Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"

• Название: Воспоминания "Встречи на грешной земле"
• Автор: Самуил Алёшин
• Издательство: ЗАХАРОВ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-8159-0146-6

Есть люди, с которыми ты не только знаком, но даже дружишь, вас связывают взаимные симпатии и интересы... Но вот эти люди умерли, и ты понимаешь, что лишился навсегда едва ли не самого ценного в жизни — духовного общения с близким человеком. Понимать-то ты это понимаешь, однако чувства так и не могут с этим примириться...

Этот сборник, естественно, не мог вместить всех моих «встреч на грешной земле» — да я и сейчас продолжаю встречаться и писать. Увидит ли написанное свет — зависит не от меня. И даже не от издателя — он обещал еще в этом году выпустить второй том, — а только от вас, моих читателей...

---

А вообще мое время было забито школой, музыкой, рисованием и чтением. Изредка мы ходили с родителями в театр. Но если вы спросите, что было для меня самым лучшим, я скажу: поход с отцом в книжные ряды у Китайгородской стены, напротив Политехнического музея! Мы не возвращались оттуда без покупки! Теперь ни этой стены, ни рядов нет. Ну кому они помешали?..

22. Путешествие по Волге

Летом 1925 года отец, брат и я отправились путешествовать по Волге. От Москвы до Нижнего Новгорода — поездом, от Нижнего до Астрахани и обратно — пароходом.

Вниз по Волге мы плыли на товаро-пассажирском, с колесами по бокам, а возвращались на почтово-пассажирском, винтовом. Оба они были достаточно комфортабельны, но второй плыл быстрее. Названия — первого «Алексей Рыков», а второго «Лев Троцкий» — были написаны на бортах, на всех спасательных кругах и по букве на ведерках, расположенных вдоль бортов.

Так как родители были весьма небогаты, то мы занимали в обоих случаях каюты второго класса, расположенные на корме и убранные значительно скромнее, чем каюты первого класса, находящиеся на носу. И на носу, и на корме было по салону, но первый был оснащен мягкой мебелью, а второй жесткой. Оба класса, выражаясь по-сухопутному, располагались на втором этаже. На первом же был третий класс и машинное отделение. Но имелся еще и третий этаж, где находилось неизвестно что. Туда шла крутая лестница, на которую пассажиры не допускались. А потому сами понимаете, каким завистливым взглядом я провожал всех, кто имел право по ней шнырять вверх и вниз. Что там происходит? И что эти люди там делают? Оставалось только фантазировать.

Но они, эти люди, вместо того чтобы спускаться оттуда с расширенными от ужаса глазами, или с напряженно двигающимися желваками скул, или пусть даже просто с пальцем, прижатым к губам, сбегали по ступенькам с личиной равнодушия, а иногда — о, мастерство маскировки! — позевывая. А некоторые даже делали вид, что рассматривают пассажиров, как будто их что-либо еще могло интересовать после того, что они, наверное, видели ТАМ.

На третий или четвертый день плавания мне все-таки разрешили подняться на верхнюю палубу. И что же? Она была пуста. И это, пожалуй, поразило мое воображение больше, чем если бы я увидел там прогуливающихся тигров. Там была просто крыша и небольшая рубка для рулевого с капитаном. И все!

Ну что ж! Тогда, значит, если пираты с криками «на абордаж!» влезут на пароход и начнут выбрасывать пассажиров за борт, то я, находясь в рубке у рулевого колеса, направлю пароход на их суденышко, потоплю его, а уж потом не проблема справиться и с пиратами. Кстати,

спасу девочку с ее отцом из каюты с противоположного борта. Да, разумеется, и моего папу с братом, которые, ничего не подозревая, в это время будут хрупать в нашей каюте арбуз. «А моя порция?!» — вспыхивает тогда у меня в голове, и я вламываюсь в каюту. Но оказывается, что я не забыт и сочный изрядный кусок давно меня ожидает.

Что за девочка? — спросите вы. Как, а разве я не упомянул о ней раньше? Ни слова? Странно.

Я заметил ее, когда мы ехали поездом из Москвы. Но не успел влюбиться. Однако тот факт, что она оказалась на дебаркадере в Нижнем, показался мне многозначительным. И, наконец, когда она со своим отцом разместились на том же «Рыкове», что и мы, я понял, что это неспроста, и почувствовал опасность влюбиться. Что и сделал.

А далее непостижимое чутье влюбленного подсказывало мне, когда я выходил на палубу, тут она или нет. И, пробегая по палубе, чтобы оказаться на той стороне, я всегда отворачивался, поравнявшись с нею, лишь искоса бросив взгляд на овальное личико, вздернутый носик и косу за спиной. Это я все, тем не менее, успевал заметить, хотя и не сбавлял скорости.

Однажды мы оказались буквально рядом. Она подошла, когда я стоял у борта и глазел на сверкающую голубую реку. Минут десять мы простояли, а перед моими глазами мелькала уже оранжевая водная гладь. Но я так и не выдавил из себя ни слова, и она ушла. А реке вернулся ее натуральный цвет.

Отец, думается мне, угадал мое состояние, ибо как-то спросил, не хочу ли я прогуляться с ним на «ту сторону». Дескать, там сейчас солнце и хорошо бы погреться. В другой раз он предложил пройтись туда, так как, наоборот, там тень и приятно будет посидеть в прохладе. При этом он смотрел куда-то вбок, чуть усмехаясь в свои темные усы. Очевидно, постигнув смуту в моей душе, он отнесся к ней снисходительно. Если бы я об этом догадался, то сгорел бы со стыда.

Как-то, уже недалеко от Астрахани, папа, опираясь на меня легонько, что я очень любил, направился со мной и остановился около отца девочки, который стоял с ней

неподалеку. Я было сделал попытку улизнуть от этой пугающей встречи, но рука отца была тверда.

С пылающими щеками стоял я рядом с девочкой, пока наши отцы беседовали. Девочка, казалось, с интересом прислушивалась к их разговору, изредка безучастно скользя по мне взглядом. Каким-то боковым зрением я это замечал, но с тупым, фальшивым любопытством уперся в реку.

Когда мы отошли, папа спросил: «Что же ты все время молчал? Поговорил бы с девочкой. Мне кажется, ей этого хотелось. Очень милая девочка. Ты не находишь?»

Не нахожу ли я? Да если бы я этого не находил, меня следовало бы считать слепым. Вслух же я пробормотал нечто неразборчивое и скорей носящее смысл отрицания, чем согласия. «Хм», — недоверчиво протянул папа и уже более не делал попыток создать мне условия для знакомства. Мудрец знает, что есть события, которым надо позволить двигаться своим ходом. Торопясь развести лепестки бутона, можно загубить цветок.

Так как наш товаро-пассажирский пароход подолгу стоял на каждой пристани, то мы с отцом далеко углублялись в города, расположенные по берегам Волги. Помнится, тогдашний Царицын поразил нас чистотой улиц и игрушечным пустым трамвайчиком, имевшим вместо дуги штангу и ролик. Этот трамвайчик дребезжа проехал мимо нас. Но, очевидно, вагоновожатый заметил любопытство на наших лицах, а потому осадил свою машину на полном ходу и крикнул что-то кондукторше. Та высунулась и поманила нас. Мы вошли в трамвайчик и проследовали по его маршруту до конца, который был недалеко, а потом на нем же вернулись обратно. Мне еще запомнилось, что на трамвайных столбах была наискосок и вдоль сделана надпись «Остановка», из-за чего они напоминали барбарисовые конфеты.

Всюду на пристанях изобилие дынь и арбузов, причем за такую цену, что я просто удивился, зачем ими торгуют, а не раздают даром. Так, арбуз в те дни в Москве стоил 90 копеек, а тут средняя цена за пару — копейка. Причем эта пара была такова, что уже больше человек взять в руки ничего не мог.

Арбузы были такие сочные и спелые, что стоило лишь воткнуть нож, как трещина сама бежала перед ним. Мякоть, седая от сахара, с черными, как зрачки, семечками, тряхнешь — выскакивают. Во рту кусок арбуза сам проглатывался, и следовало лишь следить, чтобы за ним не последовал язык.

Дыни имели другую прелесть: они были душисты. Достаточно было занести дыню в каюту, как все вокруг заполнял ее тонкий аромат. Освобожденная от своей желтой требухи и нарезанная ломтями, дыня, словно гондола, неудержимо вплывала в рот, где источала медовый сок и таяла от одного прикосновения зубов.

Во время стоянки, оставаясь на пароходе, можно было сверху наблюдать, как продавцы на баржах, наполненных арбузами, перебрасываются ими при погрузке. Они ловили их не глядя и бросали не глядя, очень редко промахиваясь и роняя арбуз в воду. Сбоку плавало несколько штук, но никто даже не думал их вылавливать. Арбузов было столько, что каждый нищий с просительно выставленной шапкой, в которой обычно лежала горсть монет, сидел, грызя арбуз, а рядом лежало еще штуки две-три.

Около пристани можно было заметить скопление грузчиков. И в Царицыне, и в Самаре, и в Саратове, и в Астрахани, и в Симбирске — всюду у них за спиной висели подставки, подвешенные через плечи ремнями. На этих подставках они носили все, что угодно: кирпичи, чемоданы, тюки такой величины, что за ними не видно было самого грузчика. Мне кажется, они могли бы унести и всю Волгу, если бы их выстроить вдоль берегов, а ее разлить по ковшам.

Лет через десять мне довелось опять побывать на Волге, но уже не в скромном мещанском Царицыне, а в шумном, промышленном Сталинграде.

Пристань изменилась. Весь город и даже Волга стали другими, но грузчики на дебаркадере остались теми же, и мне показалось, что они так и не снимали с плеч тех же подставок. Был я там и во время войны. Сталинград бомбили. Грузчиков не было.

Пароход наш медленно плыл по широкой и словно выпуклой от обилия вод реке, мимо высоких Жигулев-

ских гор, оставляя за собой просторные поля, темные леса и крикливые базары на пристанях. А также, по мере приближения к Астрахани, степи.

Мы плывем посередине реки, мимо белых и красных бакенов, а когда вдалеке показывается пристань, то уменьшаем ход, разворачиваемся и у нашего борта появляется человек со связкой веревок. На конце связки висит груз, чуть побольше яйца. Легкий взмах рукой — и этот груз летит на пристань, разматывая веревку. А там его подхватывают и, втащив привязанный к веревке канат, набрасывают петлей на тумбу. Раздается треск бревен, прикрепленных к стенке дебаркадера, перекидывают сходни, после чего по ним начинают сновать люди в ту и другую сторону.