Жак Деррида - Эссе об имени

• Название: Эссе об имени
• Автор: Жак Деррида
• Издательство: Издательство "АЛЕТЕЙЯ"
• Жанр: Философия
• Год: 1998
• ISBN: 5-89329-105-0

Жак Деррида (р. 1930 г.) — один из самых оригинальных и известных философов XX века, вот уже несколько десятилетий привлекающий к себе самое пристальное внимание широкого круга интеллектуалов. "Эссе об имени" включает в себя три относительно самостоятельных работы: "Страсти", "Кроме имени" и "Хора". Книга представляет большой интерес для философов, филологов, лингвистов, культурологов, искусствоведов, преподавателей вузов, студентов и всех, интересующихся состоянием современной философской мысли. Издание осуществлено при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Французского культурного центра в Москве

---

— Я думаю о том, что происходит в самой Европе, где папа взывает к конституции или к восстановлению Европы единой в христианстве, которое могло бы стать ее сущностью и предназначением. Во время своих путешествий он старается показать, что победа над тоталитаризмом в странах Восточной Европы достигнута благодаря и во имя христианства. А во время над называемой войны в Персидском заливе, объединенные западные демократии часто произносили христианские речи, говоря о международном праве. Было бы слишком говорить теперь, что это не предмет коллоквиума.

— С одной стороны, это отрицание, подобно новому утверждению, как бы запирает на два оборота логоцентрический тупик европейского приручения (Индия, с этой точки зрения, не является чем-то совершенно отличным от Европы). Но с другой стороны, это также то, что происходя на открытом краю этой внутренности или этой глубины, оставляет проход, оставляет существовать другое.

— Оставлять — вот трудное для перевода слово. Как они будут его переводить? "То leave"? Как во фразе, которая скоро потребуется нам, когда мы будем расставаться (Я оставляю Вас, я ухожу, I leave)? Или "to let"?

— Здесь стоит прибегнуть к немецкой идиоме. Силезиус пишет в традиции Gelassenheit, которая идет как минимум от Экхарта — мы об этом говорили — до Хайдеггера. Нужно все оставить, оставить всякое "что-то" ради Бога и, несомненно, оставить самого Бога, расстаться с ним, то есть одновременно покинуть и (но) оставить его (по ту сторону бытия-чего-либо). За исключением его имени — о котором нужно молчать там, куда он отправляется сам, чтобы прийти туда, к своему собственному исчезновению:

Dass etwas muss man lassen.

Mensch so du Etwas liebst, so liebstu nichts furwahr:

Gott ist nicht diss und dass, drumb lass dass Etwas gar.

Что-либо, нужно это оставить.

Человек, если ты любишь нечто, значит ты ничего на самом деле не любишь:

Бог — не то и не это, оставь же навсегда это нечто.

(I,44)

или еще:

Die geheimste Gelassenheit.

Gelassenheit fahr GOtt: GOtt aber selbst zulassen,

Ist ein Gelassenheit die wenig Menschen fassen.

Самое тайное расставание.

Расставание способно постичь Бога; но оставить Бога самому себе -

Вот расставание, которое мало кто из людей способен постичь.

(II, 92)

— Расставание в этом Gelassenheit, расставание для этого Gelassenheit не исключает удовольствия или обладания (jouissance), напротив — оно дает им место. Оно открывает игру Бога (Бога и с Богом, Бога с самим собой и с творением); оно открывает страсть к обладанию Богом:

Wie kan man GOtt geniessen.

GOtt ist ein Einges Ein, wer seiner wil geniessen,

Muss sich nicht weniger als Er, in Ihn einschliessen.

Как можно обладать Богом.

Бог единонеразделен, кто хочет обладать Им,

Должен не меньше, чем он, заключаться в Нем.

(I,83)

— Оставить место для другого, любого другого — это гостеприимство. Двойное гостеприимство: первое, имеющее вид Вавилонской башни (строительство [construction] башни, призыв к универсальной традиции, но также и насильственное насаждение имени, языка, идиомы), и второе (другое, то же самое), подвергающее разрушению [de-construction] башню. Эти два намерения побуждаются одним определенным желанием универсального сообщества, по ту сторону пустыни черствой формализации, т. е. за самим построением. Но оба должны обращаться к тому, чего они хотели бы избежать — неизъяснимому. Желание Бога, Бог как другое имя желания ведет переговоры в пустыне с радикальным атеизмом.

— Когда слушаешь Вас, то возникает все крепнущее ощущение, что пустыня является другим именем, если не другим местом желания. И голос апофазиса, имеющий порой тональность оракула, на что мы недавно намекали, раздается в пустыне, однако это не всегда означает: вещать в пустыне.

— Движение в сторону универсального языка колеблется между формализмом или самым обедненным, засушливым, поистине пустынным техническим наукообразием, и, с другой стороны, — некоторого рода всеобщим натиском нерушимых тайн, неподдающихся переводу идиом, похожих на непереводимые печати. "Негативная теология" в этом колебательном движении является одновременно участвующей, включенной и содержащей в себе. Но рассказ о Вавилонской башне (конструкция и деконструкция одновременно) есть также история. Чересчур наполненная смыслами. Невидимая граница здесь могла бы пройти не между вавилонским проектом и его деконструкцией, а между вавилонским местом (событие, Ereignis, история, откровение, эсхато-телеология, мессианизм, обращение, направление, ответ и ответственность, строительство и разрушение) и какой-то невещественной "вещью", как недеконструируемая Хора, которая предшествует самой себе в доказательстве, так, как если бы их было две, она и ее дубль. Место дающее место Вавилонской башне должно быть недеконструируемым, но не как конструкция, имеющая прочные основания, застрахованные от любого внешнего или внутреннего разрушения, а как сама расстановка (espacement) де-конструкции. Именно тут происходят и имеются эти "вещи", которые называют, например, негативной теологией и ее аналогами, конструкцией и ее аналогами, коллоквиумом и его аналогами.

— Что Вы хотите сказать, успокаивая себя этими "аналогами"? Что существует особая возможность в переносе или переводе того, что негативная теология может стать неким analogon или всеобщим эквивалентом, в переводимости, отрывающей, но также и возвращающей этот analogon его греческому или христианскому построению? Что этот шанс может стать шансом на своеобразие, позволяющим сегодня что-то другое, нежели потеряться в сообществе?

— Может быть. Но я не стал бы пока говорить о сообществе или о своеобразии — ни человеческом, ни даже антропо-теоцентрическом, ни даже том, что мы встречаем вперекрестье (Gevier), где называемое "животным" было бы смертным, прошедшим в тишине. Да, via negativa возможно была бы сегодня переходом от идиомы в пустыне самого общепринятого, как вероятность права, к другому всеобщему договору о мире (за рамками того, что сегодня называют международным правом; это очень позитивная вещь, но еще очень зависимая от европейского понимания государства и права, а потому столь легко инспектируемая отдельными государствами): вероятностью обещания и, во всяком случае, предвестником.

— Так Вы дойдете до того до утверждения существования в наши дни "политики" и "права" "негативной теологии". Какой политико-правовой урок мы можем извлечь из возможности этой теологии?

— Нет, не извлечь, а вывести как некую программу из предпосылок или аксиом. Но без этой возможности (той, обязывает нас впредь заключать это слово в кавычки) не было бы более ни "политики", ни "права", ни "морали". Их смысл был бы поколеблен.

— В то же время Вы допускаете, что "без" и "не без" являются словами, которые труднее всего сказать или услышать, самыми немыслимыми или невозможными. Что хотел, например, сказать Силезиус, когда оставил нам в наследство эту максиму:

Kein Todt ist ohn ein Leben.

Никакая смерть не без жизни.

(I. 36)

или лучше:

Nichts lebet ohne Sterben.

GOtt selber, wenn Er dir wil leben, muss ersterben:

Wie danckstu ohne Tod sein Leben zuererben.

Ничто не живет без того, чтобы умереть.

Даже сам Бог, если он хочет жить для тебя, должен умереть:

Как думаешь ты без смерти наследовать его жизни?

(I.33)

— Писалось ли когда-нибудь что-то более глубокое про наследование? Я понимаю это как тезис о том, что значить "наследовать". И дать имя, и получить. Кроме…

— Да, поскольку "без", наследование, родство, если Вы предпочитаете, есть вещь самая трудная для осмысления и для "жизни", для "смерти". Но не забывайте, что данные и непосредственно прилежащие к ним максимы Силезиуса (I, 30, 31, 32, 34,etc.) имеют христианский смысл, a apostscripta максим 31 и 32 цитируется святой Павел ("Бог умирает и живет' в нас. Я не умираю и не живу: Бог сам умирает во мне" и т. п.), чтобы объяснить, как нужно читать. Они учат читать, читая святого Павла, и не иначе. Post-scriptum к чтению или христианской самоинтерпретации может задать целую перспективу "Паломника херувима" и всех этих "без", включая " GOtt mag nichts ohne mich" (I, 96), включая " GOtt ist ohne Willen" (I, 294), включая — хочет того Хайдеггер или нет — "Ohne Warumb" из "Die Ros'ist ohn warumb…" (I, 289). Если Хайдеггер этого не хочет, то ему нужно было написать другой post-scriptum, который всегда возможен и представляет собой другой опыт наследования. Трудность этого "без" распространяется через то, что все еще называют политикой, моралью или правом, которые также подвергаются непосредственной угрозе со стороны апофазиса. Возьмите пример демократии, идеи демократии, грядущей демократии (не "Идеи" в кантовском смысле и не современного, ограниченного и зависимого, понимания демократии, но демократии как наследования обещанию). Сегодня ее дорога, может быть, проходит в мире по — то есть через — апориям негативной теологии, которые мы только что схематично проанализировали.