Георгий Гачев - Как я преподавал в Америке

• Название: Как я преподавал в Америке
• Автор: Георгий Гачев
• Издательство: Алгоритм, Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-28541-9

В осенне-зимний семестр 1991 года (сентябрь — декабрь) я преподавал в Весленском университете в США. Я вел два курса: «Национальные образы мира» на английском языке и «Русский образ мира» для славистов по-русски. Это был мой первый приезд в Америку, и я удивлялся многому. Как мне привычно, я вел дневник своей жизни там и мыслей об Америке в сравнении с Россией и нашей ситуацией. Когда я раскрыл эти записи три года спустя, я понял, что они могут представлять общий интерес.

Г. Гачев

---

И тот же вопрос воскрес — о «хлебах», которым дух зла искушал Христа в пустыне и который в «Легенде о Великом Инквизиторе» подхвачен. И когда Христос ответил: «Не о хлебе едином сыт будет человек, но и о Слове…» — он же не оторвал Слово, но дал в контексте: «Не только хлеб, но и слово», — оставляя хлеб как безусловно правомочный и нужный член сего сочетания. Ибо без ориентации на Хлеб — и Дух не тот, гаснет и киснет…

Надо будет на следующее занятие вынести это — на дискуссию.

«Вишневый сад» Чехова

— разбирали, и интересно Маша Раскольникова:

— Когда я читала первые два действия, представляла, как это хорошо можно поставить в сумасшедшем доме! Все говорят, друг друга не слушают, одно и тоже бубнят… Театр абсурда…

— Это ново и живо: верно, там все как в мании какой, своим пунктом одержимы и не сообщимы, голосят в воздух! Как и ныне в полемиках плюралистических, демократических: каждый свою дуду-ноту-линию тянет… Но, конечно, автор поверх всего и вяжет гармонию…

А Лопахин, с его предложением разбить Единое Целое Вишневого сада на парцеллы-участки дачникам, — прообраз Столыпина и хуторов и нэпа.

— А Вишневый сад — как Россия! — Роберт Рич сказал.

— Ей тоже распадаться, что и происходит сейчас.

Но завязалась у меня мысль отсюда: при барах имение — единое целое. И при советчине в колхозе — мир и скоп, без пар- тикулярности. Восстановлены целые, было распадаться начавшие при «буржуйстве». Это дополнительное показание о том, что советчина — из барства дворянской цивилизации, и тут лакеи и слуги — из грязи в князи: тот же в них идеал жизни: ничего не делая, а заставляя других, будучи начальником, не находя в труде-работе радости, а лишь в бонвиванстве. Как лакей Яшка тут при Раневской.

Отметил, что любовь вялая тут: не проскакивает искра между Лопахиным и Варей, Трофимовым и Аней… Тут я было бросил мысль о вялом русском Эросе и поэзии разлук и несостоявшейся любви в литературе, — но они весело меня опровергли…

— Конечно, Эрос есть, — поправился я, — и дети рождаются; но речь не о реальности, а об идеальности и моделях и ценностях в культуре. И тут так уж сложилось, что возвышена и воспета — несостоявшаяся любовь…

— И это очень сильно влияет на души людей, — тут Маша другая, Штейнберг, что из России всего лишь 3 года как и вся еще там. — Так что заранее безнадега какая-то априорно при влюб- лении даже тебя осаживает: все равно, мол, ничего не получится!.. Так что это страшное вредительство русская литература причинила во России: эстетизируя несчастье и страдание. Вот почему большевики, что все же решительно взялись строить тут земную счастливую жизнь, — правильно настроены и за ними пошли.

Я присутствовал между двух Маш в их споре: Маша Расколь- никова, как феминистка, возмущалась, что американский мужчина так все занял, добытчик средств в семье, что женщине трудно работу найти и вырваться из семьи. А Маша «русская»: о, как русская баба-женщина мечтала бы иметь мужика-хозяина, кто бы семью обеспечивал! А то — и не зарабатывает, и пьяница, и придет — валяется с газетой. Ни денег, ни секса, ни помощи. На кой он нужен?..

— Все там в пьесе: «Кто я?» спрашивают (Шарлотта…) — вопрос самоидентификации: понять себя, узнать, а то — растеряны, будто не в себе и не свои все, и не свою жизнь живут! — Феликс об этом.

Да, снова вопрос: КТО? — как превалирующий в русском Логосе.

Борода и обрезание

Обратил я внимание, что у Пети Трофимова борода не растет: его укорила Раневская, когда тот гордо заявил: «Мы выше любви!» «Облезлый барин» — таким выродился русский дворянин за два века…

А какие бороды были, когда Петр их резал = оскоплял бояр и из шуб долгополых во чулочки со штанишками вдевал! Из растений — животными их делал, выводил из русского леса — на площадь-город социум-«ассамблею» — собрание, митинг. Кастрация то была…

— Но ведь брить бороду стали первые римляне, — кто-то сказал, — так как мешала в бою: голову рубили.

— А солдаты — лучшие мужчины, самцы! — Маша Раскольни- кофф.

— А евреи обрезание делают, бороду же сохраняют, — Маша Штейнберг. Она полурусская, но иудаизм исповедует — так мне Юз сказал…

Значит, во античную веру Петр приводил россиян, скульптурным тело делая и тем античную поэтику в литературу русскую вводя, что при Пушкине разовьется, а при Тютчеве начнет отходить…

«Война И Мир»

Два занятия проводили по Толстому, но не вошли в него, не прониклись, а лишь по поводу его говорили: на какие идеи он наводил. Одна — удивление выразила: как там по-французски говорят русские аристократы? И я задумался:

— Ведь с Петра введен немецкий стиль в государство, труд: голландцы и немцы званы на русскую службу и хорошо тут трудились и учили хозяйничать — миллионы в итоге. Но как же проник французский язык в высшее общество? Почему заговорили не по-немецки, а по-французски? И такое трио языков получилось в XIX веке: народ и литература — на русском, государство — немецкое (в царях ни капли русской крови), а аристократия — на французском говорила.

Тоже «всепонимание» оттуда — и две главные ориентации:

Нам внятно все: и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений.

(Блок, «Скифы»— уточнять приходится, помогать возможному будущему непосвященному в святые слова нашей культуры…)

Предложил я им подумать: а какое возможное будущее в XX веке у героев Толстого?

— Пьер Безухов мог бы увлечься Революцией, но потом тоже разочароваться.

— А Андрей Болконский был бы белый офицер.

— Но мог бы потом стать и красный. Как в «Хождении по мукам».

— А почему Пьер в Революцию мог бы увлечься? Потому что — бастард! Неприкаянный, без семьи, корней. А Болконский, человек истеблишмента, ответственный, опора, князь, дуб рода, — отвечает за землю и страну, человек чести и службы…

А Долохов мог бы быть террорист: ничего не любит, но мстит!

— А как же — мать-старушку любит?

— Ну, это как и «Не забуду мать родную!» — наколка у воров и блатных. Последний рубеж человечности и связи с жизнью. А так бы — и в ЧеКа мог работать.

— А Анатоль Курагин — комсомольский работник мог бы быть.

— Верно, секретарш бы соблазнял, бонвиван циничный.

Но я все налегал: что вот тут, в «Войне и мире», — положительная жизнь, дворянская цивилизация в цвету! Сколько разного тут, и как интересно можно жить! Язычество Толстого, нет христианского налегания на одно, этику. Потому — «Илиада» русская это…

Ревность к Моцарту

3.11.91. Ишь, заскочил уж как в ноябрь! Как не повникаешь в себя денек — так уж кажется: ничего не происходит там, и вообще писать не об чем. Быстро сходятся створки внутри — как волны над затонувшим судном иль человеком, как створки ямы крематория за опустившимся гробом. Так что сажусь вбуривать- ся — и выволакивать.

А для того сперва — вгляжусь в что за окном, в природе: благодать сухой поздней теплой осени и свет — рыжий («рыжий свет» — это уже неплохо, что-то в сем есть…). И вслушаюсь в звук — Бетховена 5-й сонаты медленную часть узнаю — Анданте.

Какие благие клещи Бытия обступают! И влекут: НАШЕ делай! Люби! Восхищайся! Претворяй — и страдания свои — в красоту! Как это умеет Природа: всякое дерьмо и навоз — в ДОБРО удобрений и в цветы превращать. И как композитор: свои мучения — в гармонию!

Тебе же — в мысли, понимания, в слова — живые.

Ну, доложи, что было…

Нет, невозможно: божественные восхождения-воспарения души — там, у Бетховена! Замри…

О, какой стыд! Как бедны мои категории-улавливатели, в кои втискивать пытаюсь — например, национальные музыки, типы мелодии! «Восходящие» — германские, «нисходящие» — итальянские. Фу!..

Однако какой-то бунт воздымается на Моцарта, кого пуще всего крутят. Да и на Гайдна и Бетховена — вообще на все имена первого ранга знаменитости. Когда вдруг редко сыграют кого- то не столь славного из той же эпохи или стиля — какая прекраснейшая музыка бывает — и даже лучше иных произведений сих знаменитостей! А имен тех и не упомнишь: слух забит Моцартами и Бахами!..

Это я, конечно, себя проецирую: свою канувшесть в массу забвенных, забитый шумом-рекламой более звонких и удачливых…

Ну ладно: моя жизнь-работа все равно так сладка! И ты ведь уже получил свое!

Вчера закончил лекцию, что буду читать тут в среду 6-го в Рассел-хаусе: уже афиши висят. Отвез Присцилле (милая и глубокая и добрая, при том, что холерическая еврейка!) — просмотреть на предмет ошибок — в артиклях и еще в чем, и поправить, чтоб нам не очень стыдиться.

Кстати, вдруг, готовя страничку «моделей»-эмблем, понял, какие нужно для Еврейства и Англии, что до сих пор мне не светило.

Для еврейства — семиподсвечник — ^^ одна опора на земле, т. е. ничто почти = «минус Космос». Зато в верх, в дух и небо — как воздеты руки и адресованность-открытость небу! Тогда как в Италии, где купол и арка, — закрытость от неба: но оно само нисходит в Италии, благословляя…