Джеймс Стивенс - Кувшин золота

• Название: Кувшин золота
• Автор: Джеймс Стивенс
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Джеймс Стивенс неоднократно заявлял, что хочет подарить Ирландии новую мифологию, призванную заместить собой «поношенные» греко-римские мифы. Его шедевр, роман «Горшок золота» (1912) — одновременно бурлескное повествование о лепреконах, ирландских божествах и философии и ироничный комментарий к ирландской культуре и политике того времени.

 Роман удостоился Полиньякской премии за 1912 г. и является классикой англоязычной литературы.

---

— Что за чертовщину он несет? — спросил сержант.

— Обезьяны — общительны, склонны к воровству и человекообразны. Они обитают в экваториальных широтах и питаются орехами…

— Ты понимаешь, о чем это он, Шон?

— Никак нет, — ответил Шон.

— У них должны были появиться профессиональные борцы с воровством, однако всем известно, что этого не произошло. Рыбы, белки, крысы, бобры и бизоны обходятся без этого уникального образования — поэтому, когда я настаиваю на том, что я не вижу необходимости для полицейских и возражаю против их существования, я основываю свое возражение на логике и фактах, а не на беспомощных и изменчивых предрассудках.

— Шон, — спросил сержант, — ты крепко держишь этого типа?

— Так точно, — ответил Шон.

— Так вот, если он скажет еще хоть что-нибудь, тресни его дубинкой.

— Слушаюсь, — ответил Шон.

— Вон там виден свет, может быть, это свечка на окне — там и спросим дорогу.

Примерно через три минуты они пришли к небольшому домику, над которым склонялись ветвями деревья. Если бы не свет, они точно миновали бы его в темноте. Когда они встали у двери, до них донеслась визгливая женская ругань.

— Да там все равно не спят, — сказал сержант и постучал в дверь.

Ругань тотчас же прекратилась. Через некоторое время сержант постучал еще раз; и прямо из-за двери послышался голос:

— Тома'с! Сходи, приведи двух собак, а я тогда сниму дверь с крючка.

Потом дверь открылась всего на несколько дюймов, и из-за нее выглянула женщина:

— Что вам надо в такое время, ночью? — спросила она.

— Да немногого, мэм, — ответил сержант. — Только спросить насчет дороги, потому как мы не уверены, то ли мы уже прошли мимо, то ли еще не дошли.

Женщина заметила полицейскую форму.

— Да вы полицейские, верно? Ну, тогда ничего страшного, если я вас впущу; а если вам не повредит глоток молока, то его у меня много.

— Молоко лучше, чем ничего, — сказал сержант, вздохнув.

— У меня есть немного чего покрепче, — сказала женщина, — но на всех не хватит.

— Отлично! — сказал сержант, строго оглядев своих товарищей. Каждому в этом мире может повезти. — И он вошел в дом, а его люди — за ним.

Женщина налила им немного виски из бутыли и каждому по чашке молока.

— Ну что — хоть пыль с глоток смыть, — сказал один из них.

В комнате стояло два стула, кровать и стол. Философ и его конвоиры сели на кровать. Сержант сел на стол, четвертый полицейский — на стул, а женщина устало опустилась на оставшийся стул и сочувственно посмотрела на арестованного.

— Куда это вы гоните этого беднягу? — спросила она.

— Это дурной человек, — ответил сержант. — Он убил мужчину и женщину, что жили с ним, и зарыл их тела под очагом в своем доме. Настоящий злодей, имейте в виду.

— Так вы его повесите, Господи помилуй нас?

— Кто ж знает? Но ни разу не удивлюсь, если этим кончится. Однако, у вас тут у самих что-то неладно, потому что, подходя к дому с дороги, мы слышали, как вы жаловались на что-то.

— Ну да, так и есть, — ответила женщина, — потому что у кого в доме живет сын, у того всегда что-то неладно.

— Ну-ка, рассказывайте — что он вам сделал? — и сержант бросил суровый испытующий взгляд на парня, который с двумя собаками стоял у стены.

— Да он у меня вообще-то хороший мальчик. — сказала женщина, только слишком уж любит зверье. Уходит в конуру и часами валяется там с собаками, гладит их, ласкает, бог знает что с ними делает; а стоит мне попробовать его поцеловать или приобнять на минуточку после работы, он вырывается, как угорь, пока я его не отпущу — тут уж кто хочешь возненавидит такого, не то, что я. Нету в нем чувства, сэр, а я ведь его мать.

— Стыдно должно быть тебе, малой! — сказал сержант очень строго.

— А тут еще коняга, — продолжала женщина. — Может, вы видели его на дороге?

— Видели, мэм, — сказал сержант.

— Так вот, когда он вернулся, Тома'с пошел привязать его, поскольку тот всегда норовит уйти и бродить по дороге, так что можно шею свернуть, споткнувшись об него в самый неподходящий момент. Немного погодя я позвала парня в дом, а он не пришел, и тогда я вышла сама, и увидела, как они обнимаются с конем, представляете, а вид у них такой, будто их пыльным мешком ударило.

— Да, паренек-то с придурью! — сказал сержант. — С чего это ты полез обниматься с лошадью, Тома'с?

— Я уж как только не пыталась заставить его зайти в дом, — продолжала женщина, — и наконец сказала ему: «Сядь рядом со мной, Тома'с, и побудь со мною хоть немного,» — а вы знаете, как одиноко бывает по ночам! — да только он не угомонился. То скажет: «Мама, смотри, мотылек летает вокруг свечки, он обожжется!», то: «Муха попала в паутину вон там в углу», и бежит спасать ее, то вот еще: «Паук-косиножка бьется об стекло на подоконнике», и выносит его из дома; а когда я хочу поцеловать его, он меня отталкивает. Сердце мое совсем уж извелось, потому как что у меня еще есть на свете, кроме него?

— А отец его умер? — спросил сержант участливо.

— Сказать по правде, — ответила женщина, — не знаю, умер или нет, потому что давным-давно, когда мы еще жили в городе Бла'Клиах[20], он однажды потерял работу и с тех пор не возвращался ко мне. Я так думаю, что ему, бедняге, стыдно стало приходить домой, потому что денег у него не было; будто бы мне было так важно, есть у него деньги или нет! Ах, сэр, он так любил меня, и мы могли уж как-нибудь перекантоваться. Потом я перебралась сюда, к отцу своему; остальные дети умерли у меня на руках, а потом умер и отец, и теперь я уж тяну, как могу.

Вот только мальчик меня беспокоит.

— Тяжелый случай, мэм, — сказал сержант, — но, быть может, парень слегка не в себе потому, что над ним нет отца, или он просто слишком привык к вам, ведь не бывает так, чтобы ребенок не любил свою мать. Веди себя хорошо, Тома'с; слушайся маму, будь хороший мальчик и оставь зверей и насекомых в покое, потому что ни одна козявка не будет любить тебя так, как любит тебя твоя мама. Скажите, мэм, прошли ли мы уже первый поворот по этой дороге, или он еще впереди — мы тут в темноте слегка заблудились.

— Поворот еще впереди, — ответила женщина, — минутах в десяти ходьбы по дороге; да вы не пройдете мимо, потому что там вы увидите наверху просвет между деревьев, так вот это тот поворот и есть.

— Спасибо, мэм, — поблагодарил сержант; — пожалуй, мы пойдем, потому как топать нам еще далеко, пока-то еще мы сможем лечь да поспать.

Он встал и остальные полицейские встали вслед за ним, как вдруг Тома'с шепотом сказал:

— Мама! Они его повесят! — и заплакал.

— Ну, полно, полно, — сказала женщина, — что же они-то могут поделать? — Женщина быстро опустилась на колени и раскрыла объятия. Иди к маме, сыночек, милый мой!

Мальчик подбежал к ней:

— Они его повесят! — крикнул он высоким, срывающимся голосом и со всей силы вцепился в ее руку.

— Ну-ка, малой, давай, не бузи тут! — сказал сержант.

Мальчик вдруг резко развернулся и набросился на него с неожиданной яростью. Он вцепился сержанту в ноги, кусался, молотил кулаками и пинал его. Нападение его было таким буйным, что сержант отшатнулся к стене, но тотчас же схватил мальчика и отшвырнул его через всю комнату. В то же мгновение оба пса набросились на сержанта, злобно рыча — одного он пинком отбросил в угол, откуда тот сразу же метнулся снова, оскалясь и сверкая налитыми кровью глазами; другого пса перехватила женщина. Под ужасный лай, рычание и щелканье зубов полицейские выскочили из дома и захлопнули за собой дверь.

— Шон! — проревел сержант. — Ты крепко держишь этого типа?

— Так точно, — ответил Шон.

— Если он убежит, я из тебя кишки вымотаю; имей в виду! Пошли, и чтоб больше не мешкать!

Они тронулись по дороге в звенящей тишине.

— Собаки, — сказал Философ, — умнейшие из существ…

— О Господи!.. — простонал сержант.

— С самых ранних времен их разумность была отмечена и записана, и древние литераторы все как один сообщают об их сообразительности и верности…

— Да закроешь ты свой рот?! — рявкнул сержант.

— Никоим образом, — ответил Философ. — Слоны также считаются чрезвычайно разумными и преданными своему хозяину, и они могут строить стену или нянчить ребенка с равным искусством и успехом. Лошади в этом смысле имеют очень хорошие рекомендации, однако крокодилы, куры, жуки, броненосцы и рыбы не испытывают никакой особой привязанности к человеку…

— Чтоб все эти звери забились тебе в глотку — может, тогда ты прекратишь свою болтовню!

— Не имеет значения, — сказал Философ. — Не знаю, с какой стати эти животные привязываются к человеку с такой нежностью и любовью и в то же время сохраняют присущую им изначальную кровожадность, так что своим хозяевам они позволяют обращаться с собой как угодно плохо, но весьма охотно дерутся друг с другом и не бывают по-настоящему счастливы иначе, чем во время бессмысленной борьбы между собой. Я считаю, что не страх укрощает этих существ, но что даже самое дикое животное имеет способность к любви, которая просто не бывает должным образом замечена, и которая, если относиться к ней разумнее, может поднять его до положения разумного животного, сопоставляемого с разумными, и, вероятно, установить между нами и им связь, которую нельзя назвать иначе, чем взаимовыгодной.