Фредерик Стендаль - Ламьель

• Название: Ламьель
• Автор: Фредерик Стендаль
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

Последняя героиня Стендаля, Ламьель, кажется прямой противоположностью первой его героине, Арманс. Если Арманс полна высокого нравственного чувства и рассматривает мир сквозь призму своих обязанностей, то Ламьель лишена всяких представлений о нравственности и все на свете расценивает только как пищу для своего любопытства. Она ничуть не робка и духовную смелость ставит превыше всего. В мещанской Июльской монархии, в эпоху благоразумия и расчетливости, она не может найти никого, кто был бы достоин ее уважения. Герцог де Миоссан с великолепными манерами и полным отсутствием характера, грубые коммивояжеры, тщеславные денди, бестолково прожигающие жизнь в скучном Париже, уродливый и смешной горбун — все эти люди, проходящие мимо нее и бесполезно вторгающиеся в ее жизнь, кажутся Ламьель все тем же убожеством во многих лицах, а жизнь — повторением одних и тех же случайных жестов и нелепых пустяков. Где в современном мире найти настоящего человека? Она находит его в беглом каторжнике и убийце, который покоряет ее сердце энергией, деловитостью и искренностью. Спасая его, Ламьель поджигает здание суда и погибает в огне.

Больше чем в каком-либо другом своем романе Стендаль в «Ламьель» враждебен мещанской морали. Жажда энергии, словно навеки исчезнувшей с лица земли, заставила его создать образ героини, противопоставленной обществу еще более категорично, чем Жюльен Сорель.

Роман не завершен.

---

Маркиза принимала причетника совершенно особым образом: когда он приносил кусок освященного хлеба, лакей нацеплял шпагу и распахивал обе створки дверей в гостиную, так как в эту минуту причетник представлял собою официального посланца кюре и выполнял свои обязанности по отношению к лицу, облеченному правами сеньора. Прежде чем покинуть замок, Отмар отправлялся в буфетную, где его ожидало нечто среднее между завтраком и обедом. Почтенный учитель возвращался после этого в свою деревню и подробнейшим образом расписывал всем встречным крестьянам, а затем и своей жене и племяннице Ламьель все блюда, которые ему подавали на завтрак, а кроме того, передавал и все то, что соизволила сказать ему г-жа маркиза. Вечером эти почтенные люди на свежую голову обсуждали, как наилучшим образом распределить деньги, которые важная дама передавала им для благотворительных целей. Такое доверие маркизы, а также доверие, которым он пользовался у кюре Дюсайара благодаря двадцатилетним стараниям и беспрекословному повиновению этому ужасному в гневе человеку, сделали из доброго школьного учителя весьма значительную особу, быть может, самую влиятельную во всей деревне Карвиль. Не было бы ошибкой сказать, что добрая слава о нем распространялась и на весь Авраншский округ, где он оказывал людям множество услуг. Что же касается г-жи Отмар, то с крестьянами она держала себя гордо, а мужем командовала; в отношении набожности она была, если это только возможно, еще более мелочной, чем ее супруг. Племяннице она только и говорила, что об исполнении долга и о грехах. Я так откровенно скучал в Карвиле, когда не стрелял зайцев маркизы, что по вечерам отдавал все свое внимание разным мелочам, которые только что пересказал, может быть, слишком подробно.

Если читатель разрешит, я объясню ему, почему я так словоохотлив; дело в том, что мелочами этими я занимался вместе с милейшим аббатом Леклу, которого грудная болезнь, нажитая им, когда он с воодушевлением выкрикивал свои проповеди в сырых и переполненных простолюдинами церквах, приковала на несколько месяцев к постели в замке Карвиль, а пишу я это в 1840 году, двадцать два года спустя.

В 1818 году мне выпало счастье оказаться племянником одного из тех американских дядюшек, которые так часто встречаются в водевилях. Дядюшка мой, носивший фамилию Деперье, считался у нас в семье повесой. Я писал ему два или три раза, когда приходилось посылать ему из Парижа платье или книги.

В декабре 1818 года, в ту пору, когда мы с аббатом Леклу потешались над серьезностью добрейшего Отмара и над ужасом, который внушал ему кюре Дюсайар, мой американский дядюшка вздумал скончаться и оставил мне в Гаване небольшое состояние и связанную с ним огромнейшую тяжбу.

— Вот теперь у вас определенное положение, — говорил мне добрый аббат Леклу, — вы будете и истцом и плантатором.

И он раздобыл мне в Гаване рекомендательное письмо от одного из местных кюре к гаванскому епископу.

Тяжбу свою я выиграл в 1824 году и повел райское существование богатого плантатора. Но через пять лет меня охватило желание богато пожить и в Париже, а любопытство заставило разузнать, что нового произошло за это время в Карвиле, что сталось с маркизой, уже давно сделавшейся герцогиней, с ее сыном и с Отмарами. Все эти приключения — а их было достаточно — вращаются вокруг маленькой Ламьель, удочеренной причетником, и мне пришла фантазия описать их, чтобы стать литератором. Итак, благосклонный читатель, прощай, ты больше обо мне не услышишь!

ГЛАВА III

Когда направляешься из Карвиля к морю, слева видишь небольшую долину, по которой бежит Ублон, тот самый ручеек, который вздумал стать живописным. Два больших луга, расположенных под значительным уклоном, обрамляют его с обеих сторон.

По левому берегу, гордо выставляя напоказ свои тумбы из тесаного камня, проходит отличная дорога, недавно отремонтированная по распоряжению г-жи де Миоссан. Это ограждение, имеющее весьма неучтивое название, поставлено для того, чтобы мешать неосторожным свалиться в быстрый ручей, протекающий здесь под самой дорогой на глубине десятка футов. Право на ремонт дороги, ведущей к замку, по совету кюре Дюсайара приобрела с торгов сама владелица. Расход на ремонт ее составил в бюджете общины сто экю. Герцогиня де Миоссан, в качестве подрядчицы получившая триста франков от деревенской общины! Как смешно это звучало в 1826 году, ибо к этому времени относится начало нашей весьма безнравственной повести!

В десяти минутах ходьбы от моста через Ублон открывается третий луг, возвышающийся над местом слияния Десизы и Ублона. Вдоль Десизы, у которой очень быстрое течение, тянется тропинка, образующая на верху этого третьего луга множество зигзагов. Взор путника, обращенный к замку, начинает по мере подъема различать песчаные дорожки английского парка, который содержится в большом порядке, а над ними вершины нескольких деревьев, посаженных, надо полагать, для того, чтобы из окон нижнего этажа не было видно далекого моря.

Поодаль стоит одинокая готическая башня, и ее квадратные серые камни очень эффектно вырисовываются на окружающем фоне. Эта башня, теперь совершенно разрушенная, была когда-то благородной современницей Вильгельма Завоевателя[9].

У самого основания третьего холма на берегу Десизы расположилась под огромной липой общественная прачечная. Это заведение, которое герцогиня твердо надеется когда-нибудь выселить оттуда, оборудовано двумя огромными дубовыми стволами, выдолбленными внутри, и несколькими плоскими камнями, поставленными на ребро.

В последний день сентября десятка три женщин стирали белье в этом водоеме. Многие из них, зажиточные крестьянки богатой Нормандии, сами не работали и пришли сюда якобы для того, чтобы присмотреть за своими служанками, на самом же деле, чтобы принять участие в общем разговоре, весьма в этот день оживленном. Некоторые из прачек были высокими, статными женщинами и фигурой напоминали Диану из Тюильри, а лица их, отличавшиеся правильностью овала, могли бы сойти за довольно красивые, если бы не были обезображены отвратительными чепцами из бумажной материи, кисточки которых из-за согнутого положения стиральщиц свешивались им очень низко на лоб.

— Эй, глядите, никак наш любезный доктор верхом на своем знаменитом Барашке! — воскликнула одна из прачек.

— Этому бедному Барашку приходится нести двойной груз: господина доктора и его горб, который не так уж мал, — заметила соседка.

Все подняли головы и бросили работать.

Довольно странный предмет, привлекавший их взоры, был не кто иной, как наш друг Санфен с ружьем на горбе.

И действительно, трудно себе представить, чтобы девушки могли пропустить это зрелище без смеха.

Горбуна это, видимо, сильно задело, что еще усилило веселье.

Господин Санфен спускался по узкой тропинке, пролегавшей вдоль Десизы; ручей низвергался в этом месте небольшим водопадом, и тропинка, подпертая множеством вбитых в землю колышков, делала несколько зигзагов. По этой тропинке и спускался несчастный доктор под обстрелом визгливых насмешек тридцати прачек.

— Осторожней с горбом, доктор, а то он свалится, покатится под гору и всех нас, бедных, передавит!

— Канальи! Гнусные канальи! — восклицал сквозь зубы доктор. — Что за гнусные канальи этот народ! И подумать только, ведь я ни одного су не беру с этих мерзавцев, когда провидение мстит за меня и насылает на них какую-нибудь хорошую болезнь!

— Молчите, девчонки! — кричал доктор, спускаясь гораздо медленнее, чем ему бы хотелось.

Ну и обрадовались бы прачки, если бы его лошадь в этот момент поскользнулась!

— Замолчите же, девчонки! Стирайте свое белье!

— Легче, доктор, не кувырнитесь! Если Барашек вас сбросит, мы зевать не станем — мигом украдем у вас горб!

— А что украсть у вас мне? Наверно, не вашу добродетель! Давно уж она гуляет неизвестно где! У вас тоже частенько горбы выпирают, да только не на спине.

Тут появилась женщина, привлекшая к себе общее внимание.

В этой женщине сквозило несносное стремление всегда соблюдать приличия; она вела за руку девочку двенадцати или четырнадцати лет, которой, видимо, было очень неприятно, что ей не дают порезвиться.

Женщина эта была не кто иная, как г-жа Отмар, супруга карвильского причетника, регента и школьного учителя, а девочка, живость которой она сдерживала, была ее так называемая племянница — Ламьель.

Надо сказать, что прачек возмущал вид важной дамы, который напускала на себя г-жа Отмар. Подумать только! Вести девочку за руку, вместо того чтобы дать ей попрыгать, подобно всем другим девчонкам в деревне!

Госпожа Отмар шла из замка по красивой дороге, огибавшей луг на правом берегу Ублона.

— А, вот и сама госпожа Отмар! — закричали прачки.

Но они прекрасно знали, что Отмарша не станет молчать и затянет с ними канитель надолго, а Санфен может улизнуть от них через четверть минуты; к тому же доктор в своем сдержанном бешенстве был много забавней.