Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

• Название: Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2
• Автор: Макар Троичанин
• Жанр: Современная проза

---

Дед довольно ухмыльнулся.

- Матка боска! У них, оказывается, меж ног волосатая затычка. Як тощая борода у нашего ксёндза. По колеру и рыжие, и тёмные, и русые, а какая у какой – не могу запомнить. От лица переведу глаза вниз, а там ещё вижу, ещё, метку запамятаю. Так и рябят в очах разные меховки, лиц уже и не вижу, употел, и в башке бухает. Про Маруську забыл, да и не видать её, за других сховалась, опять не разглядел. Туточки кто-та из иха як завопит, як порося колатый, я чуток не грохнулся, а они усе в страхе присели, руками цицьки забороняют, як стадо утей стали. Одна стражница устояла – я узнал её: Верка соседская, боевая дзявчина – и на воду глядит. А там, у самого берега, покачивается без усякого интэресу к девчачье голытьбе моя кочка в ветках и зелени. Верка вздела дрын уверх и на ватных ногах подвигается к ей, а потым я-я-к шмякнет по макушке. И села со страху – ноги не удержали, а палка отскочила в воду. Кочка хлюпнула, нырнула в воду от удара, вынырнула и снова закачалась неживая. «Коч-ка-а-а» - процягнула вслух сябе Верка, ускочила на враз окрепшие ноги да как заблажит: «Гэта – кочка, дуры, кочка! Ниякой ни водяной. Ко-оч-ка-а!». И ну скакать вокруг сжавшихся утей. И те, опамятовав, стали отлипать друг от друга, подбегать к берегу, пинать ногами неповинную кочку и тож носиться голиком мне на радость. Потом хто-та поцягнул, дивясь в сумлении: «А хто ж тады платьишки увязал?». И усе знов примолкли и знов разом присели, хоронясь за руками. «Чую», - страшит одна ишшо больш, – «хто-та есць, за нами доглядает». Опять усе завизжали, закрывшись спереду комками платьев, а я, ховаясь, подсунулся к похилившейся ветке ивы, она не сцерпела, хрясь… и я у воде.

Незадачливый наблюдатель эротического шоу приступил к расплатной части рассказа, но сначала попытался попотчевать ещё раз приятного слушателя:

- Смочи горло, Володя.

- Нет, - отказался тот, - не хочу. И уходить не хочется – хорошо рассказываешь.

- И то, - обрадовался польщённый дед. – Тильки цяперь будя одна трагедь. – Он обтёр обсохшие губы пальцами, с трудом отыскавши их в зарослях усов и бороды, и приступил к завершению своей молодецкой истории, в результате которой получил пожизненное сказочное прозвище, которое, кстати, очень подходило к его заросшей физиономии.

- Свалился я с дрэва башкой униз у самую серодку вяликой верши, яку схоронили на глыбком месце под ивой рыбаки. Да ишшо опутали её для обмана рыбы травой. Кабысь нарошне целил – головой у самую мотню. От натягу тела и вяровки, што трымала вершу каля ивы, тальниковое кольцо основания обломилось, и я весь оказался запутанным сеткой: ни рукой, ни ногой не двинуть. Вьюся, як подводный кокон, стараясь вывернуться ногами вниз, головой вверх, вынырнуть да дыхнуть воздуху. Еле-еле сумел, и то, наглотавшись воды сполна. «Дапаможте!» - ору цеперь уж я в страхе, а на берегу никога – опяць девки драпанули. – «Дапаможте!». Не, не все убёгли. Вижу, из-за ствола ивы Верка выглядывает, запрошает: «Ты хто? Водяной?». «Тону я, дура!» - ору зло. – «Цягни швыдчей вяровку, можа ишшо спасёшь». Она и поцягнула, а я знов окунулся головой в омут: вяровка-то к основанию привязана, идзе мои стопы, а я запамятовал, сполошившись. Еле успел набрать воздуху про запас. Чую, однако, цягне. Но так циха, что подкричать хоцца, да рот скован. Потом швыдчей поехал, ногами по траве заскользил, задом и спиной корябаю берег, и, наконец, вздохнул свободно, небо надо мной блакитное, и ива-предательница колышится-шумит. А потом рожи девок усё небо зашторили, лыбятся ехидно и ждут, когда оклемаюсь. Вспомнил я, что голый, быстренько перевернулся, спелёнатый сетью, на живот, вырыгнул струю грязной воды и требую: «Распутывай». А они не торопятся. Верка расчищает моё лицо от налипшей травы и объявляет обрадованно: «Шкварок Петька, вось хто Водяной», и все зареготали стадом, зусим избавившись от страхов. Тильки во мне они остались, накапливаясь. «Распутывай!» - ору, – «а то хуже будет!». «Будет», - обещает Верка, – «тебе – будет. Ты зачем пужал и подглядывал, злыдень?». «Ничого я не подглядывал», - вру бездапаможный, опасаясь расправы, – «враз в воду сповернулся». «Ага, не подглядывал», - не верит следовательница, – «и узлов не вязал на платьях?». А про кочку и не спрашивает – не догадалась. И то хлеб. Маю надею, што немного пожалкуют. Но не тут-то было. Наши коровы не пожалкуют. Хлесь по спине прутом вполсилы, а усё одно обожгло, аж подпрыгнул на животе што ящер. Туточки и другие повскакали, обрывают иву и ко мне подступают, торопятся свою долю внесть, за себя отмстить. Хлещут и смеются, смеются и хлещут, распаляясь, усё больней, вот и верь, што бабы сердобольные. Наши – нет, вдосталь испытал. Поневоле сам стал вытряхиваться из сетчатого куля, а они усё надсмехаются, вопят с адским хохотом: «Асцярожней, не попадите по концу, а то Маруська ж даж в примаки не возьмёт». Кое-как выдрался я из верши – з их дапамогой – хотел наддать, да руки заняты: придерживаю-прячу мужчинское достоинство. А они усё изгаляются: «И волосьями ишшо, как следоват, не зарос – молокосос, паря, а туды жа – подглядывать». Понял, что не сладить мне с имя, а они и передохнуть не дают, осмыслиться – хлещут и хлещут. Раздвинул ближних и – в воду. Кричу злорадно: «Я всё у всех видел, хлопцам расскажу, хто што мае». Напрасно я так открылся. Они взвыли от обиды и стали караулить, штоб не вылез на сушу. Замёрз я до посинения, уплыл на той берег, сижу там, зубами клацаю и жду, кады уйдут по делам. Долго пришлось ждать, аж до самого возвращения стада. Комары добавили следов на шкуре, весь исчесался, и с тех пор зарёкся вскрытне подступать к девкам.

- Так и не увидел Маруську ниже пупка? – подначил Владимир деда.

- Увидел, - ответил тот. – Тильки через два роки, апосля свадьбы. Першы делом доглядел – ноги прямые. Ничого, гэта не помешало нам зробить четырёх сынов, да вот ни одного не осталось – фашист прибрал.

В глазах деда выступили бусинки слёз, он шмыгнул носом, удручённо наклонив голову.

- Извини, Пётр Данилович, - чуть прохрипел Владимир, не зная, как отнестись к тому, что родные немцы убили четырёх врагов, оказавшихся сыновьями полюбившегося русского деда. – Извини.

- Ничога, - ответил тот, отвернувшись к окну и стряхивая горькие слёзы. Потом встрепенулся, повернулся к Владимиру, заторопил: - Давай, уходи, не мешкая: эмка директорова плывёт.

- 4 –

Владимир вышел от деда с неприятным осадком вины. Он понял, что никогда не сможет смотреть прямо в глаза понравившемуся старику, и наметившейся было дружбе не быть. Война на самом деле, как утверждала Горбова, не кончилась, она продолжается в памяти, и конца не видно. И он волею Всевышнего – распорядителя судеб – по ту сторону невидимого фронта, вместе с погибшими, покалеченными и неотмщёнными немцами, восстанавливающими сейчас в голоде и унижении свои дома, попранное достоинство, веру в жизнь. И потому Вальтер не имеет права раскисать в сентиментальной забывчивости от каждой душещипательной истории русских болтунов, легко, в отличие от немцев, исповедующихся даже совершенно незнакомому человеку. Нужно постоянно, всегда и всюду, даже во сне, помнить, что здесь все если не враги, то очень чуждые люди. А он, привлечённый распахнутостью и доброжелательностью некоторых из них, бездумно устремляется в западню, как мотылёк на свет, обжигает крылья и снова летит, обделённый смолоду душевным человеческим общением. Нужно сжаться, помнить только о цели и жить и действовать для неё.

В ближнем левом углу дощатого ремонтного сарая, именуемого здесь цехом, у широкого окна с частично выбитыми стёклами, заменёнными фанерой, у подвешенного на цепных талях мотора студебеккера – Владимир сразу узнал его – копошились двое чумазых рабочих в промасленной одежде, а рядом стоял господин в тёмно-коричневом костюме и белой рубахе с безвкусным тёмно-синим галстуком. Он что-то говорил рабочим, изредка указывая чистой белой рукой на какие-то детали, а те сноровисто завинчивали гайки поддона и так же изредка отвечали. Владимир подошёл, чтобы узнать, где найти начальника, но не успел произнести и слова, как господин повернулся и глухим голосом отрывисто спросил:

- Васильев?

- Да.

- Где шлялся? Давно жду.

Стараясь не вымазаться об авто-детали, не поймёшь, разбросанные или разложенные вокруг, он отступил от продолжающих трудиться рабочих и пошёл к выходу, буркнув:

- Пойдём.

Обогнув так называемый цех, они пришли на выровненную бульдозером земляную площадку, где под навесом стояли три скелета студебеккеров. Господин, оказавшийся, как догадался, наконец, Владимир, начальником ремонтных мастерских Фирсовым, подошёл к среднему.

- Твой.

Мельком взглянул на хозяина, поражённого удручающим видом автомобиля, и невнятно добавил, словно оправдываясь:

- Шендерович сам выбрал.

Закончив с порученной неприятной миссией, он продолжил твёрдым голосом говорить о том, что зависело от него.