Ирина Булгакова - Уровень

• Название: Уровень
• Автор: Ирина Булгакова
• Жанр: Научная Фантастика

Антиутопия. Рукотворный мир Андеграунда давно вышел из-под контроля, давно забил на своего творца. Он жил по своим законам. Более того, творил свои собственные. Экспериментируя с теми составляющими, которые сливались, сбрасывались, истекали из саркофагов, хранящихся глубоко под землей, подземный мир производил нечто новое. И это новое нуждалось — в зрителях? — вряд ли. Это нечто нуждалось в подопытных кроликах, на которых так удобно ставить эксперименты. А кто здесь, под землей, стал подопытным догадаться несложно. Четверо из таковых, увешанные бесполезным оружием, двигались по коллектору к вертикальному столбу, врезанному в толщу земли и уводящему далеко на глубину.

---

Выхода не было. Короткая ветка тюбинга была перекрыта бетоном.

Не испытывая никаких чувств кроме удивления, Ариец пошел назад. Он долго стоял у шахты, из которой только что выбрался.

Выхода не было.

Ариец сел на пол, прямо под лестницей, подоткнув под спину рюкзак. Аккумулятор у фонаря садился. Тусклый, неяркий луч лениво бродил по глубине тюбинга, то и дело натыкаясь на серую поверхность тупика.

Все. После выброса адреналина навалилась усталость. Таким будет конец. Во всяком случае, без боли. Без крови и переломанных конечностей. Смерть покоилась в рюкзаке, в крохотной капсуле. Долгие годы она ждала своей очереди. И дождалась.

Ариец достал из рюкзака фляжку, отвинтил крышку, да так и остался сидеть, не сделав глотка.

Смерть оказалась не такой, какой представлялась в самых радужных фантазиях. Ариец понял это, когда посмотрел наверх. Устоявшуюся тишину вспорол скрежет и вместе с ним металлическая труба стала гнуться. Так стремительно мялись бы бока жестяной банки, сжатые сильной рукой. Стены трубы прогибались. Со звуком, подобным автоматной очереди отлетели от стен болты, удерживающие лестницу. Ржавые звенья зависли в воздухе и не удерживаемые больше ничем рухнули вниз, прямо на голову изумленному диггеру…

* * *

В тот же момент Ариец проснулся. Рывком сел, стараясь резким движением прогнать остатки сна.

В комнате царил полумрак. Чернела поверхность голографического телевизора, тянулись в стороны листья декоративной пальмы, странной тенью застывшей в углу, белело постельное белье, на котором сидел Ариец. Он потянулся всем телом, с наслаждением, до хруста в костях. Встал, и как был, голый, пошел на кухню.

Короткой прогулкой по заброшенному кладбищу растаяли смутные мысли о кошмаре, так и не получившие развития. Никакие сны, страхи и предчувствия не заставят его отказаться от того увлечения, которое давно стало смыслом его жизни. Он будет бродить под землей даже тогда, когда весь мир покатится к чертям собачьим. Особенно в этом случае. До которого, судя по всему, всего ничего и осталось.

Сыто урчал холодильник, оказывая хозяину радушный прием. Ариец включил маленький телевизор, потом чайник и замер у окна, задумчиво вглядываясь в вечерний сумрак большого города. Пейзаж, правда, крестили частые звенья железной решетки, но это не помешало увидеть печальную пустоту зеленого дворика.

Обычно во дворе было шумно. Но не сегодня. В ночь на тридцатое апреля.

— Еще бытует мнение, — диктор на экране доверительно подался вперед, словно стремился оказаться ближе к зрителю, — что правительству не следовало вводить Ночь допустимой свободы. Но факты — упрямая вещь и доказывают как раз обратное. В прошлом году было зафиксировано всего пятьсот семьдесят легализованных преступлений, тогда как в позапрошлом году эта цифра была в полтора раза выше. Напомню, что до объявления Указа, количество преступлений со смертельным исходом в нашем мегаполисе в год превышало две с половиной тысячи. Так стоит ли год спокойствия того, чтобы за него заплатить одной единственной беспокойной ночью? Для меня ответ очевиден…

Сегодня двадцать девятое апреля. Грядет Ночь допустимой свободы.

Когда десять лет назад случился общемировой кризис, равного которому еще не знало человечество, Арийцу было девятнадцать. Он отлично помнит те времена, когда вдруг в удивительно сжатые сроки изменилась человеческая природа и от всех ценностей, коих было много, осталась пустота. В которой маятником, подвешенным к потолку, колебалось единственное желание — выжить. И выжить любой ценой.

Камень, брошенный в стоячую воду — миллионы оставшихся без работы людей — еще падал на дно, когда, стремительно разрастаясь, покатились круги. Тревожно плеснула в берег первая волна. И выбросила на рынок тысячи квадратных метров пустующих квартир, за которые нечем стало платить. Получил пробоину крупный бизнес. Лопались банки, закрывались супермаркеты — в ходу были только продукты первой необходимости. Круги расходились. Хрупкий островок обывателя подмывала одна волна за другой.

Потом установился штиль. Чудовищем, поднятым с глубины кризис пожирал накопленное годами. Неизбежно наступил день, чернее которого не было. Когда стало понятно, что других красок у будущего нет и все последующие дни лишь вереница однообразных будней, и для того, чтобы оставаться на плаву мало уметь плавать — нужно время от времени погружаться с головой, без всякой надежды снова оказаться на поверхности, и хлебать досыта мутную, вонючую воду — вот тогда затхлость болота взрывом разметало по сторонам.

На баррикады — забытое слово обрело новый смысл — вышли все, кому нечего стало терять. И громили все, до чего смогли дотянуться. Спецназ, убедившись в бессилии дубинок и слезоточивого газа, получил приказ открыть огонь на поражение.

Это все до. И после. Сотни, сотни трупов, упакованных в полиэтиленовые мешки, которые грузили в каталажки штабелями, чтобы быстрее — и еще быстрее — увезти в морги. Поливальные машины, плотными рядами атакующих танков двигающиеся по пустым улицам с черными дырами выбитых окон, мимо сгоревших остовов машин, и смывающих с дорог вместе с грязью реки крови.

И в то время, когда мир застыл у границы, отделяющей правопорядок от хаоса, правительство и решилось ввести Ночь. Ночь легализованного преступления без наказания.

По Указу от двенадцатого мая две тысячи сорок восьмого года, каждый гражданин достигший восемнадцати лет мог совершить преступление против любого гражданина, достигшего того же возраста. Разумеется, Указ пестрел всевозможными ограничениями, включающими допустимое оружие и холодное, и огнестрельное, признавалась недопустимость использования оружия массового поражения т. д, и т. п… За отступление от правил органы правопорядка имели право привлекать нарушителей, застигнутых на месте, к суду без всякого следствия.

В первый год после объявления, Ночь прошла сравнительно тихо. Люди, балансирующие на грани полуголодного существования, пытались осознать, какую именно конфетку в качестве утешительного приза подсунуло им правительство. Зато на второй год страну захлестнула волна преступлений. И к третьему решительно пошла на спад. Сейчас, когда с момента объявления прошло семь лет, средства массовой информации преподносят Указ как панацею от всех бед.

Спасение утопающего — дело рук самого утопающего и поговорка "мой дом — моя крепость" стала буквальной. Два года назад Арийца Ночь застала на улице. Он не любил об этом вспоминать, но ему не забыть кошмарной пустоты шумного мегаполиса — идеальной заставки для мира после Апокалипсиса. Стояла жуткая тишина, которую нарушал вой ветра в подворотнях. Чернели окна домов, скрывающие нутро за решетками и металлическими жалюзи. На опустевших улицах не было машин и только светофоры потеряно перемигивались в ночи желтыми огнями. Бродили тени, получившие город в свое безраздельное господство. Проявлялись в свете фонарей, разрастались и исчезали без следа.

Утром город зализывал раны, постепенно приходил в себя и смотрел в будущее глазами тех, кто остался в живых. К числу последних, чудом избежавших смерти, относил себя Ариец, когда из окна своей квартиры наблюдал за тем, как выносили из подъездов трупы, упакованные в черные мешки.

Ариец закрыл жалюзи и отошел от окна. Стрелки часов приближались к двенадцати. Он выспался, потому что в эту ночь спать не мог. Не то, чтобы у него были враги и он ожидал нападения, просто предпочитал смотреть опасности в лицо. И на земле. И под землей.

— Пятьсот семьдесят человек, говоришь, — Ариец обернулся к телевизору.

Лично он сильно сомневался в том, что эта цифра соответствовала действительности. Но в одном лысый мужик на экране был прав: остальное время в году жилось спокойно. Какова была истинная цель правительства, Арийцу знать было не дано. Однако факт оставался фактом. Указ изменил жизнь, убрал с улиц толпы демонстрантов, готовых взорваться в любой момент, охладил СМИ, добавил осмотрительности в действия уличных банд, чей послужной список насчитывал не только сотни разбитых витрин, сгоревших павильонов и взорванных машин. То ли действительно толпа, выпустившая пар стала спокойнее, то ли в городе теперь поселился страх ожидания очередного тридцатого апреля. Так или иначе, остальное время в году город излучал показное спокойствие.

А вот надолго ли? Вполне возможно, что спад преступности — не более чем затишье перед бурей. Слишком многие почувствовали вкус к убийству.

Слишком многие. И Ариец в том числе.

Молодой человек достал из холодильника банку пива и пошел в гостиную. Вернее, собирался это сделать.

Женский крик, полный отчаяния и мольбы, не сдержали ни крепкие стены, ни железная дверь. Ариец машинально взглянул на часы: две минуты первого. Началось. Он прильнул к глазку, не чувствуя ничего, кроме любопытства.