Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

• Название: Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3
• Автор: Макар Троичанин
• Жанр: Современная проза

---

- Стразы, - подсказал ювелирных дел знаток за рулём.

- Грамотный, - одобрил ювелирных дел махинатор.

- Могу предложить настоящие.

- Какие? – быстро откликнулся на неожиданное предложение теневой делец.

- Всякие, - уверенно ответил Владимир, не имеющий и понятия о типах и достоинствах камней, - больше всего, по-моему, бриллиантов, прозрачных, и изумрудов, зелёных.

Экспедитор, расширив от удивления глаза, пододвинулся ближе.

- Что значит – всякие? Ты хочешь сказать, что у тебя несколько?

- Точно не знаю, но штук двадцать наверняка наберётся.

После такого небрежного признания штучный делец резко отодвинулся, чтобы внимательно рассмотреть богача за рулём – не разыгрывает ли?

- Ну, ты, Ротшильд, даёшь! Не знает. Не брешешь?

- Нет, - односложно ответил Владимир и тем убедил соседа.

- Откуда они у тебя?

Владелец бриллиантов и изумрудов криво усмехнулся, давая понять неуместность вопроса, и сам любопытствующий понял свою бестактность и заторопился:

- Беру! Все беру! Завтра посмотрим и сговоримся, идёт?

- Как будет со временем.

- Теперь я от тебя не отвяжусь, - пообещал взволнованный скупщик краденого, удовлетворённо хохотнул и дал наивысшую оценку шофёру: - А ты – наш брат.

Владимир из скромности не выразил удовольствия от лестной оценки – она ему была безразлична, а вот то, что появилась возможность реализовать присвоенные драгоценности, радовало. Он твёрдо решил все полученные деньги отдать Сергею Ивановичу, придумав какую-нибудь сносную легенду их законного происхождения. А возбуждённый будущим прибыльным приобретением экспедитор говорил, не умолкая, что-то об обоюдной выгоде, о честной расплате – во что не верилось, об удачном дне… Владимир, не слушая, ушёл мыслями в предстоящую тревожную встречу с комиссаром. Надежда на то, что Сашку выпустят, окончательно угасла.

Скоро с Могилёвской дороги свернули на Минскую, больше разбитую. Морось перешла в густой туман, и пришлось включить упреждающий ближний свет, но большинство встречных машин проносилось мимо тёмными, по-русски игнорируя безопасность движения.

- Пошамаем в Рогачёве? – предложил потенциальный подельник. – С меня – магарыч.

- За рулём не пью, - обрадовал шофёр.

- А я – обязательно тяпну, - оживился от предвкушения нарушить ненавистное «нельзя» экспедитор. – И нажрусь от пуза.

Небольшой городок, рассечённый Днепром, наверное, был живописным летом, когда цвели многочисленные сады в усадьбах. Сейчас природа обеднела, по улицам шелестела опавшая листва, деревья оголились, удерживая немногие пожелтевшие листья, и всё вымокло и посерело от дождя и тумана. У миниатюрной пристани приютился бывший когда-то белым колёсный пароходик. На крыше рубки, укрытый брезентом, спал утомившийся от штормов матрос, а на фарватере томились в почерневших лодках рыбаки, тщетно пытаясь спровоцировать вялую в ненастье рыбу.

«Едальня» оказалась довольно опрятной, и накормили вкусно и сытно. Экспедитор жадно опрокинул в себя разом целый стакан водки, съел всё вредное и запретное, что принесла официантка, и попытался встрять в соседнюю хмельную компанию, обсуждавшую дохлые проблемы послевоенной Японии, но Владимир, не слушая возражений, силой потащил застольного политика к машине, напоминая, что ехать долго, и надо успеть к концу рабочего дня, чтобы разгрузиться. Развёзшийся язвенник, очевидно, не привычный или не приспособленный к обильным разовым дозам алкоголя, клялся-божился, что прикажет, и их разгрузят даже ночью, что он – лучший друг шофёру, уважает его, и они сварганят напару славное дельце, хитро подмигнул и громко сытно икнул. А когда с трудом заполз в кабину, подсаженный уважаемым водителем, и они поехали, опасно покачался, упал в угол и оттуда начал жаловаться на паскудную жизнь, на жену-командиршу, на скаредную тёщу и на пройдоху тестя, на перевёртыша Сосновского, который был Рабиновичем и делился не по-божески, обещал сделать кладовщиком, но тянул, намекая на мзду… И вдруг он смолк и засопел во сне. Владимир с облегчением вздохнул – ничего нет тягостнее, чем соседство пьяного, да ещё и болтливого. Оптимист оказался с язвой не только в желудке, но и в душе. Не зря говорят русские: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Больше ничто не отвлекало от дороги и от вращающегося колеса одних и тех же, сменяющих друг друга, тягостных и беспокойных мыслей.

- 8 –

Приехали к пяти. Экспедитор проснулся только тогда, когда Владимир продолжительно и настойчиво посигналил у закрытых ворот торговой базы.

- Прикатили? – пьянчуга с трудом отлип от угла кабины.

- Как видишь.

- Можно было и не спешить, - оптимист и противник запретов схватился за живот: - Заныла, падла.

Владимир подъехал к знакомому овощехранилищу, ещё посигналил, сзывая грузчиц, и выключил мотор, с облегчением разминая спину. Вместо грузчиц неожиданно подошёл директор. С нетерпением сам открыл дверцу, чуть не вывалив соратника по мошенничеству, а увидев его состояние, сердито выговорил:

- Ты что, пьян, идиот? Заезжал?

- Привёз, - помотав головой, процедил экспедитор с гримасой боли и стал неуважительно, задницей вперёд, выползать, скрючившись, из кабины.

Набежали, запыхавшись, женщины с лопатами. Владимир загнал картофелепоезд в бункер, поставил рядом с пустой загородкой, выключил мотор и ушёл наружу, чтобы не дышать картофельно-пыльными испарениями. Сегодня у него не было ни сил, ни желания помогать несчастным разгрузчицам.

Подошёл согнутый и сморщенный идиот.

- Заявку на тебя в Брест подали. Завтра забегу по утрянке к тебе на работу к… ?

- К половине восьмого.

- Принесёшь, посмотрим.

- Хорошо.

Скрюченный еврейский подручный заковылял в контору каяться в идиотизме. Женщины, привычно поднатужившись и торопясь домой, за полчаса повыкидали картошку из кузовов, и Владимир, на этот раз беспрепятственно, выехал с базы, где, сам того не желая, примкнул к клану мошенников. Он не поехал сразу на автобазу, решив не маячить лишний раз на глазах у начальства, а завернул к реке, на излюбленное место городских автомобилистов для мойки машины, и тщательно вычистил и вымыл наработавшегося железного друга и его дружка-прицеп. Ему одновременно хотелось скорее попасть домой, чтобы не томиться неизвестностью, и хотелось оттянуть возвращение, не обещавшее ничего хорошего. Вспомнив, каково Сергею Ивановичу, решительно двинулся навстречу тому, чему быть и чего не избежать, сколько ни выжидай.

Только подъехал к шлагбауму, как из вахтёрки мелкой походкой, знакомо приволакивая ногу носком внутрь, вышел… Марлен. Открыл дверцу, рывком забрался в кабину, протянул руку, улыбаясь всем лицом.

- Здорово.

Обрадованный нежданной-негаданной встречей Владимир, тоже улыбаясь, ответил осторожным, но плотным рукопожатием, вспомнив о нежных пальцах несостоявшегося друга, уверенно, однако, нажимавших на спуск автомата в команде Кравченко. В лице охранника трудового народа исчезли недавние детскость и безалаберное мальчишество, черты огрубели, появились глубокие морщины, а глаза смотрели без задоринки, внимательно и насторожённо, как будто оценивая жертву. Впервые Владимир стушевался рядом с ним, почувствовав себя зависимым и незащищённым.

- Здравствуй. У тебя что-то случилось? – спросил, пытаясь догадаться о цели неожиданного визита.

Марлен коротко, по-старому, хохотнул.

- Это у тебя случилось, - недоверчиво посмотрел на старого товарища, - или не в курсе?

Больше догадываться не надо было, зачем пришёл, только с чем, пока не ясно.

- А я здесь при чём? – попробовал изобразить нейтральность.

- Очень даже при том, - сбил с толку серьёзностью и угрозой замечания Марлен. – И нам с тобой на полном доверии друг к другу надо выработать защитную линию поведения. За этим тебя и ждал.

Он был так непривычно деловит и собран, что Владимир окончательно растерялся, не зная, что и сказать и в какой степени быть доверчивым не только к товарищу, протягивающему руку помощи, но и к представителю скорее карающих, чем охраняющих органов.

- Я, правда, ничего не понимаю, - пробормотал он, растерявшись. Знаю, что вчера утром арестован наш сосед, Слободюк Саш… Александр, но не знаю, за что, - он смотрел в окно, вперёд, на давно поднятый шлагбаум, чтобы не выдать глазами, что не так уж недогадлив. – Сашка… Слободюк у нас часто бывал, приходил в баню, да и так за чем-нибудь изредка, по-соседски, забегал. Всех русских в республике считал чужими, оккупантами, и нас с хозяином в свои дела не допускал. Оговорился как-то, что организовал какой-то домашний кружок по изучению белорусской истории и языка, да я не придал этому значения, мне неинтересно, а сам Сашка никогда о нём ничего не рассказывал. Он, в общем, неплохой парень, очень больной и немного озлоблен из-за этого. Как я понял, он хочет одного: чтобы белорусы были в республике хотя бы наравне с русскими, а лучше – хозяевами, чтобы больше было белорусских школ и институтов, в которых изучали бы прошлое Белой Руси, больше театров и печатных изданий, чтобы везде звучал белорусский язык.