Журнал «Юность» - Юность, 1974-8

• Название: Юность, 1974-8
• Автор: журнал «Юность»
• Издательство: Издательство «Правда».
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

В НОМЕРЕ:

ПРОЗА

Людмила УВАРОВА. Переменная облачность. Повесть.

Геннадий МИХАСЕНКО. Милый Эп. Повесть. Окончание.

ПОЭЗИЯ

Пабло НЕРУДА. Возвращаясь. Посол. Все. Подождем. Здесь. Приехали несколько аргентинцев. Перевод с испанского Льва Осповата.

Сергей БАРУЗДИН. Моим друзьям. «…А мы живем…». «Есть у нас в Переделкине деревце…». «В Порт-Саиде все спокойно…». «Бегите суеты, бегите суеты!..». «Как порою жизнь обернется!..»

Абдулла АРИПОВ. Аист. Ответ. Перевод с узбекского А. Глейзер

Дмитрий СУХАРЕВ. «Каждому положен свой Державин…». Шутливая песенка. Ночные чтения. Возлюби детей и щенков. Лирический герой

Александр РОМАНОВ. Утро. «Когда эта песня была?..» «Приезд мой яркой встречей озари…»

Олег ЧУХОНЦЕВ. Девочка на велосипеде. «Еще помидорной рассаде…». Иронические стансы. Бывшим маршрутом. «…И поглотила одна могила…»

Юрий СМИРНОВ. «Менялы, коллекционеры…». «Должно быть, мало витаминов…»

Сергей БОБКОВ. Вечный огонь. «Красноперые дни…». «От свидания к свиданью…». У моря.

Людмила ОЛЗОЕВА. «Подснежник в золотых веснушках детства…». «Под сердцем жажда жить комочком проросла…»

КРИТИКА

Ираклий АНДРОНИКОВ. Новый Пушкин. (К нашей вкладке)

Л. АНТОПОЛЬСКИИ. Познание современности

Б. РУНИН. Это стихи!

Круг чтения. Маленькие рецензии и аннотации

ПУБЛИЦИСТИКА

Валерий ПОВОЛЯЕВ. Четыре праздничных дня

ПИСЬМО АВГУСТА

Писателю Г. Медынскому (от воспитанников трудовой колонии)

Г. МЕДЫНСКИЙ Разговор всерьез.

НАУКА И ТЕХНИКА

Евгений РОМАНЦЕВ. Чудеса обыкновенные

СПОРТ

Александр ШУМСКИИ И пришлось президенту сбрить усы

ЗАМЕТКИ И КОРРЕСПОНДЕНЦИИ

Владимир ТУКМАКОВ. Игра без предрассудков

Ю. ЗЕРЧАНИНОВ. Спеша творить добро…

ЗЕЛЕНЫЙ ПОРТФЕЛЬ

В. КРАПИВА, Ю. МАКАРОВ. Дневник абитуриента

Герман ДРОБИЗ. Робкие люди

---

— Эп, милый, ты замерз… Оденься…

— Да, да, — бессильно вымолвил я, почувствовав такую слабость, как будто неделю не ел.

Взяв с дивана штаны и рубашку, я заперся в ванной и минут пятнадцать сидел под горячим душем. Сначала меня била дрожь, потом тело стало успокаиваться. От круглого зеркала, которое из-за натыканных вокруг него лепестков-шпаргалок походило на ромашку и к которому с тыла был приделан динамик, брызнули «Червонные гитары», и я стал одеваться, сильный и ловкий, как прежде.

Музыка гремела во всех комнатах: Валя научилась управлять моей механизацией. Она сидела в кресле, поджав под себя ноги и задумчиво обметая губы кончиком косы. Привычно взглянув на меня, искоса и чуть исподлобья, она выключила магнитофон и внезапно спросила:

— Эп, а что это за Лена?

— Где?

— А вот.

Валя взяла с колен измятую многочисленными сгибами бумажку и помахала ею. Это была записка, которую мне передала сегодня Садовкина. Наташка даже пожурила меня, мол, что я сделал с ее подругами — одна приветы передает, другая шлет записки. Я только польщенно улыбался. Меня открыли! Наконец-то!.. Лена писала, что вспоминает меня и даже хочет увидеть снова, и не смогу ли я прийти сегодня к шести часам в Дом спорта «Динамо» поболеть за нее: она баскетболистка.

— А-а, эта!.. Я познакомился с ней на дне рождения у нашей одноклассницы.

— Когда это?

— В субботу, когда ты стирала.

— Не сочиняй, Эп, я не стирала!

— Ну, не знаю, что делала. Ты позвонила в субботу и сказала, что мы не встретимся потому, что накопилось много дел. Неужели забыла? Вспомни!

— А-а, в субботу!.. Да-да.

— Ну и вот. А тут как раз у Садовкиной день рождения. Я хотел тебя пригласить, но… Видишь, оставила меня одного — и сразу влюбились!

— А ты и рад, да?

— Шучу. Никто в меня не влюблялся.

— А это? — Валя опять помахала запиской.

— Так это не на свидание, а поболеть.

— Поболеть!.. А почему она Шулина не приглашает поболеть? И почему вспоминает именно тебя? — Валя опустила ноги на пол. — Эп, у вас с ней что-то было!

— Ничегошеньки!

— Но ты же танцевал с ней?

— И с другими.

— Но с ней больше, да?

— Пожалуй.

— Ну и вот!.. И целовались, да?

— Что ты! Только проводили толпой всех девчонок, и у подъезда Лена пожала мне руку.

— А другим жала?

— Не заметил.

— Ну вот! А ты говоришь, ничего не было.

— Да не было и нет! — воскликнул я.

— Эп, одно ее существование что-то да значит, — тихо и предостерегающе проговорила Валя.

— И что теперь, убить ее?

— Я сама ее убью!.. Липучки несчастные! Чуть глянешь на них — и все, прилипли!

— Да никто ко мне не лип!

— Не заступайся, Эп, я их знаю. — Она шумно вздохнула и опять подобрала ноги, отвернувшись к окну. — И что будешь делать? Скоро шесть.

— Я уже ответил, что не смогу прийти.

— Почему?

— Потому что у меня уроки с тобой.

— А если бы не было, пошел бы?

— Наверно.

— Считай, что уроков нет! — сказала Валя и поднялась.

— Ва-аля! — протянул я с улыбкой.

— Ступай-ступай, Эп! А то невежливо получается: тебя девочка приглашает, а ты отказываешься! Получается, что я тебе мешаю со своим английским.

— Это нечестно! — крикнул я.

— А утаивать честно? — спросила она тихо, но так, что лучше бы тоже крикнула.

— Я не утаивал, — бессильно сказал я.

— Ну да! Спасибо, что я записку случайно нашла.

— Случайно в золе находят или в мусорном ящике, разорванное на сто клочков! А тут целехонькое лежит на столе. Я нарочно положил на виду.

Валя умолкла, удовлетворившись, кажется объяснением, потом, пристально глядя на меня, стала медленно рвать записку — раз, два, три, следя, не блеснет ли в моих глазах паника или тень скорби. Да, эта бумажка волновала меня, и, когда я писал Лене ответ, сердце мое сжималось от жалости, что не встретил ее до Валиной эры, когда я был готов полюбить всякого, кто полюбит меня, но теперь было поздно — Лена опоздала на какие-то три-четыре дня, а эти три-четыре дня стоили мне многих лет той прежней, пустынной жизни, где были десятки дней рождений, десятки вечеров и где никто ни разу не приветил меня… Что-то, видно, проскользнуло в моем взгляде, потому что Валя вдруг устыдилась своей инквизиторской выходки, спрятала клочки в карман и, опустившись в кресло, потупилась.

— Эп, я, наверное, дура, — прошептала она, глянув на меня снизу; я увидел слезы в ее глазах и сам, ощутив внезапное жжение под веками, присел перед нею на корточки, придерживаясь за ее колени. — Конечно, дура, — уверенней добавила она, — но я хочу, чтобы ты был только моим!.. А ты хочешь, чтобы я была только твоей?

— Хочу, — еле слышно ответил я.

— Ну и вот. Поэтому не сердись.

— Я не сержусь.

— Да? — Валя несмело улыбнулась и вытерла пальцами глаза. — А скажи это по-английски.

— Не знаю.

— Ты учил сегодня?.

— Учил.

— Тогда скажи что-нибудь по-английски.

— I want to kiss you. (Я хочу поцеловать тебя).

Я с тихой настойчивостью потянул ее к себе. Валя опустила на мое плечо руку и опять спросила:

— А ты правда не целовался с Леной?

— Правда.

— Что «правда»?

— Не целовался. Ну, как же я мог?.. И почему ты так легко говоришь это слово?

— Какое?

— «Целоваться».

— А как же его говорить?

— Не знаю, но я боюсь его…

— Ты-то боишься?.. А кто начал, а?

— Я, но… не говорил. Я написал.

Валя посерьезнела, вглядываясь в меня с новым вниманием.

— И потом не говорил… И даже сейчас сказал по-английски!

— Ну, ну! А я, значит, легко болтаю! Я, значит, легкомысленная болтушка, так, Эп? — Я замотал головой. — Нет, ты именно так и думаешь!.. Хорошо же, тогда я и тебя сделаю легкомысленным! — заявила она и бросила вторую руку на мое плечо. — Скажи: «Я хочу…»

— Я хочу…

— «… поцеловать тебя!»

— … поцеловать тебя! — без промедления повторил я.

— Ну, вот, теперь и ты болтун! И мы равны!.. Ох, Эп! — легко вздохнула Валя и стрельнула взглядом через мое плечо. — А Пушкин-то подглядывает!

— Он не осудит! Он сам это любил.

Валя осторожно подалась ко мне, и я коснулся губами ее холодных губ. И комната вдруг вспыхнула от солнечного света. Мы вскочили, как застигнутые врасплох… Это кончилась гроза, и от освобожденного солнца с вороватым сожалением отползали последние обрывки туч.

Глава семнадцатая

Валя охотно согласилась заполнить анкету и даже ладони потерла, ну, мол, сейчас я тебя насквозь разгляжу, хотя я и так был перед нею как стеклышко. Она села в кресло за журнальный столик, я — на диван. Мне был приятен этот миг, приятно было сознавать, что вот я, Аскольд Алексеевич Эпов, до сих пор живший сам в себе, открываюсь для других.

С вопросами я столько навозился, что все ответы я выдавал без задержки. Если мой ответ совпадал с Валиным, она удовлетворенно кивала, если нет — вскидывала брови.

— Твой любимый классический поэт?

— Пушкин.

— Так… А современный?

— Пушкин.

— Ты что, Эп, современных не читаешь?

— Не почитаю.

— Значит, не дорос еще.

— От Пушкина-то дорастать?

— Ладно-ладно, оставайся со своим Пушкиным, — сдалась Валя. — Твои любимые предметы?

— Математика и физика.

— Так… Нелюбимые?

— Один русский.

— Ой ли? — усомнилась Валя. — А английский?

— М-м…

— Не бойся, не обижусь.

— Я не боюсь. Просто мне стало интереснее. Нет, правда! Кстати, переведи одну фразу!.. Сейчас… М-м, ага! Here’s a health to thee Mary!

— Твое здоровье, Мери.

— Правильно! А знаешь, откуда это?.. Эпиграф к стихам Пушкина:

Пью за здравие Мери.
Милой Мери моей.
Тихо запер я двери
И один без гостей
Пью за здравие Мери.

У меня даже мысль появилась — выбрать из Пушкина все на английском языке, так, для интереса, хотя кто-то, наверно, давно уже выбрал и, может быть, даже защитил диссертацию.

— Эп, я же говорила, что в тебе спит англичанин и что я разбужу его! Кажется, разбудила.

— А знаешь, Валя, он, по-моему, не спал, а дремал. Еще до тебя я Вовке Желтышеву придумал кличку Елоу. Все подхватили, но, конечно, на русский лад — Еловый!

Валя засмеялась, но тут же нахмурилась.

— Ага, значит, ты сам дремал, сам проснулся, а я тут ни при чем? — спросила она.

— Ну, что ты!.. Без тебя я бы, может, так и умер в полудреме! — признался я, и Валя просияла. — Кстати, я и тебе прозвище нашел — «Буллфинч».

Действительно, я прямо спятил с этим английским. Ложусь с ним и встаю, ем и пью, кричу и пою, даже спорю по-нерусски с Мебиусом. О том, что я все хватаю на лету, Валя сказала в тот раз нарочно, для родительского успокоения, она и сама еще не знала, как я потяну лямку, но скажи она это теперь — была бы права. Во мне вдруг пробились какие-то неведомые родники, просветленно-жгучие, и били без устали, освежая и обновляя меня. Казалось бы, ну что можно успеть за считанные дни, а вот успел!..