла. Ибо эта особенность средневекового мышления, собственно, и обеспечивает демонстративно-поучающий его характер. Делает это мышление ученым не на словах, а в деле, только, так сказать, не в производственном, а в книжном в вербальных делах ученого средневековья. Делает, но и... Как это мучительно-завораживающе бывает в средневековые времена!

УПОДОБЛЕНИЕ ОДНОГО ДРУГОМУ - не только аналогия. Узнавание удваивает мир: мир реальный, мир подобий. Демонстрационная дидактика. Мир средневекового человека двумирен. Реальный мир как раз менее всего реален по сравнению с миром вторым, сконструированным - учебно-показательным. Мир подобий воссоздает действо, включающее того, кто воспринимает наставительный рецептурный текст и должен его воспроизвести. Этот второй символоподобный - план истиннее первого, потому что менее всего связан с действием - занятием мирским, обыденным. Он отождествлен со священнодействием, а потому исполнен высшего смысла. Еще раз: с одной стороны, дело это делает рука, с другой - деяние это творит десница.

Подобие можно толковать и на аллегорический лад. Тогда это лишь картинка, наглядная, учебного свойства, агитация? Едва ли... Потому что символ-аллегория вспыхивает символом-метафорой в живой жизни текста. И тогда это уже самоценный, самодостаточный образ, в котором просвечивает реальный предмет, вспыхнувший метафорой.

Алхимический рецепт - практическое предписание, но и произведение искусства: алхимия - artifex - ремесло-искусство; алхимик - artificium мастер-ремесленник-искусник.

Ряды подобий - не орнаментальный антураж. Это физическая жизнь, нормальный быт средневекового мышления. Не столько равноправная, сколько первая среди равных реальность этого мышления. Наглядно-божественное бытие мысли. И потому, конечно, еще не совсем божественное: потому что наглядное.

Почитаем теперь легенды, притчи, аллегории, представленные в собрании В. Лекки. И поглядим, как складывалась, например, судьба символического льва, живущего, однако, реальной - телесной и духовной - средневековой жизнью.

Все живое от творца, а потому и животные способны восприять божественный дух. Львы приходят и роют могилу Павлу-пустыннику. Лев ест финики из рук святого Феона. Лев игумена Герасима питается только молоком и овощами, служит при монастыре и, наконец, благочестиво умирает на могиле хозяина. Читая "Физиолог" - "Бестиарии", узнаём: свойства животных особым образом отражают отношения человека с богом, дьяволом и природой. Антропоморфные представления правомерны и естественны. Лев заметает хвостом следы, когда его преследуют охотники. Глаза у спящего льва открыты, а новорожденный львенок безжизнен и лишь на третий день пробуждается от рева льва-отца. Верно, эти наблюдения не соответствуют действительности здравого смысла. Но зато соответствуют действительности иной - нравственной, поучительной. Так жить...

Что же думает Физиолог? Первое свойство он соотносит с Иисусом Христом, принявшим человеческий облик, скрываясь от дьявола. Второе свойство аллегория бодрствующего по божеству, но покоящегося по человечеству Христа. И наконец, третье - обозначает бога-отца, воскресившего сына на третий день.

Лев сам по себе мало что значит для средневекового натуралиста. Любопытен трактат "О поучениях и сходствах вещей" доминиканского монаха Иоанна де Санто Джеминиано из Сиены (XV век). Это нечто вроде энциклопедического словаря, по которому учатся. Расположение слов алфавитное, но не по названию предметов, а по названию свойств, обозначающих эти предметы. Если мы хотим почерпнуть из этого свода сведения о льве, например, то смотреть следует на мужество, ибо именно с этой добродетелью соотнесен лев. Слово-акциденция экранирует предмет-субстанцию - смысл. Экранирует, но и высвечивает. Оно же - ученое слово о смысле, указывающее на него... Опять заглянули вперед - в XV век. А заглянув, обнаружили почти директиву вместо учено-учительского мучительно-субъективного дела.

Но слово-знак не столь жестко привязано к объекту. Допускается многозначность толкования в зависимости от обстоятельств. Но еще и с целью скрыть от непосвященных смысл рецепта, сделать его невоспроизводимым.

Знак-подобие полуфункционален, многозначен. Это и аллегория, и метафора, и эвристическое средство. Ведь изобретение знака-подобия - всегда сокрытие (раскрытие) тайны. Практика уподобления - и возвышение земного объекта, и раскрытие его тайны, явленной в знаке-подобии. Реконструкция пары - знак-подобие и то, что уподобляется, - воспроизводит два содержательных плана текста: земной и возвышенный, как бы дублирующий на небесном уровне ряд земных объектов. Этот символоподобный ряд не менее скорее более! - истинен в сознании средневекового человека, чем ряд земной. Такое двойственное видение текста как будто включается в исторический контекст двойственного реально-символического мировосприятия. Но включается ли? А если включается, то каким образом включается?

Статическая взаимозаменяемость - вот что очевидно для "символического" уподобления и его земного прототипа. Мир подобий - не только и не столько изображение, сколько предписание тому, кто взялся за практическое дело. Букварь. Учебник.

Исследуя логику символа, А. Ф. Лосев дает набор содержательных признаков символического уподобления. Прежде всего предметность символического подобия, укорененного в чувственном созерцании действительности.

Учет контекста обязателен, ибо лишь с помощью него можно осмыслить "бессмысленность" знака. Символ есть отражение вещи, ее смысл с указанием на иное, неочевидное. Это иносказание. Символ обобщает, зовет за пределы изображаемого. Но не обобщение, а приобщающее общение - доминанта средневекового мышления. И поэтому символ - еще и преображение. Образ вещи отграничивается в первоначальном всекачественном хаосе. Намечается закон вещи, ее идейно-образное оформление. Символ - и выражение, и знак вещи. Вместе с тем очевидное содержание символа не имеет ничего общего с самой вещью, зато именно поэтому символ в состоянии схватить - и схватывает "внутренне-внешнюю" структуру вещи. Он - бивалентный знак, объективированный, как бы существующий сам по себе, но и персонифицирующий существенный признак и потому приравниваемый к вещи в целом.