Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"

• Название: Воспоминания "Встречи на грешной земле"
• Автор: Самуил Алёшин
• Издательство: ЗАХАРОВ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-8159-0146-6

Есть люди, с которыми ты не только знаком, но даже дружишь, вас связывают взаимные симпатии и интересы... Но вот эти люди умерли, и ты понимаешь, что лишился навсегда едва ли не самого ценного в жизни — духовного общения с близким человеком. Понимать-то ты это понимаешь, однако чувства так и не могут с этим примириться...

Этот сборник, естественно, не мог вместить всех моих «встреч на грешной земле» — да я и сейчас продолжаю встречаться и писать. Увидит ли написанное свет — зависит не от меня. И даже не от издателя — он обещал еще в этом году выпустить второй том, — а только от вас, моих читателей...

---

вежливыми и даже задушевными заверениями у вас битком набиты уши. Но решительное «нет» или реальное «да» — сколько раз вам довелось получить такой подарок?

А через три дня, уж будьте покойны, тютелька в тютельку, я позвонил и снова услышал голос Петрова.

— А, это вы, — опять протянул он. — Где вы находитесь?

— В Москве.

— Это я понимаю. Можете приехать?

Когда?

— Да хоть сейчас?

Через пять, нет, десять минут я буду у вас.

А вы что — у нас на крыше или в подъезде?

Нет, я на Пушечной (а редакция «Огонька» находилась тогда на Страстном бульваре).

— Ничего страшного, — сказал Петров. — Не торопитесь. Я буду у себя. И вообще, передвигайтесь по городу нормально, — добавил он.

Очевидно, секретарша все-таки заронила у него кое-какие сомнения относительно моей персоны. А может он просто вспомнил свои собственные первые литературные шаги.

Нет, мне не нужно было никакого транспорта. Он бы меня только сковал. Я поглубже вздохнул, стремглав скатился по лестнице у себя на Пушечной, а выдохнул уже только в кабинете Петрова, сидя около его стола.

Сколько лет вас не печатали? — вот первый вопрос, который он мне задал.

Пять.

Что же, нормально. Теперь, пожалуй, станем печатать. Вот это, для начала. — Он показал на рассказ «Мучения стилиста». И добавил без улыбки: — Есть смешное. Приходите ко мне домой в воскресенье. В десять. Вам удобно?

Нет, я не ослышался. Он спросил — удобно ли мне. Да если бы Петров назначил мне встречу на шпиле высотного дома в три часа ночи под проливным дождем, так и то мне было бы удобно!

Ну и вы, конечно, догадались, что в воскресенье, когда часы на Спасской башне били десять, в ноль-ноль

минут, ноль-ноль секунд я уже нажимал кнопку звонка в квартире Петрова в Лаврушинском. Когда мы уселись, он сказал:

— Подредактируем. Тут у вас упоминается мать. А мы заменим ее на бабушку. А то иногда получается двусмысленно. И придумаем вам псевдоним.

— А это зачем?

Обязательно. Станем печатать, начнут вас ругать. На работе перед сотрудниками будет неловко.

Ничего, стерплю, — сказал я, обуреваемый тщеславием.

Вы недооцениваете своих сослуживцев, — заметил Петров. — Раз вы пишете рассказы, а они нет, скажут, что вы плохой инженер.

Пусть говорят! — Блеск возможной славы уже ослеплял меня.

Вы женаты? Вашей жене будет неприятно. На нее начнут коситься. Даже будут над ней посмеиваться.

Пусть терпит! — Я был безжалостен. — Знала, за кого шла!

— А маму вам не жалко? — спросил Петров. — Мама будет страдать. Она ведь не знала, кого родила.

Оказалось, что маму мне жалко.

Значит, псевдоним необходим, — заключил Петров. И, посмотрев на мои щеки, добавил: — Что-нибудь вроде «Румянцев», а?

Но мы выбрали другой псевдоним, который я потом тоже переменил.

А затем, уже прощаясь со мной, он сказал: «С новым годом!» И протянул мне, как мне тогда показалось, очень теплую ладонь.

Итак, эта решающая встреча с Петровым произошла 31 декабря, всего за несколько часов до наступления нового, 1941-го. Никто из нас тогда не знал, что наступает год войны. А потому, приходя каждый раз к Петрову с новыми рассказами и видя их потом напечатанными, я начал строить всяческие радужные планы, которые он поддерживал. Так, например, когда число опубликованных рассказов стало побольше, то забрезжила возможность выпустить их отдельной книжечкой «Огонька».

Петров, читая мои рассказы, обычно не смеялся. Он говорил: «Это смешно», — или: «Это не очень». Иногда тут же редактировал, а подчас давал какой-нибудь общий совет. Например: «Только не старайтесь специально сделать как можно смешнее. Самое смешное — когда у человека на сцене вдруг падают штаны. Этого не перешибешь. Смешное должно возникать естественно, как бы само собой. И не подряд. Иначе утомительно». Или так: «Если хотите, чтобы читатель вас любил, — а это необходимо, — пишите о нем».

У него дома я познакомился с его старшим братом, Валентином Катаевым, и поразился одновременно и сходству и несходству братьев. Словно черный и белый лебедь. Петров — само доброжелательство и мягкость. Катаев — язвительность, даже желчность и убийственно точные оценки.

Как-то во время моего очередного посещения Петрова к нему пришел известный чтец Эммануил Каминка. Он выступал на эстраде с рассказами Ильфа и Петрова и попросил внести кое-какие поправки. Евгений Петрович не согласился. Он сказал, что, поскольку эти рассказы написаны совместно с Ильфом, он не вправе в них что-то менять. И тут же порекомендовал Каминке читать также и мои рассказы, что тот потом и стал делать.

Простота и естественность — вот качества, присущие Петрову. Такова была и обстановка его кабинета в Лаврушинском переулке. Ничего вычурного. У окна наискосок стоял обычный письменный стол. А от окна по стене справа в глубь комнаты тянулась полка с книгами произведений Ильфа и Петрова, изданными на разных языках. Длинная полка. Слева же у стены стоял большой шкаф и на ней скульптура — золотой теленок.

И простая мебель. То есть все, что наработано и необходимо для работы.

Я как-то спросил его, а зачем он при фамилии Катаев взял псевдоним, да еще такой обыденный, как Петров («Иванов, Петров, Сидоров»). Оказалось, чтобы не задевать репутации старшего брата. И, насколько я понял, чтобы не опираться на нее, а строить свою судьбу самостоятельно. Что до обыденности псевдонима, то потому и пришлось к нему сделать добавку «Евг.».

Уходя на войну в июле 41-го года, я попрощался с Евгением Петровым. «Главное — не теряйте головы, — сказал он мне в напутствие. И добавил, после паузы: — Сразу, как появится возможность, давайте знать».

Мои военные передвижения (Орел—Майкоп—Сталинград), однако, не позволили это осуществить. Да и он не сидел на месте. Однако, когда Бронетанковое управление в 1942 году отозвало меня в числе окончивших Академию в Москву, я зашел к Петрову в гостиницу «Москва» №626, где он тогда проживал.

Я был так худ после сталинградских харчей (кипяток, который мы называли «чай без заварки», и крупа, загаженная и еле очищенная от мышиного помета), что Петров, взглянув на меня, немедленно заказал завтрак. И лишь накормив, стал расспрашивать о военных злоключениях.

От него я узнал, что только два автора — он и Эренбург — оказались способными давать ту информацию с фронтов, которая была приемлема для зарубежной печати. Меня это не удивило. Многословие и неумение сразу перейти к сути дела — привычная болезнь нашей прессы.

Петров сказал, что на днях опять вылетает на фронт, и мы договорились, что, вернувшись, он обязательно даст о себе знать.

Как всегда, Петров выполнил свое обещание. Дал о себе знать. Раскрыв вскоре газету, я натолкнулся на его фото в траурной рамке; Еще не в состоянии поверить, я прочитал, что он погиб в авиакатастрофе при полете из осажденного Севастополя.

Горькое совпадение: как и его соавтор, он не дожил даже до сорока лет.

Ростислав Плятт Единица измерения

Когда Плятту исполнилось уж не помню сколько лет, ему собирались устроить в тогдашнем ВТО юбилей. Плятт не захотел. Тогда сделали антиюбилей, где не было официальных приветствий, а каждый, выходя на сцену, шутил как умел. Разумеется, много было выступлений драматических артистов. Но и балетные вытворяли тоже что-то очень смешное, например, Владимир Васильев и Екатерина Максимова. Кто-то устроил, помню, фокусную подмену: надели на Плятта майку, загородили его ширмой, а потом, когда майку сняли, то под нею оказался тогдашний директор Дома Актера А.Эскин — чудесный человек.

Эх, жаль по горячим следам не записал, как все тогда восхитительно и непринужденно дурачились.

Выступил и я. Сказал, что у физиков был почитаем академик Игорь Евгеньевич Тамм, человек большого таланта и кристальной честности. А потому физики, люди ученые, по своим правилам придумали единицу порядочности: «один тамм». Вот и я предложил для театрального народа ввести также свою единицу порядочности и назвать ее «один плятт». Помнится, это было встречено залом одобрительно. Но что-то о применении этой единицы не слышал. Впрочем, и у физиков тоже.

Когда Плятт умер, я зашел на почту отправить телеграмму с соболезнованием его вдове, Людмиле Семеновне. Застал обычную картину: толпа у переговорного пункта, шум, споры, упреки, очередь у окошечка почтовой служащей, затурканной и огрызающейся на всех подряд.

Дошла очередь до меня, и я сунул свою телеграмму. Хмурая служащая начала раздраженно читать и осеклась.

Потом несколько раз тихо проговорила: «Такой человек... такой человек...»

А какой человек? Она-то не обязана определить, хотя несомненен сокрушенный тон ее слов. Но моя профессия обязывает попытаться понять, что же он был за человек.

Ростислав Янович Плятт так прожил свои восемьдесят лет, что можно было и при его жизни, и после смерти спросить о нем любого человека и услышать в ответ добрые слова, увидеть ласковую улыбку.