Клавдия Лукашевич - Мое милое детство

• Название: Мое милое детство
• Автор: Клавдия Лукашевич
• Жанр: Религия
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91362-214-3

Клавдия Владимировна Лукашевич (1859–1937) известна своими произведениями для детей, написанными в разных жанрах: повести, очерки, рассказы, воспоминания. Теплота и искренность, а также несомненное педагогическое призвание сделали ее одной из любимых писательниц не только прошлого, но и нынешнего века. Повесть «Мое милое детство» не только доставит минуты развлечения юному читателю, но и, по словам автора, «вдохнет в отзывчивую душу ребенка бодрость, желание радости жить и быть полезным другим людям».

Печатается (в сокращении и с изменениями) по книге: Клавдия Лукашевич «Мое милое детство», 1917 год. Графика Елены Лебедевой.

По благословению архиепископа Тернопольского и Кременецкого Сергия.

---

9 марта в день памяти Сорока мучеников, в Севастийском озере умученных, по обычаю, у нас пекли булочки в виде жаворонков и запекали в один из них копейку. Кому доставался этот жаворонок — того ожидала радость. Кроме того, дедушка выпускал в этот день птиц на волю.

На Крестопоклонной неделе пекли из теста кресты и тоже запекали в один из крестов копейку.

Вся Страстная неделя была полна для нас религиозных воспоминаний и обрядов. Нянечка знала все это очень твердо и неукоснительно исполняла… Например, убрать вербочками иконы, принести из церкви от 12 Евангелий святой огонь и зажечь в доме все лампады, сделать какую-то «четверговую соль»…

Так текла наша жизнь в маленькой квартирке со старушкой няней. Няня оберегала нас, учила, наставляла, а главное — любила до самозабвения.

Только в старину бывали такие нянюшки, теперь их уже нигде не встретишь.

VII. «Расскажи, что вправду было»

В квартире нашей тихо. Всюду полумрак. Только в детской горит на столе сальная свеча да у образов, как всегда, теплится лампада.

Родителей наших нет дома. Как мы любим такие вечера! Значит, нянечка всецело наша. Она прибрала свою кухню, и мы все уселись на любимый кожаный диван.

Начало всегда одно и то же. Няня спрашивает:

— Ну, мои птички, какую же вам сказку сказывать: смешную, жалостливую или страшную?

— Нет… нет… Сегодня не надо сказки. Расскажи, что вправду было.

— Что же вам рассказать-то?

— Расскажи, как дедушка женился на бабушке, расскажи про папу и маму, какая мама была «вольница», расскажи про царя, как он волю дал…

— Я уже это вам много раз рассказывала.

— Ничего, расскажи еще… Это так интересно… Наша прабабушка была строгая?

— Да, очень была строгая ваша прабабушка. Надежда Ивановна, Царство ей Небесное… Но доброе у нее было сердце, отходчивое, справедливое… Как есть начальница. Ваш дедушка ее побаивался. И по-старинному во всем слушался.

— А приют ваш был большой, хороший?

— Приют наш был не только что хороший, а лучше и быть нельзя. Комнаты большие, светлые, везде чистота. Девицы все благонравные…

— Ну, расскажи, нянечка, какая была наша бабушка? Так интересно…

И я с сестрой Лидой приготовляемся чуть не в сотый раз слушать хорошо знакомый рассказ… Мы боимся пропустить малейшую подробность. Да и нянечка с любовью повторяет эту старую историю… Она усаживается поглубже на диван, мы прижимаемся к ней…

— Какая была бабушка?..

— Бабушка ваша была такая милушка: румяная, беленькая, ну вот как картинка, как куколка сахарная… Скромная, такая-то степенная, старательная. Всех девиц в приюте лучше… Бывало, не слышно ее, идет и глаз не поднимет от совестливости… А глазки у нее, как бусинки голубые, роток крошечный, нос пряменький, а косы чуть ли ни до полу… Ну, уж скажу я вам по совести: в жизни своей я таких кос не видывала.

— Как у нашей мамы или у тети Надюши? — спрашиваем мы.

— Нет, уж где ихним косам до бабушкиных… У нее они были как завитые и такие длинные, даже головку оттягивали… В то время девушки этих затей на голове, как ваши тетушки, не делали, а волосы заплетали в две косы… Так и наши воспитанницы носили… Чистенько, скромненько — любо глядеть…

— Ну а дедушка какой был?

— Дедушка ваш из роду хорошего, дворянского, древнего… Они в шестой книге дворянства записаны…

Мы уже это отлично знали… Не раз слышали от дедушки.

— Расскажи, няня, какой он тогда был?

— Он был тогда гимназист; такой бедовый, что поди… Вы не смотрите, что он горбатый… Бывало, идет из гимназии быстро, важно… Головку задерет, в мундире… Глазки у него были черные, быстрые… Разговор такой приятный, умный… Сам веселый: все шутит да чудит… Все девицы на него заглядывались.

— И бабушка заглядывалась?

— Нет… Она была очень скромная: всегда ходила глазки вниз опустивши. Разве полагается скромной барышне на молодого человека смотреть?

— А как же ты говоришь, что все девицы на дедушку заглядывались? — ловим мы нянюшку на слове.

— Так то другие… Да и так, к слову сказать… Что вы пристали… У нас Костенька был не ветрогон какой… Не то что нынешние молодые люди. У нас, у его матери Надежды Ивановны, дети строго были ведены… Костенька маменьку ослушаться не смел… Дома, бывало, только картинки рисует или стишки пишет. Ни куренья, ни других глупостей у нас не дозволялось… А то сядет на клавикордах играть, шутит, смеется… как и теперь… И всем с ним весело.

— Как же он бабушку высмотрел?

— А так высмотрел: ходил из гимназии по двору да через решетку все заглядывал, как девицы в саду гуляют… А она там, бывало, среди них, милушка, точно уточка плавает… Только раз вечером, уже я спать собиралась, Костенька пришел ко мне и показывает картинку… Он всегда, бывало, разные шутки на всех рисовал: то сестриц с пяльцами в огромных кринолинах, а то даже и меня с ухватом или кочергой… А тут он спрашивает: «Няня, кто это?» Смотрю, — красавица… Ну, я сейчас косы узнала… Говорю: «Никак это ты, Костенька, нашу Танечку, срисовал?» А он как запрыгает, как бросился меня обнимать да целовать и все говорит: «Я так и знал! Это Татьяна… Татьяна… Пушкина…»

А я спрашиваю: «Какая такая Татьяна Пушкина… Иванова ее фамилия». А он смеется. Конечно, молод был и глуп. Молодость для всех одинакова… Только уж после я узнала, что он это все из книжки вычитал.

Кончил он гимназию, поступил в школу учиться рисовать… Очень он был к этому склонен… Поучился, кажется, года два и пристал к маменьке: «Хочу жениться».

Она спрашивает: «На ком?»… Говорит: «На Танечке Ивановой».

Господи, что тут было сначала… И плакала Надежда Ивановна и бранила-то его, ни за что не хотела женить: во-первых, что рано ему, а во-вторых, что невеста была из простых… Наш-то был дворянского рода, а она сиротка-мещаночка… Константин Никифорович так-то затосковал, так запечалился, что не пил, не ел… Я сама извелась, глядя на него…

Стала говорить с Надеждой Ивановной, что, мол, женить его… Не помер бы с горя… А она уже и сама видит, что дело плохо: сердце матери жалостливо… Стала она будто по делу звать к себе на квартиру Танечку, то пошить, то узор нарисовать, то по хозяйству помочь. Познакомились они с Константином Никифоровичем, и наша скромница очень вашего дедушку полюбила, рада была, что ей такой жених достался. Вы не смотрите, что он горбатый… А за него каждая барышня из высокого рода замуж бы пошла.

— Нянечка, а какая у дедушки с бабушкой свадьба была?

— Свадьба была такая веселая… Просто пир горой. Не то что теперь. Два дня пировали. Прабабушка ваша уже все забыла и полюбила Танечку, как родную дочку… Все приданое ей в приюте сшили. Да и платье подвенечное… И такая-то она, голубочка, была, ну просто куколка сахарная… А уж косы-то, косы… Все дивовались и любовались. В то время и барышня наша заневестилась… Александра Никифоровна очень хорошую партию сделала. Муж ее был важный и богатый чиновник…

Вскоре Надежда Ивановна померла. Константин Никифорович из академии художественной должен был выйти да на службу поступить… Служба нелегкая… Семья большая, да, слава Богу, прожили ваши дедушка с бабушкой век душа в душу… Я сначала к нему переехала… Вместе с Татьяной Степановной детей растили… А после к Клавденьке… И вот вас, моих пташек, нянчаю… Так-то в старину бывало.

Кончит няня рассказ, бросишься к ней на шею и хочется слушать, слушать еще и еще.

— Ну, расскажи, как папа с мамой женились, — просим мы нашу старушку — это была ее излюбленная тема для рассказов. Она с удовольствием вспоминала, какое счастье послал Господь ее барышне.

— Владимир Васильевич был такой деликатный, такой скромный, обходительный, как красная девушка. Придет, бывало, постучит в калитку, мы по стуку догадывались, что он; спросишь: «Кто там?» А он там вежливо, тихо: «Это я, Мирец-Имшенецкий… Спросите, нянюшка, Татьяну Степановну, не помешаю ли я барышням». Бабушка ваша, конечно, была рада такому кавалеру для своих дочек… Милости просим… А он всем угождает: шелка подберет, шерсть размотает, с тетушками займется, маме вашей тетрадки перепишет и дедушке во всех мастерствах поможет… Видим мы, что тихий, непьющий и по домашности клад, к тому же образованный и дворянского рода… Стали мы с Татьяной Степановной Бога молить о счастье Клавденьки… Пора ей было замуж… И он вскоре посватался… С тех пор вот как голубки живут…

— Нянечка, папа маму очень любит… — говорим мы.

— Уж так-то любит… Больше и нельзя… Дай Бог им всю жизнь в таком согласии прожить. Клавденька-то наша горячая… А Владимир Васильевич все ей в глаза смотрит, балует… А жена должна мужу угождать и слушаться и семью беречь и наблюдать…

У нашей няни и у бабушки были очень определенные и строгие взгляды на обязанности жены и матери.