Карл Кунов - Свинцовый ливень Восточного фронта

• Название: Свинцовый ливень Восточного фронта
• Автор: Карл Кунов
• Издательство: Яуза-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9955-0060-5

Когда в 1928 году юный Карл фон Кунов завербовался в Рейхсвер, он не мог даже вообразить финала своей военной карьеры. Срок действия его 12-летнего контракта истекал осенью 39-го — однако демобилизации молодому Spieβ'у (фельдфебелю) пришлось ждать еще долгих пять лет: фон Кунов прошел через четыре фронта, участвовал в Польской и Французской кампаниях, готовился к десанту на Британские острова и воевал против союзников в Западной Европе. Но самыми трудными, самыми страшными и кровавыми были три года на Восточном фронте. В 1941 году дивизии, в которых ему довелось служить, наступали в Молдавии и проламывали «Линию Сталина» на Украине, в 42-м — рвались на Кавказ и бежали оттуда, в 43-м — истекали кровью на Миуссе и Днепре… Обо всем этом, об увиденном и пережитом фон Кунов рассказал в своих уникальных мемуарах, особенно ценных потому, что автор, поднявшийся от комвзвода до командира полка, видел войну и с передовой, и из тыловых штабов, знал и «солдатскую», и «генеральскую» правду и лучше других понимал, чего стоят жизнь и смерть на Восточном фронте.

---

После начала кампании в России дочь владельца замка сказала мне, что теперь мы, немцы, точно проиграем войну. Официально, конечно, я не мог с нею согласиться.

В конце лета я был уведомлен о моем направлении в офицерский резерв группы армий Юг на Восточном фронте. Это было моим последним прощанием с частью, бойцы которой были в основном моими земляками.

Моей первой остановкой в России был Кировоград, где находился офицерский резерв группы армий. Перемена вида от зеленой, красивой Франции до унылой, серой России была столь сильной, что мне понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к этому. Квартиры офицерского резерва были в прежнем местном штабе советской тайной полиции — низеньком кирпичном здании. В здании были явно видны следы от пуль на стенах подвала, одиночных камер и так далее. Короче говоря, в здании было все, что требовалось обитателям штаба тайной полиции для их ремесла.

В то время в Кировограде был также гигантский лагерь с тысячами русских военнопленных, которые после начала так называемой «распутицы» стояли по колено в грязи. Хотя они были нашим противником, я все равно чувствовал, что ситуация этих людей была отвратительной и невыразимо угнетающей.

Совершенно очевидно, нельзя было обвинять штаб группы армий в их страдании. У нас просто был недостаток помещений для их размещения и особенно средств для перевозки их в более подготовленные лагеря. Но я не хочу скрывать, что в некоторых местах обращение с русскими военнопленными было некомпетентным! Злодеяния, совершаемые в отношении некоторых немецких солдат, по-видимому, также способствовали плохому обращению со многими русскими военнопленными.

Когда меня отправляли на восток, я был фактически убежден, что не успею поучаствовать в боях. Отто Дитрих объявил по радио, что с конца лета в России будут нужны лишь действия по наведению порядка.

На месте все оказалось совсем иначе.

После нескольких дней в Кировограде я получил приказ прибыть в часть, в составе которой я побываю почти во всех своих боях войны, а именно 198-ю пехотную дивизию, сформированную в Баден-Вюртемберге. Я доложил командующему 308-го гренадерского полка, пожилому человеку, которого, как я сразу заметил, очень любили его люди. Этот полковник, «Папа Шульц», сказал мне с сильным швабским акцентом: «Для моих швабцев не пройдут отговорки, что вы даете своим пруссакам!» Он сразу сказал, что он от меня ждет. Как я позже установил, я был действительно почти единственным нешвабцем в офицерском корпусе его полка.

Солдаты на фронте с сильной горечью относились к неверному истолкованию и недопониманию реальной ситуации. У меня почти не было времени, чтобы привыкнуть к Восточному фронту. Через несколько часов после моего прибытия я был на вершине безлесного холма, напротив шахты, занимаемой русскими. Мои укрепления (!) назывались «высотами Линцмайера», в честь того лейтенанта, которого я был послан заменить. Позиции занимали лишь несколько унтер-офицеров и солдат нашего 1-го батальона. Слева и справа от нас были большие бреши в линии обороны. Единственной поддержкой защитников одинокого холма был взвод тяжелых пехотных пушек, обстреливавших подходы к высотам Линцмайера и шахте. Для меня настоящая война началась только теперь, на высотах Линцмайера.

На фронте я познакомился с фельдфебелем Рейфом, командиром взвода пехотных гаубиц. Он был кандидатом в офицеры и позже служил сначала в качестве моего временного адъютанта, а затем командующего 13-й роты 308-го гренадерского полка. Он был очень приятным и энергичным джентльменом с хорошим чувством юмора и превосходными манерами. После войны он сделал очень успешную карьеру правительственного чиновника. Он стал самым высоким чиновником у себя на родине и остался как министерский директор, руководитель государственной канцелярии Баден-Вюртемберга до ухода на пенсию. После войны я часто посещал его. Несколько лет назад он ушел на пенсию и переехал в Швейцарию.

Я пробыл на высотах Линцмайера лишь несколько дней, но этого было достаточно, чтобы познакомиться с менталитетом моих будущих товарищей. Для швабцев война была чрезвычайно неприятным, бессмысленным занятием, но действительностью, которой нельзя было избежать.

Трезвые, аккуратные и практичные, они занимались этим делом с той же самой силой и энергией, как и своими делами в мирное время на своей родине — Швабии, что, на их взгляд, имело гораздо больше смысла. За несколькими исключениями, эти швабские Ландсеры были жесткими, прочными, надежными, храбрыми, верными и хорошими товарищами. Несколько дней спустя я снова был переведен, на сей раз из 1-го во 2-й батальон 308-го гренадерского полка. На закате я отправился с бойцами, несшими обед, в мою новую часть, в которой я пробуду следующие восемь трудных месяцев.

Первым делом я доложил командиру батальона, призванному резервисту, который в мирное время был школьным деканом. Ему нелегко давалось скрывать свою очевидную беспомощность относительно требований этой войны. После краткого интервью я отправился дальше, на командный пункт 7-й роты.

В момент моего прибытия рота вовсю занималась отбитием атаки русских. Я бросил свои немногие вещи в полуразрушенном убежище, где располагался командный пункт, и поспешил с посыльным на линию фронта, которая проходила в нескольких сотнях метров. Воздух «кишел свинцом», и мы были встречены трассерами с противоположной стороны, которые проносились мимо наших ушей. Укрывшись за углом дома, запыхавшийся посыльный указал на измученную фигуру, стоявшую прямо и безо всякого укрытия. С сигаретой в уголке рта, призрак стрелял снова и снова в наступающих русских и, казалось, отдавал комментарии с сильным швабским акцентом. «Вот еще один получил!», «Мимо, нет, подождите, тот тоже получил!» и так далее.

Совершенно ясно — это было неподходящим временем для доклада моему новому командиру. Я решил, что правильнее будет принять участие в отбитии атаки, пока измученный командующий не объявил: «Хорошо, похоже что все». Только тогда я смог доложить.

Когда пули проносились мимо, я сказал: «Ради бога, герр капитан, почему вы не ляжете?» Он ответил: «Дорогой молодой друг, я страдаю от болезни почек. Земля слишком холодная для меня, чтобы на ней лежать».

Таким было знакомство с командиром моей новой роты. За тринадцать лет военной службы я никогда не встречал никого, даже примерно похожего на него. Вместе с посыльным, несколькими солдатами и мной он отправился назад на командный пункт, неся винтовку под рукой как охотник, и все еще с потухшим сигаретным окурком в уголке рта. Усмехаясь, он уселся в свое потертое кресло.

Только затем он задал несколько вопросов, включая, доложил ли я уже командиру батальона. После того как я подтвердил, что я доложил, он задумался на несколько секунд. Наконец, медленно он сказал: «Вы знаете, я вам хочу сказать одну вещь — командир батальона очень большая задница». Такая неприятная и прямолинейная оценка командующего одним из его подчиненных была мне в новинку. Конечно, любой солдат может временами так подумать, но не сказать же вслух? Конечно, критика начальников — за их спинами — не была чем-то новым в моей армейской службе…

С моих солдатских дней я помню шпильки лейтенанта фон Шт., который дал «тому самому Эрвину» его прозвище. Он был определенно не поклонником нашего резкого и странного командира роты, и я думаю, что его направили в нашу роту, чтобы Эрвин его «выдрессировал». Бисмарк сказал однажды, что мир в состоянии скопировать немцев тем или иным родом, но нельзя скопировать прусского лейтенанта. Возможно, лейтенант фон Шт. был одним из подобных офицеров. Однако сказанное Бисмарком было преуменьшением, потому что подобный тип офицера существовал по всей Германии! Лейтенант фон Шт., родом из моравских дворян и впоследствии силезец, был пруссаком лишь по месту службы. Он постоянно придумывал какие-то шутки, конечно, когда Эрвина не было рядом! И это было непросто, так как у Эрвина были агенты, которые сообщали ему обо всем — конечно, не из зависти или неприязни, но только ради благополучия и пристойного облика роты! Jawohl!

Я хорошо помню урок, который лейтенант фон Шт. особенно любил преподавать. Этот урок Эрвин бы точно не одобрил. Урок касался оформления внутренних сторон дверец шкафчиков. Как их коллеги во всем мире, немецкие солдаты украшали эти дверцы фотографиями, не только семейными снимками, но и фотографиями женщин… часто весьма сексуальных. Эти фотографии были предметом любимой речи лейтенанта. Он набрасывался на «безвкусное» размещение фотографий. «Когда рядовой Пржибильски вешает дядю Августа справа и тетю Берту слева, совсем неправильно вешать голую женщину, непристойно выставляющую ее, между ними!» Лейтенант фон Шт. серьезно задумался бы. Затем, на голубом глазу, он бы приказал: «Перевесьте их в более подобающем виде», и, продемонстрировав «более подобающий» вид, он перешел бы к следующему шкафчику. Он никогда не заставлял владельца шкафчика снять их.