Свен Хассель - Легион обреченных

• Название: Легион обреченных
• Автор: Свен Хассель
• Издательство: Вече
• Жанр: О войне
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9533-3098-5

Ужасная изнанка Второй мировой войны и трагические судьбы воевавших на ней солдат многократно описывались в мировой и отечественной литературе. Но не так много произведений описывало тяжкий путь бойцов, сражавшихся в штрафных подразделениях. Были такие части и в германской армии. И, как обычно, им доставалась самая грязная и трудная работа — наступать первыми, а отступать последними. Лишь немногим удалось выжить в аду Восточного фронта…

Этот роман — первый из серии книг датского писателя С. Хасселя, воевавшего в рядах штрафного танкового полка германского вермахта. Автобиографический по форме, он обличает преступность этой войны и тех, кто ее развязал.

---

И вдруг скрежет стали о сталь привел меня в оцепенение. Звук был очень слабым, но с этого мига мои чувства тревожно обострились. Сжимая в руке гранату, я прислушался; но все было тихо. Потом кровь похолодела у меня в жилах; рядом с окопом что-то проскользнуло. Я задрожал. Чудилось, что уже ощущаю лезвие ножа на горле. Я искусал в кровь губы и до боли в глазах вглядывался в темноту, пока они не заслезились. Потом показалось, что слышу шелест лыж. Выпустить осветительную ракету? Но я не посмел рискнуть оказаться в глупом положении. Условности до того сильны, что подчас соблюдаешь их, даже если это может стоить тебе жизни. Ракета, само собой, открыла бы мое местоположение русским, которые, возможно, залегли рядом с длинными ножами наготове. Вдали душераздирающе выла пара волков, но больше ничто не нарушало морозного безмолвия зимней ночи. Внезапно тишину разорвал пронзительный вопль, сменившийся жутким хрипом; в ту же минуту раздался другой крик: «На помощь! На помощь! Меня схватил иван!». И резко оборвался, словно человеку зажали рукой рот. У меня волосы встали дыбом. Показалось, что вижу впереди какие-то фигуры. Я изо всех сил бросил в них несколько гранат и дал автоматную очередь. Как безумный, выпустил несколько ракет, и весь сектор ярко осветился.

Нас было девять. Шестеро не вернулись. Пятерым перерезали горло; шестой исчез.

Рождественская почта, которую мы ждали, не пришла, и в полночь мы услышали объяснение этому по громкоговорителям с русской стороны:

— Алло! Алло, Двадцать седьмой танковый! Желаем вам веселого Рождества. Если хотите получить свои письма и посылки, идите к нам. Они у нас вместе с вашей машиной. Есть посылки для…

Голос перечислил фамилии всех, кому пришли посылки или письма. Покончив с этим, продолжал:

— Товарищи из Двадцать седьмого. Сейчас мы зачитаем отрывки из писем, увидите, что письма хорошие. Вот, например, письмо Курту Хесснеру. «Дорогой Курт, — говорится здесь, — сегодня вечером был воздушный налет… бомба упала… отец… ужасное горе!». Если Курт Хесснер хочет узнать остальное, пусть переходит сюда.

Русские зачитывали отрывки из одного письма за другим, чтобы мы сочли — наши родные дома убиты, искалечены, или с ними случилось еще что то ужасное. Многие едва не сходили с ума от неведения, беспокойства, и пятеро в конце концов помешались.

Когда рассвело, мы увидели перед окопом, где находился я, трех мертвых русских, всего в двух метрах от него проходили следы лыж.

* * *

Однажды Порта бесследно исчез. Мы, пятнадцать самых взрослых и опытных из роты, получили разрешение на вылазку. Лейтенант Холлер вызвался пойти с нами. Перед выходом он снял все нагрудные значки и знаки различия. Мы полежали перед траншеей русских, определяя на слух, где стоят часовые. Потом бросились на них, швырнули в блиндажи несколько гранат и прошлись автоматами и огнеметами по узкой траншее. Все это заняло не больше двух минут, потом мы пустились в обратный путь с двумя пленными. Возвратясь на свои позиции, мы начали допрашивать пленников, один из которых был лейтенантом. Когда мы описали Порту, оба расхохотались.

— Он совершенно чокнутый, — смеялся лейтенант. — Сейчас пьет с нашим комиссаром, который вот-вот свалится под стол. Ваш друг хочет купить медвежью шубу и ящик водки, для платы за них у него при себе пять тысяч сигарет.

На наши изумленные вопросы, как Порта там оказался, лейтенант ответил, что его схватил патруль.

Два дня спустя, когда нас сменили, мы по-прежнему не видели Порты и искренне оплакивали эту потерю.

Через неделю Порта вразвалку вошел в нашу деревню, на нем была толстая шуба русского офицера[46], в руке он нес русский портфель, казавшийся довольно тяжелым.

— Чертовски замечательная погода сегодня.

Вот и все, что он сказал. Мы стояли вокруг него, разинув рты.

— Надеюсь, не опоздал к обеду. Было бы очень жаль, я принес шнапсу.

В портфеле у него было шесть бутылок водки, кроме того, он принес обратно пять тысяч сигарет.

— Русские комиссары совершенно не умеют играть в «двадцать одно», — сказал Порта, и это все, что мы смогли из него вытянуть об эксцентричном путешествии к иванам, поэтому никакого рационального объяснения всему происшедшему я дать не могу.

Шесть бутылок водки, портфель, чтобы нести их, и новенькая офицерская шуба.

До чего же странная штука война.

СМЕРТЬ РАСШИРЯЕТ ПЛАЦДАРМ

Из-за понесенных Двадцать седьмым танковым полком тяжелых потерь многие ветераны продвинулись по службе. Командир полка был убит, и оберстлейтенант фон Линденау стал оберстом. Майор Хинка — оберстлейтенантом и нашим батальонным командиром, фон Барринг — гауптманом. Старика произвели в фельдфебели и назначили командиром взвода. Наша пятерка получила танк нового типа, «пантеру», который должен был стать головным танком третьего взвода.

Порту должны были произвести в унтер-офицеры, но он наотрез отказался от повышения. Поднялся большой шум, но все окончилось благополучно. Оберстлейтенант Хинка сказал:

— Ладно, рыжая ты обезьяна, будешь не унтер-офицером, а штабс-ефрейтором. Тебя это устроит?

Порту устроило, потому что штабс-ефрейтор — старший солдат, а не младший командир.

Наш кот Сталин, имевший теперь миниатюрную солдатскую книжку, был произведен в обер-ефрейторы, получив две положенные нашивки на рукав нового кителя. И нализался по такому случаю до положения риз.

— Давай, Свен, глотни шнапса. Как следует. Свиньи! Проклятые свиньи. Помоги им Бог, когда мы закончим дела здесь и вернемся!

Порта спросил, что случилось.

— Сейчас я прочту вам вслух это письмо, — сказал Старик. — И давайте сюда шнапс, чтобы Свен мог пить и забыться. Но пить один он не должен.

Старик развернул письмо от отца Урсулы.

Мюнхен, апрель 1943г.

Мой дорогой сын!

У меня для тебя печальная новость. Прими ее со всем мужеством и обещай не терять самообладания, не совершать ничего безрассудного, когда прочтешь это.

Нашей любимой смелой Урсулы больше нет. Ее убили нацисты. Когда приедешь в Мюнхен сообщу тебе все подробности; пока что должно хватить этого краткого рассказа.

Один известный гаулейтер выступал в университете перед студентами, но его речь была прервана открытой демонстрацией. Арестовали нескольких студентов, в том числе и нашу любимую девочку. Через несколько дней народный суд приговорил их к смерти. Когда огласили приговор, Урсула ответила: «Недалек тот день, когда вы, наши судьи и обвинитель, сами станете обвиняемыми, а наши товарищи будут вашими судьями. Знайте, что тогда ваши головы тоже окажутся на плахе».

Вот что она сказала своим судьям-нацистам и непременно окажется права, если на свете сохранилась хоть какая-то справедливость.

Я навестил Урсулу накануне ее убийства, и она попросила передать тебе, что пойдет на смерть с твоим именем на устах, кроме того, просила тебя поверить в Бога и в то, что вы встретитесь на небе.

Ее гордое мужество произвело впечатление даже на тюремных надзирателей, и они в последние дни приносили много запрещенных вещей, но она отказывалась принимать что-то от тех, кто носит ненавистную форму.

Мой друг видел казнь этих молодых людей и рассказывал, что они спели пару запрещенных песен, оглашавших всю тюрьму, и другие заключенные тоже пели с ними изо всех окон. Ни угрозы, ни удары не могли заставить их замолчать, и когда последний был казнен, те, кто стоял у окон камер, оглушительно заревели: «Отмщения! Отмщения!» и запели «Красный Веддинг»[47].

Письмо, как только прочтешь, сожги. Я посылаю его с близким другом, он едет на фронт в тот район, где сейчас находится ваш полк. Вкладываю в письмо медальон с ее фотографией и локоном.

Дорогой зять, убитая горем мать Урсулы и я ни разу тебя не видели, но просим приехать, навестить нас, как только сможешь. Мы будем считать тебя сыном и просим считать наш дом и все наше своим. Шлем тебе самые сердечные приветствия и всей душой надеемся, что у тебя все будет хорошо. Увидеть бы тебя здесь поскорее!

Искренне твой…

Когда Старик кончил читать, мы все сидели молча, курили, в нашей комнате маленькой, грязной хаты сгущались сумерки. Меня непрестанно била дрожь, потому что я все время представлял себе голову Урсулы, скатывающуюся в корзину с опилками, кровь, бьющую толстой струей из шеи, ее красивые, слипшиеся от крови черные волосы, широко раскрытые и ничего не выражающие глаза, обращенные к небу, в которое она верила. Я точно знал, как ее теплое тело подергивалось и наконец было равнодушно брошено в могильную яму.