Ольга Тартынская - Хотеть не вредно!

• Название: Хотеть не вредно!
• Автор: Ольга Тартынская
• Жанр: Современные любовные романы

Она — преподаватель московского университета, он — железнодорожник из далекого забайкальского поселка. Что может быть у них общего? Память, юность, первая любовь. Когда, казалось бы, все уже позади и в жизни нет места чувствам, судьба дает им шанс. Любовь преодолевает расстояние, побеждает трусость, малодушие и трезвый расчет. Выходит, хотеть не вредно!

---

— У Марата шея на четыре сантиметра вытянулась! — сделала замечание учительница.

Борис диктовал себе вслух по слогам. Я краешком уха слушала и поправляла, если он ошибался. На геометрии мы сдавали зачет. Я опять подсказывала Марату, даже решение задачи написала и сунула ему.

— Ошиблась адресом, — игриво заметил Сашка, сидевший передо мной, и сделал глазами в сторону Бориса. Я изобразила гнев.

Со мной за партой теперь сидела Любка Соколова. Мы с ней неожиданно сблизились в последнее время на почве некоторого общего интереса (ведь он у нас был один на двоих), о котором не говорили вслух. С последних уроков мальчишки ушли на соревнование по волейболу. Играли с соседним поселком в нашей спортивной школе. Мы еще успели с девчонками на последний тайм. Наши выиграли с разгромным счетом. Физрук Игоряша смотрелся именинником. Мы орали, как безумные. Радости и гордости не было предела. Какие они у нас молодцы, наши мальчишки! Потные и усталые, они снисходительно принимали наши поздравления, с кажущимся безразличием.

И вот только вечером, когда стемнело, будущий ансамбль собрался в длинной, как пенал, комнате с одним окном, служившей, судя по всему, подсобкой. Мы разглядывали аппаратуру, разбирали шнуры. Сашка преобразился до неузнаваемости. Кажется, даже выше ростом стал и голосом погуще. Под его руководством мальчишки подключили инструменты к сети. Я разглядывала диво дивное — электрическое пианино, нажимала на клавиши, привыкала к непривычным звукам. Решили для начала разучить популярную песню "Девятый класс".

Девятый класс, молчит звонок.

Апрельский луч упал на стену.

Как долго тянется урок,

Впервые ждешь ты перемены.

Сашка показал мне, какие аккорды надо нажимать. А еще приходилось одновременно и петь. У меня что-то плоховато получалось.

— Лучше вы спойте что-нибудь! — попросила я ребят.

Сашка и Борис взяли в руки гитары и грохнули "Шесгарес". В комнату стали заглядывать поздние праздношатающиеся, дежурные и технички. Шум стоял невообразимый, но нам нравилось перекрикивать электрический звук в микрофоны. Так мы развлекались довольно долго, пока нас не погнал сторож. Выйдя из школы, мы еще постояли: расходиться не хотелось. Такой чудесный вечер должен был кончиться необычно.

Я жила рядом со школой, из двора во двор. Мальчишкам же нужно было идти в противоположную сторону. Сашка лукаво посмотрел на меня:

— Ну, а тебя Боря проводит.

Я испуганно посмотрела на Бориса: что если сейчас заколеблется или вовсе откажется под благовидным предлогом? Однако вечер чудес не закончился. Зилов спокойно кивнул, и мальчишки побрели домой, помахав нам руками.

Кажется, я впервые оказалась наедине с ним. И впервые пожалела, что так близко от школы мой дом. Мы шли молча, но молчание было наполнено чем-то очень значимым. Вот уже и подъезд, какая досада! Мы остановились. Молча смотрим друг на друга. У подъезда горит лампочка, я хорошо вижу его глаза. Почему-то это молчание и долгий взгляд не кажутся нам неловкими. Я первая не выдержала трепета своего сердца. Спросила как можно ровнее и обыденнее:

— Завтра будет репетиция?

— Наверное.

Мороз щипал нос и щеки, а Борису нужно было еще добежать до дома.

— Ну, иди, — тоненьким и нежным голоском пролепетала я.

Борис кивнул, но продолжал стоять. Я засмеялась:

— Я пошла! — и открыла дверь подъезда.

Он так и стоял, пока я поднималась на второй этаж. Видимо, хотел убедиться, что я благополучно добралась до квартиры.

Какая жизнь началась после этого! Любка Соколова, да и другие девчонки, смертельно завидовали мне и частенько наведывались в нашу комнату во время репетиций. Сашка злился, орал, что все мешают нам репетировать, что так мы ничего не добьемся. Колобоша нравился мне все больше. В деле он был энергичным, требовательным, но и милосердным, если это было нужно. А мне это было очень нужно, так как что-то с вокалом не ладилось.

Однако мы сыгрались, наша какофония постепенно стала походить на музыку. Еще несколько песен пошло в работу, их пели мальчишки. Песни из репертуара ансамбля "Цветы" и Юрия Антонова.

Тут у Сашки появился еще один повод браниться и грозить нам провалом — наша с Борисом рассеянность. Частенько мы играем музыку и, забываясь, смотрим друг на друга неотрывно, так, что Сашке приходится вставать между нами, чтобы привлечь к себе внимание.

— Нет, так не пойдет! Я с ума с вами сойду! Что ж, мне так и стоять, чтобы вы играть могли?! — сердился он.

Но стоило ему отвлечься, как наши взгляды вновь находили друг друга и сливались в какой-то блаженной отрешенности от всего окружающего.

Борис провожал меня всякий раз, когда мы задерживались на репетиции допоздна. Мы говорили о пустяках, обсуждали наш репертуар, представляли себе будущие выступления на концертах и ни разу не обмолвились о наших с ним отношениях. И только долгое молчание при расставании и общение взглядами говорили о том, что между нами происходит нечто необыкновенное.

После я долго не могла заснуть, с замиранием сердца пыталась вспомнить лицо Бориса, каждую его черточку, улыбку, веснушки… Я даже не бралась анализировать, что нас связывает. Я не могла поверить, допустить, что, возможно, это тот самый случай, посланный мне судьбой. Тот самый мальчик, о котором я мечтала. Комплекс "брони" и страшная неуверенность в себе помешали принять выпавшее мне на судьбу.

Так часто бывает, что мы, ожидая счастья, любви, удачи и других жизненных благ, не замечаем их, когда они выпадают, или просто не способны воспринять. А шансы даются всем. Все, о чем человек мечтает, он обязательно получает, но не умеет этим распорядиться, вовремя разглядеть. И теряет этот единственный шанс так бездарно.

По негласному договору мы с Борисом держались в школе на обычной ноге. Даже Любка Соколова, такая чуткая по отношению к Зилову, ни о чем не догадывалась. Только Сашка Колобков всячески поддразнивал нас и жадно следил за развитием наших отношений. Когда в дразнилках он заходил слишком далеко, Боря показывал ему свой солидный кулак.

Однажды он пришел ко мне домой. Повод вполне законный: я обещала показать какие-то школьные фотографии. Это был не лучший для меня день, хоть и выходной. Отец опять напился и скандалил. Он требовал чистоты, порядка, уважения к себе и своему труду. Все справедливо, только почему-то в безобразной форме.

Я по глупости начинала с ним воевать. Это сейчас я понимаю, что та каторжная жизнь, которую вел мой отец, требовала хоть какой-то компенсации. Тысячу раз не правы те, кто утверждают, что русские люди лентяи и пьяницы. Русский человек пьет от тоски, это всем известно. Пьет от тяжелой жизни. Это так. Мой отец вкалывал по три смены на работе, потом на огороде и на хозяйстве у престарелой матери, да и дома всегда находились дела. Его спасением был мотоцикл и гараж, построенный из железнодорожных шпал. Там он устраивал нечто вроде мужского клуба. Бабы их гоняли:

— Опять пьете!

А разве это было главное? Отец без конца чинил своего железного коня, который был еще и кормильцем. На мотоцикле отец ездил за грибами и ягодами, на нем же — на таежное озеро за рыбой. Да и на охоту тоже. Приносил зайцев, бывало, что и кабаргу или даже сохатого. Правда, на крупного зверя охотились группами.

Да, русский человек пьет от тоски. Его озолоти, накорми до отвала, он будет тосковать и пить. Это, конечно, страшная беда, но не от распущенности идет она, а от духовной жажды чаще всего. У нас в поселке спивались очень быстро. Это потом я поняла, почему железнодорожников не спасают солидные заработки, жизненная обеспеченность. Душа требовала своего. Мой отец был очень похож на героев Шукшина, с их внешней простотой и внутренней интеллигентностью.

Однако в шестнадцать лет понять это трудно. Я изводила отца, воюя с ним, доводила его до греха рукоприкладства, а потом рыдала со сладострастием и посылала проклятия на его голову. А отец сокращал себе жизнь чувством вины и угрызениями совести.

В тот день мы ссорились, но пока только по мелочам. Правда, мне этого хватило, чтобы нареветься. Бориса я встретила с распухшим носом и заплывшими глазами. Он вопросительно взглянул на меня и робко переступил порог. Я махнула рукой: мол, не обращай внимания. По счастью, отец ушел к себе в гараж. Мы сидели с Борисом на диване, стараясь не касаться коленями, и смотрели мой альбом с фотографиями.

Я поставила папину любимую пластинку с песней Высоцкого "Кони привередливые". Борис внимательно слушал, потом попросил ее домой. Усмехнулся:

— Так нам никогда не спеть.

Пролистав альбом, он выбрал мою фотографию, которую я считала более- менее удачной (как все неуверенные в себе люди, я болезненно относилась к своему изображению) и вопросительно посмотрел на меня. Я пожала плечами:

— Ну, возьми.