Журнал «Юность» - Юность, 1974-8

• Название: Юность, 1974-8
• Автор: журнал «Юность»
• Издательство: Издательство «Правда».
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

В НОМЕРЕ:

ПРОЗА

Людмила УВАРОВА. Переменная облачность. Повесть.

Геннадий МИХАСЕНКО. Милый Эп. Повесть. Окончание.

ПОЭЗИЯ

Пабло НЕРУДА. Возвращаясь. Посол. Все. Подождем. Здесь. Приехали несколько аргентинцев. Перевод с испанского Льва Осповата.

Сергей БАРУЗДИН. Моим друзьям. «…А мы живем…». «Есть у нас в Переделкине деревце…». «В Порт-Саиде все спокойно…». «Бегите суеты, бегите суеты!..». «Как порою жизнь обернется!..»

Абдулла АРИПОВ. Аист. Ответ. Перевод с узбекского А. Глейзер

Дмитрий СУХАРЕВ. «Каждому положен свой Державин…». Шутливая песенка. Ночные чтения. Возлюби детей и щенков. Лирический герой

Александр РОМАНОВ. Утро. «Когда эта песня была?..» «Приезд мой яркой встречей озари…»

Олег ЧУХОНЦЕВ. Девочка на велосипеде. «Еще помидорной рассаде…». Иронические стансы. Бывшим маршрутом. «…И поглотила одна могила…»

Юрий СМИРНОВ. «Менялы, коллекционеры…». «Должно быть, мало витаминов…»

Сергей БОБКОВ. Вечный огонь. «Красноперые дни…». «От свидания к свиданью…». У моря.

Людмила ОЛЗОЕВА. «Подснежник в золотых веснушках детства…». «Под сердцем жажда жить комочком проросла…»

КРИТИКА

Ираклий АНДРОНИКОВ. Новый Пушкин. (К нашей вкладке)

Л. АНТОПОЛЬСКИИ. Познание современности

Б. РУНИН. Это стихи!

Круг чтения. Маленькие рецензии и аннотации

ПУБЛИЦИСТИКА

Валерий ПОВОЛЯЕВ. Четыре праздничных дня

ПИСЬМО АВГУСТА

Писателю Г. Медынскому (от воспитанников трудовой колонии)

Г. МЕДЫНСКИЙ Разговор всерьез.

НАУКА И ТЕХНИКА

Евгений РОМАНЦЕВ. Чудеса обыкновенные

СПОРТ

Александр ШУМСКИИ И пришлось президенту сбрить усы

ЗАМЕТКИ И КОРРЕСПОНДЕНЦИИ

Владимир ТУКМАКОВ. Игра без предрассудков

Ю. ЗЕРЧАНИНОВ. Спеша творить добро…

ЗЕЛЕНЫЙ ПОРТФЕЛЬ

В. КРАПИВА, Ю. МАКАРОВ. Дневник абитуриента

Герман ДРОБИЗ. Робкие люди

---

Александр Романов

Утро

Домик бакенщика. Утро.
По лесам и по стогам
всходит солнце. Стая уток
к заливным летит лугам.
Берег. Лодки остановка.
Речка. Камешки на дне.
Это утро, как обновка
на обычном буднем дне.
Небо свежее теплеет.
Тишь. Малиновка поет.
И никто здесь не болеет.
И никто здесь не умрет.

* * *

 Когда эта песня была!
Кого, забызаясь, любила?
По речке она проплыла,
на берег другой — переплыла.
За нею плыви и причаль.
На голос иди осторожно.
Но песня, как облако, вдаль
уходит легко и тревожно.
Попробуй отстать на пути —
и чувство разлуки охватит.
Решишься догнать и дойти —
ни силы, ни жизни не хватит.
Что в песне той! Призрачность снов
судьбы отдаленной и дела!
Иль отзвуки ласковых слов
души, что давно отболела!
Не знаю… Но вновь, далека,
та песня звучит и поныне.
Лежит между нами река
с плывущей луной посредине.

* * *

 Приезд мой яркой встречей озари.
Сквозь все несостоявшиеся рейсы,
к тебе — сквозь сентябри и январи —
спешат отполированные рельсы.
Игрушечным покажется состав
смотрящему издалека на поезд.
Невидимым окажется, отстав,
смотрящий, что смотрел, не беспокоясь.
Написано: «Счастливого пути!»
вдоль насыпи кирпичными словами.
Как много слов осталось позади.
Как много их, таких вот, перед нами!

Олег Чухонцев

Девочка на велосипеде

 Что есть и что останется — не знаю.

Как тень мелькает за ее спиной
Стремительной, как вспыхивает солнце
Ка втулке колеса! Она легка,
Как бабочка, и на лету трепещет
Крахмальный фартук белый — догони! —
И колея в черемушник ныряет,
И воздух, воздух хлещет и пьянит,
А я припал к рулю, верчу педали,
Я догоню ее! Но нет, едва ли…

Как ненасытна жизнь в пятнадцать лет!
Записка в книге, зуд велосипедный —
И целый день томишься и во сне
Куда-то сломя голову несешься.
Она на раме, ты в седле — и прядь
Отбившаяся горячит и дразнит,
А повернется — губы и глаза,
Глаза и губы — и колючий шелест,
Желанья полный — рама и седло —
И пустота!.. О разрешенье плоти —
Так выбивает пробку к потолку
И раздраженно пузырится пена!

А мы, душа, другие знали сны.
Но так давно все было, что едва ли
И было с нами… Юность пронеслась,
И пролетели врозь велосипеды.
Лишь имена Simson и Diamant
Еще тоской черемуховой веют.
Послевоенной, злой… И хорошо!
Все хорошо, что прожито как спето
На выдохе одном! Но чтоб теперь,
Теперь столкнуться на перроне: ты ли! —
И как очнуться: круглое лицо.
Прямая, полногрудая фигура,
Затянутая узким ремешком.
Как дачный саквояж, и зонт японский —
Чужое все! — и только твердый взгляд
Как вызов, да еще сухие губы
Надменные… Зачем, зачем всю жизнь
Я догонял тебя! Теперь я знаю,
Что первая любовь обречена,
Но медлю почему-то… Так однажды
Стоял я у киоска Sех-рогпо,

 О принце датском смутно вспоминая,
О поцелуе школьном, о письме:
«Я больше не люблю тебя», — а рядом
Вечерний Копенгаген жил, и негр
Глядел в киноглазок, и кто-то шею
Тянул, чтоб оттеснить его, взглянуть,
Увидеть нечто… Есть у нас секреты,
А тайны нет… Как вздрагивает зонт…
Нелепо говорить, молчать нелепо.
И хорошо, что поезд подошел.
— Звони! — и двери стукнулись резиной…
Не может быть, чтоб я тебя любил.
Я все забыл. Я ничего не помню.
Но отчего же так не по себе.
Как будто в чем виновен!.. Нет, довольно.
Довольно с нас и собственных забот!
И мне они дороже тех кошмарных
Счастливых снов, какие только раз
Сбываются, когда мы не готовы
Для счастья… А она еще летит.
Как бабочка, еще летит, мелькая,
Непойманная, легкая такая…
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
А иногда мне хочется шепнуть
Как на духу, почти неслышно: время —
Убийца, а не лекарь…

* * *

«On the fairest time of June…»

Keats(«В прекрасную пору июня…»

Китc.).

Еще помидорной рассаде
Большие нужны костыли,
И щели в искрящей ограде
Вьюном еще не заросли;
Еще предзакатные краски
Легки как однажды в году,
И пух одуванчиков майских
Не тонет в июньском пруду;
Но так сумасшедше прекрасна
Недолгая эта пора,
И небо пустое так ясно
С вечерней зари до утра,
Что, кажется, мельком, случайно
Чего ни коснется рука —
И нет, и останется тайна
На пальцах, как тальк с мотылька…
О, лучше не трогай, не трогай!
Что правды! Иди как идешь
Своей легкодумной дорогой
И тайны чужой не тревожь.
Довольно с тебя и окраины,
И неба, и вспышек гвоздик.
Ты, может быть, сам не без тайны,
Которой еще не постиг.

Иронические стансы

Как в сундуке двойное дно,
Так в слове скрыта подоплека,
Когда подумаешь одно,
А выйдет новая морока.

Не потому, что дождь из туч
Садит, как из водопровода,
А потому, что, невезуч,
Вздохнешь: «Хорошая погода».

Глядь — попадешь впросак опять,
Дурнушке скажешь: «Ты прекрасна»,—
А уж потом не расхлебать
Семейной каши — и напрасно.

Я потрясен — какой разброд,
Я с толку сбид — какие толки:
А вдруг весь мир наоборот
Идет от некой оговорки!

Как знать! Не так ли сквозь туман
Все видишь двойственно и зыбко:
А ну как жизнь — самообман.
Неустранимая ошибка!

Бывшим маршрутом

Я оторвался от своих корней,
А родина моя все зеленей
Сухой листвой шумит над головой!..

Не странно ли, на улице Лесной
Уже ни леса нет, ни лесопилок —
Булыжник да асфальт. Летит трамвай,
На крышу тень кирпичная упала,
И пыль, крутясь, вдогонку понеслась,
И ветер, ветер… И жалеть не надо!
Я так устал от самого себя,
Что только бы глядеть, глядеть,
да слушать
На поворотах скрежет осевой,
Да отмечать проездом: Квас. Газеты.
Цветы. Тишинский рынок. Зоопарк.
Ваганьковское кладбище. Обратно.
И ничего другого… Говорят,
Что парность — знак надежды. В этой
жизни

Я главное, быть может, проглядел,
А шум остался, неусыпный, долгий,
Тенистый шум, лесная благодать…

Как хочется под липой постоять.
Под чистой липой — и увидеть мать!
Она меня уже не узнает:
Глядит в окно и все чего-то ждет
Да слушает, уставив наугад
Свой напряженно-безучастный взгляд.
Еще жива, еще не умерла,
Но душу в бедном теле изжила —
Всю — за меня… И страшно сознавать,
Что мне любви ее не оправдать.
И этот взгляд… За что! И почему!

Мне хорошо на людях одному.
Скрипи, трамвай, греми в кольце
железном!
Скрипи-греми! Не каждому дано
Из колеи осточертевшей выпасть
И время на ходу остановить!
Развоплощенность — это путь свободы.
Как хочется в ладони зачерпнуть
Минуту-две, в пустую горсть вглядеться,
Держать, держать, ни капли не пролить.

И как повеет чем-то… Лето, лето,
Весна цветов, пионы и бензин.
Искрят газоны, тянет травостоем
И запах детства слышен за квартал…

…А ночью, чтоб отец не увидал,
Забраться на душистый сеновал
В конюшне милицейской и впотьмах —
Змея! Змея! — испытывая страх,
Лежать на сене — а покос лесной —
И каждый шорох чувствовать спиной.
И долго в небо черное глядеть…
Раскинуть руки — и лететь, лететь
Над красней водокачкой голубой,
Над каланчой и заводской трубой,
Над колокольней и рукой задеть
За колокол — и раскачнется медь.
И вдруг очнуться: что это!.. И гуд,
И лошади копытами гребут…
И вспыхнет неба вольтовый квадрат —
Удар! — и оглушительный раскат
Все сотрясет, и шелест налетит,
Порыв, еще — и ливень загудит…
О доблесть слабых! Страх, восторг
и страх.
И топот, топот, топот в денниках.
А я мальчишка, мне двенадцать лет,
Как выкидыш я выброшен на свет.
Мне интересно жить еще, я мал,
Я сам себя еще не осознал.
Не знаю, что за грохоты гремят,
Какие кони в темноте храпят —
Из-под земли — все глуше — все грозней…

Я оторвался от своих корней,
И эта память мне уже чужая,
И я уже другой… Но что же, что —
Издалека томит, не отпускает,
А кружит, кружит! Что за дикий бег!
Куда летит трамвай, и жизнь, и время!
Что слышит мать из тишины своей,
Той тишины последней! Кто ответит!
Я мир искал, я потерял себя,
И на годах, как на конюшне старой,
Замок навешен… Как копыта бьют!
Стучат, стучат! Пусть выпрямят дорогу,
Пускай зальют асфальтом колею,
А я свое дослушаю — Тишинский! —
Додумаю, а нет — так домолчу.
А впрочем, хватит! Что там, Белорусский!
Пора сходить. И снова этот шум:
Цветы. Газеты. Квас. Он льется, льется…
— Эй, гражданин, не мешкайте
в дверях! —
Проходит все, и только остается
Неслышный шелест, только шум в ушах…

* * *

…И поглотила одна могила
Вас друг за другом — и холм сровняла.
И то, что жизнью недавно было.
Теперь землею и снегом стало.

Поверить страшно, как это просто:
В дыму морозном, в ограде тесной
Рядком два-оба — среди погоста —
Сугроб надгробный да крест железный.

И все. И солнце в морозном дыме.
И от рожденья до смерти — прочерк.
А я вас вижу еще живыми,
Затянут намертво узелочек…

Спите спокойно. Теперь одни вы.
И голос дальний, уйду-уеду:
— Не забывайте нас, пока мы живы,
Не будет снегу — не будет следу.

И стук какой-то. Окину взглядом
И догадаюсь: наверное, с ланки.

Каток кладбищенский где-то рядом,
Колотят клюшки по мерзлой банке.
А снегу, снегу — само сиянье!
Гляжу — а вас и следы простыли.
Лишь снег остался да в поминанье
Два красных яблока на могиле…

Валерий Поволяев