Георгий Гачев - Как я преподавал в Америке

• Название: Как я преподавал в Америке
• Автор: Георгий Гачев
• Издательство: Алгоритм, Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-28541-9

В осенне-зимний семестр 1991 года (сентябрь — декабрь) я преподавал в Весленском университете в США. Я вел два курса: «Национальные образы мира» на английском языке и «Русский образ мира» для славистов по-русски. Это был мой первый приезд в Америку, и я удивлялся многому. Как мне привычно, я вел дневник своей жизни там и мыслей об Америке в сравнении с Россией и нашей ситуацией. Когда я раскрыл эти записи три года спустя, я понял, что они могут представлять общий интерес.

Г. Гачев

---

Я — не рыночен! — горжусь! Но — и страдаю, что не проникну туда. И втайне жду, надеюсь, что придет время, когда мое нерыночное станет новым словом и бестселлером — на рынке и модным, и расхватываемым…

Камень преткновения

27.12.91. 2 ночи — экзистенциальный момент — используй — бессонница! Редкость ведь у тебя в жизненном хозяйстве. А все от того, что дал Суконикам читать свой взрывчатый текст — про «Еврейство». И всё: взволнованы, не могут вынести, допрашивают: «Ты что, действительно считаешь, что евреи пахнут? Есть приличия, и я такому бы указала на дверь!» — побледнев, Инна, в час ночи, прочитав слова Св., вспомнившей, что студент один издавал какой-то запах.

Как все дороги ведут в Рим, так все разговоры в еврейской среде приведут к еврейству и антисемитизму. Ходили мы в гости к Жене Беркович, кто Диму пригрела и была ему матерью тут. О разном говорили, но в конце сцепились они с Аликом про комментаторшу по теле о сексе — Доктор Руф, маленькая кар- лица-еврейка. Алик рассказал, как о ней — любя и добродушно негры и желтые высказываются, а Женя узрела негритянский антисемитизм в этом. Ведь лет двадцать назад они вместе боролись за гражданские права, и евреи-демократы поддерживали Мартина Кинга. Но когда движение победило и все уравнены в правах, евреи стали притормаживать продвижение негров наверх. «Права дали, а власти — нет». И в неграх назревает злоба. Евреи, правящие тут общественным мнением через масс- медиа, приручают меньшинства прочие, давая им привилегии и квоты в колледжи и на службы. Но так понижается общий уровень — к энтропии, — объяснил мне потом Алик.

Но какая реакция — на «запах»! Юз тоже, когда прочитал, это помнил и сказал, что-то вроде: «Чтоб не говорили, что евреи пахнут». Как раздули это мизерное место в моем 700-странич- ном тексте!

— Нет, ты скажи! — Алик мне, — ты действительно так считаешь?

— Да какое «считание»! Это эпизод-кирпичик в соборе моем! Что ты придрался? Это ложится в рассуждение о минус-Космосе; теория, при чем тут отнесение к человеку?

— И не ново это, общее место в антисемитизме. И у Толстого об этом.

— Да не знаю я этого. Не читал. Что знаю и читал — там видны эти тексты.

Неужели дружба погорит на этом «запахе»? А что? Как раз из- за таких невыносимых мелочей рушились у тебя, экспериментатора безоглядного, — отношения. И когда Лариса Яковлевна подглядела какой-то текст. И Светлана: когда в Щитове запись про то, как я шел с косой с Настей и мелькнул бесов соблазн, — они бежали от изверга. А и сейчас, когда стояли с Сукоником в метро и электричка подходила, мелькнуло бесовское: «А толкани!» — и я тут же от него и от края отошел. Но ведь мелькнуло же! Как и мелькали о самоубийстве мысли: с этажа броситься, с моста — всю жизнь нет да нет, а вспыхнут!..

— Только посредственность не выношу в человеке, — Инна сказала вчера, когда мы глубоко разговаривали, исповедно. Но вот я превзошел меры приличия и возможного в высказывании — и она интеллигентный прием осуждения вспомнила: указать на дверь! Так думающего — не принимать в приличном доме. Есть пределы и правила приличия! И мой проходящий разговор со Светланой 13 лет назад, совершенно мимоходная ее реплика, которую и Алик правильно понял: совсем не из ее нутра, а просто из памяти — курьез, — запоминается и вырастает до небоскреба в значении: будто человек все эти 13 лет, и у них бывая и общаясь, только об этом гнусно и тайно и предательски думает! И я еще хуже — на этом фиксирую ум и строю теории расистские!

Вот так мой поиск в себя оборачивается, когда дашь читать даже самым просвещенным и понимающим и тебя любящим людям.

Как сильно шибает абсолютная вопросительность!

Ведь видят, что это шажочек-элемент в движении мысли, но задевает нерв, струну — и помнится как главный.

И так во всех моих «космосах» — заинтересованные объекты найдут поношение какое-нибудь себя: и русские, и американцы, и армяне, и грузины, и болгары мои, и проч.

Но нелепое положение — что я в доме у Сукоников застрял еще на неделю почти. А мне бы уметывать отсюда. Им тяжело, и мне может стать, если они так травмированы этим местом и объяснениями по его поводу — лучше бы их не было, да еще в два ночи!

Я завишу от их любезности — ходить со мной и покупать Светлане вещи и девочкам. А в душах — может, такая трещина! Но ведь Алик сам — провокатор людей: добраться и задеть экзистенцию человека, и радуется смотреть, как тот завопит от кишок! И вот сам — от меня завопил! Вынесут ли наши отношения этот удар, экспериментум круцис?

О, как бы не зависеть друг от друга! А вот беспомощен тут без них, и приходится проситься, и им тратить свое время и предоставлять дом и еду. А с другой стороны — не было б этого экзистенциального прорыва, испытания и узнавания, чего мы стоим. А это — ценность!

Ой, просить друг у друга!.. Печатаю в ночи на машинке Алика, потому что утром пришли Яновы и попросили мою, и я дал.

С другой стороны — отношения роют душу и рождают мысли, пища им… Так что терпи, не ропщи.

А тема о «запахе» болезненна теперь прежде всего — для меня. Я в чужом доме, со своим скарбом, не могу постираться, сплю на их простынях, и хотя я сух и по утрам душ принимаю мощный, однако ж при сосредоточении ноздрей — и сам могу «пахнуть». Во как! Переплетец! Как у трагикомического героя. Даже любопытно, как назавтра станут развиваться отношения. Драма в доме. Сюжет появился. Как-то мы разыграем эту ситуацию в импровизации?.. Отписал — и уже повеселел: сюжет1 Азарт — превыше даже прагматики хороших отношений и риска их потери.

Но я — хам, конечно. А они — люди нежные и тонкие, деликатные…

И вот мы вступаем в кажимости: им станет казаться, что я все время, всю жизнь, 30 лет, что их знаю и люблю, был неискренен и только и делал, что принюхивался. Хотя они — одни из самых чистоплотных людей и аристократичнее меня, варвара… Воспитаннее.

Куда мне взрослеть на старости-то лет?

— вырвалось из меня уже по другому поводу, когда Алик рассказывал про то, как они ходили два года к психиатру с Инной, и он помог им наладить отношения с сыном. Например: когда он пропил первые заработанные деньги, опытный психиатр им объяснила: «Это он не хочет взрослеть, стать самостоятельным, отодраться от папы-мамы». Опытна, знает автоматику реакций… Я тут же отнес это к себе:

— Я тоже боюсь взрослеть: прячусь за папеньку-маменьку советчины; даже будучи ее блудным сыном, все ж на нее ориентирован, и в ее нутри я и мое дело. И вот не хочу делать усилия рвать пуповину и переходить к жестокому стилю рыночной экономики, а свиваюсь в писание внутрь, не напоказ. А насколько это сильно — вот мой текст, в котором я им дал подглядеть свое тайное. Хотя нет — не тайное оно, открытое — только не людям, а Богу, перед Кем ничего не стыдно, никакого помысла!

Завтра про это им придется рассказывать, свой метод объяснять. Что ж, послужи, отблагодари так — за их тебе помощь и хлопоты. Развей, чем можешь…

Во как: полчетвертого ночи! Уж и не упомню, когда так писывал нощно! Попробуй спать.

27 же, 9.30 утра. Вроде все мирно и любовно.

Вечеру вдовы Бориса Шрагина

28.12.91. Вчера многопокупочный день — бросался долларами, будто богатый. И верно, лишнего купил. И — плохого. Вон пальто Светлане — грубое по виду. Но нет других на ее размер, и бедным Суконикам надоело водить очередного советского друга по магазинам и терять время своей жизни.

Вчера вечером были у Наташи Шрагиной — вдовы уже Бориса, к чьему камню на кладбище я тут позавчера приходил, прогуливаясь по воздуху: наилучший — на кладбище соседнем, рядом.

В застолье и разговорах как видно, что якобы общая позиция, теория каждого — есть его личный интерес! У меня тоже — мой консерватизм и воздыхание по брежневской стагнации…

Был там живой человечек — историк Юрий Бессмертных, по средневековью, тут в Принстоне на «феллоушип» — то есть просто полгода занимается в библиотеке и проч. Говорили о политике американцев по отношению к тому, что в «бывшем СССР», и как и они понимают только то, что им выгодно: чтоб не было беспорядка и предсказуемость была…

А Бессмертных, демократ-либерал-еврей круга Баткина и Библера, развивал такую мысль: что самое главное — чтобы американцы поддерживали вот их, светлых людей новой демократии, и их изданиям давали б средства, «спонсорами» были, а также и кушать, не дали б помереть с голоду в сии годы…

Начав писать это с иронией, вижу, что и я за: ведь прочие слои как-то смогут — грубые и земные — приспособиться и что- то урывать. А мы — нежные, нас содержать надо… Если только вот — как нам с ним — не выпадет еще и шанса — подработать долларов на Западе. Этот резерв, кстати, как раз интеллигенты- демократы уж поиспользовали, я — и то случайно — позже приложился к сему пирогу…

Шрагина Наташа вспоминала их героический диссидентский период: что именно это сопротивление породило Перестройку, а вот забыли, не ценят… Что они герои и мученики: как им тут тяжко выпало врезаться, вживаться в чужой стиль…