Николай Либан - Последние записи

• Название: Последние записи
• Автор: Николай Либан
• Издательство: Прогресс-Плеяда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-93006-027-0

Мне предложили изложить биографический очерк, касающийся лично меня. Откровенно говоря, я не знаю, какой интерес это представляет. Думаю, что никакого. Кому представляет, так это единственно мне. Мне интересно услышать себя, свой голос, мнение о себе много лет спустя, когда, кажется, все осталось где-то там, далеко- далеко позади. Итак, я рассказываю.

---

Последние записи

Запись В.л. Харламовой-Либан, расшифровка О.А. Остроумовой

Мне предложили изложить биографический очерк, касающийся лично меня. Откровенно говоря, я не знаю, какой интерес это представляет. Думаю, что никакого. Кому представляет, так это единственно мне. Мне интересно услышать себя, свой голос, мнение о себе много лет спустя, когда, кажется, все осталось где-то там, далеко- далеко позади. Итак, я рассказываю.

Первое, что меня очень интересует и всегда интересовало, это то, что я очень любил ходить в гости. Но, разумеется, один я не мог ходить в гости. Я ходил в гости с мамой. И очень долго держался руки ее, как бы боясь потеряться в гостиной. Это меня довольно часто забавляло и до сих пор навевает целый ряд воспоминаний. В гости мы ходили два раза в год. На праздники — на Рождество и на Пасху. То есть, конечно, не в день Рождества, а в пределах этого праздника. Ходили как бы поздравить с праздником, а на самом деле здесь было сосредоточие воспоминаний, рассказов, т. е. у каждого возникала целая поэма о его прошлой жизни, не только у маленьких, но и у взрослых. «Вы помните, как тогда было?» И вот начинается рассказ, что когда-то что-то было. Вот и сегодня будет так же, как много лет тому назад…

Моя мать, Мария Романовна, снарядила меня в гости, то есть мне дали новый костюмчик и желтые ботинки. Я их ненавидел. И до сих пор я ненавижу желтые ботинки. Они свидетельствовали о моем несовершеннолетии, они подчеркивали, что я не взрослый, а подросток. И вы знаете, я эти желтые ботинки ненавижу до сих пор. Я не покупаю принципиально обувь желтого цвета.

Ходили в гости два раза в год — на Рождество и на Пасху. Оба праздника очень хорошие. Во-первых, они очень сладкие. На Рождество такие вкусные бывают вещи — пальчики оближешь. А на Пасху — о-о-о, там вообще! Там одни куличи чего стоят! Сырная, или творожная, пасха — это все такие вещи вкусные. И малодоступные в обычное время. К этому, конечно, примешиваются конфеты. Тоже неплохая вещь — конфеты.

Мы жили в Денежном переулке. Этот переулок одним концом упирается в Арбат, другим концом — в Пречистенку, теперешняя Кропоткинская. Из Денежного переулка мы шли пешком на Плющиху, где жила подруга Марии Романовны Лидия Георгиевна Дубровская. Тоже примечательная личность. Чтобы охарактеризовать этих людей, я приведу только одно суждение. У меня был товарищ — Андрей Михайлович Никитин, очень обстоятельный человек, практический человек. Когда я его познакомил с Дубровскими, он мне сказал: «Послушай, разве сохранились еще такие люди? Это ведь из Диккенса они вернулись, из Пиквика, это Пиквикский клуб. Таких людей ведь вообще на свете не су-ще-ству-ет. Это сплошное добродушие, приветствие, услуга. Коль, я очень хочу бывать в этом доме». Я говорю: «Да пожалуйста, бывай! Тебе будут только рады». И он действительно там бывал и говорил: «Ты знаешь, оказывается, действительно, такие люди еще есть». Так вот к этим людям Пиквикского клуба мы с Марией Романовной и пошли в этот вечер. Нужно было нанести обычный визит. Но мы очень долго не приходили. Очень долго. И я много раз спрашивал: «А почему мы не идем? Почему мы не идем?» На что Александра Дмитриевна говорила: «А ты знаешь, что у нас траур? Какие тут гости?» Мне было так стыдно, что я не знал. В течение года я не догадался. Ничего не сказать, не написать, не передать. Какой же я скверный мальчишка!

Александра Дмитриевна была человек умный Она говорила: «Скорбь только тогда скорбь, когда человек скорбит сердцем. Вот тогда это скорбь. А если он только вид делает, что он скорбит, это ничего, это не скорбь».

Возвращаюсь к нашему путешествию к Дубровским, которые жили на Плющихе. На Плющиху-то мы ходили пешком. Из Денежного переулка на Плющиху пешком. Самый опасный был переход через Зубовский бульвар. Большое движение по тем временам. Но мы мужественно выстаивали, пока все проедут, и только тогда переходили. Все эти люди очень интересные. Лидия Георгиевна Дубровская — дочь крепостного повара, который был так предан своим господам, что после освобождения в 1861 году, когда все уже были свободные, и он в том числе, он не пожелал никуда уходить и поселился в кухне у них, заявив, что ему здесь лучше всего. Это был уже старый человек, но еще продолжавший готовить. А Плющиха была тем замечательна, что там было очень много вольноотпущенных и просто ремесленников. Вольноотпущенный — это тот, который получил вольную еще до 1861 года. А чем они жили? Огромная улица Плющиха была заселена ремесленниками. Какие ремесленники? Кондитеры, булочники, повара, люди различных профессий — парикмахеры, сапожники. Они все ютились в каких-то каморках, но очень держались за свою каморку, за свою независимость. Здесь разыгрывались страшные истории. И когда спрашивали: «Почему же? Чем вам было плохо?» Отвечали: «Тоска заела». Эти люди очень часто спивались и, как правило… Что бывает, когда человек сопьется? Совершенно верно, удавленников было очень много. Это были несчастные люди.

В этот мир мы приходили с праздником. И надо было принести какой-нибудь подарок всем знакомым этого мира. Какой подарок? Самый ничтожный. Пачку папирос, коробку конфет, билет в театр (между прочим, они все были страстные театралы и необыкновенно нежны и расположены к гостям). Вот гости появлялись у Лидии Георгиевны, а вся эта шантрапа, узнав, что гости, приходили и говорили: «С праздником вас!» — и сейчас же уходили. И когда им говорили: «Подождите, немного подождите!» — «Нет, нельзя, нельзя нарушать ритуал». И все они уходили. Когда я вырос, я спросил: «Они что, побоялись, что им дадут вознаграждение какое-нибудь?» — «Да нет, что вы, они просто показывали свою деликатность».

В этот мир меня и водила Мария Романовна. «Людей любить надо. Ты это понимаешь?» Я отвечал: «Понимаю», хотя абсолютно не понимал, что значит любить людей. Не понимал. Если правду сказать, я до сих пор этого не понимаю — что значит «любить людей».

Тот день, о котором я сейчас говорил, был для меня особенно памятный, потому что он был окрашен очень тяжелыми событиями. Пришел Юрий Николаевич, это сын Лидии Георгиевны, и сказал: «Маме на прошлой неделе ампутировали ногу». Тогда я еще не знал слово «ампутировали». Мне объяснили: отрезали. Значит, она теперь без ноги? Без ноги, и страдает от этого страшно. «Тяжкая доля, ужасная доля, ляжет в досках это мертвое тело».

И мы расставались, дети уходили домой. Лидия Георгиевна говорит: «Колечка, я буду молиться за твою мать, мою подругу, но и ты помолись за меня». Вот с этим заветом я и оставил эту семью. Надо сказать, не без пользы для себя. До сих пор я всех этих людей помню.

И теперь я понимаю, что значит «людей любить надо». Это значит уделять им часть своего счастья. Человек счастлив! Лишь бы он не был скуп. Лишь бы он уделил часть своего счастья своему другу, своему ближнему. Вот так, как я сейчас — уделяю часть своего счастья, огромного, огромного счастья, моим близким людям, с которыми меня свела судьба. Это мое счастье. И больше этого счастья, выше этого счастья в мире ничего нет.

Я сегодня буду говорить об одной очень фигуре в нашей жизни. О Георгии Чинове. Человек, во многом заслуживающий полного доверия. Меня всегда привлекали люди широко образованные. Георгий Чинов был действительно широко образованный человек. Он кончил Петербургскую духовную академию. Но не в этом была его образованность. Свою образованность он обнаружил уже в годы революционной жизни России, когда страна оказалась перед очень тяжелым фактом изоляции от другого мира. Он владел множеством языков, то есть был полиглот в полном смысле этого слова.

А задача у него была очень простая — установить экономические отношения со всем миром, который торговал с Россией кожей. Россия всегда считалась лучшим поставщиком кожи. В годы революции этот авторитет померк, кожу перестали вывозить, то есть продавать, и, естественно, это нанесло очень большой экономический ущерб. Вот ему-то и было предложено восстановить экономические отношения и перечислить, что Россия может предложить Западу, какие кожевенные товары. Но я никогда не знал, что Чинов был знатоком кожи. Откуда у него это кожевенное образование, я тоже не знаю. Знаю только очень хорошо, что в течение нескольких лет, по- моему шести или семи лет, он установил экономические отношения со всем миром. Шла оживленная переписка, которая, конечно, подкреплялась оживленной торговлей. Оттуда пошли деньги, а туда пошли русские кожи. Такого эффекта никто вообще не ожидал — ни в России, ни на Западе.

Чинов был человек необычайной энергии. Как толь- ко он переехал в Мертвый переулок и занял один из заброшенных домов, сейчас же была пущена центральная отопительная система, дом стал отапливаться, немедленно было все вымыто, вычищено, натерто, посажен у дверей привратник — вообще жизнь получила свое правильное течение. Он стал председателем домоуправления. Интересно, что, помимо такой экономической деятельности он считал, что в доме, где он живет, не может быть бедных. И поэтому все бедные были взяты на учет, им всем была оказана материальная помощь, как денежная, так и продовольственная. Это был феномен. И с этим феноменом нужно было считаться. И в течение пяти или шести лет с этим считались. Потом ему стали давать помощников, которых бы он научил тому, что он сам умеет. Он говорит: «Я с удовольствием бы это сделал, но не могу научить людей иностранным языкам в течение десяти дней. И не только десяти дней, но и в течение года не могу». А жизнь шла. Требования предъявлялись. Время его очень интересно распределялось: утром он уходил на службу, как и полагается, в гражданской одежде, с обычным бюрократическим портфелем, и находился там до тех пор, пока требовало этого расписание присутствия. Потом он уходил с работы и направлялся в церковь, где служил обедню. Как только кончал обедню, он опять надевал на себя гражданскую одежду…