Николай Науменко - Фантастика 2003. Выпуск 1

• Название: Фантастика 2003. Выпуск 1
• Автор: Николай Науменко
• Жанр: Научная Фантастика

Перед вами очередной выпуск альманаха «Фантастика».

Два десятка повестей и рассказов, в которых представлены все направления жанра. Патриарх отечественной фантастики Владимир Михайлов и лидеры новой волны Олег Дивов и Леонид Каганов.

Новички — Ярослав Смирнов, Галина Полынская, Игорь Борисенко и признанные мастера Павел Амнуэль, Александер Тюрин, Юлий Буркин.

Фантастика приключенческая и юмористическая, научная и ненаучная абсолютно…

---

— Это — наше общее дело, как говорил Николай Федоров. А значит, и твое тоже.

— Какой еще Федоров?

— Русский философ. Он, правда, другое имел в виду — оживление всех умерших. Но возвращение живым того, что принадлежит им по праву, по-моему, не менее важная задача. И уж во всяком случае — первоочередная. Понимаешь, нет? Вернув себе украденный у нас интеллект, мы сможем решить все остальные, сколь угодно сложные задачи — в том числе и задачу оживления умерших. Мы станем как боги. Тебя это вдохновляет?

— Меня больше "Хенесси" вдохновляет, — честно признался я.

— Кажется, ты уже готов, — внимательно посмотрев на меня, вынес приговор Гордей.

— Я всегда готов, — прихвастнул я. Впрочем, совсем немного прихвастнул. Жена может подтвердить.

— Вот, я тут написал маленькую легенду, — сказал Гордей и достал все из той же сумки сложенный пополам стандартный лист бумаги с каким-то текстом, отпечатанным не на лазерном принтере и даже не на матричном, а на обыкновенной пишущей машинке.

— Ты бы ее еще от руки написал, свою легенду, — хмыкнул я.

— Я, когда сочинял ее, еще не знал, можно это делать — в смысле записывать — или нет. То есть насколько это близко к истине, не знал. Теперь знаю — достаточно далеко, а значит, и достаточно безопасно. Можно было и на компьютере этот текст набрать. А вот то, что в тетрадке, даже на механической пишущей машинке нельзя размножать. Только рукописями.

— И с ятями, да? — развеселился я.

— Причем здесь яти?

— Говорят, Марина Цветаева, не принявшая революцию и написавшая цикл стихов "Лебединый стан", посвященный белым офицерам, завещала переписывать его только от руки и только по правилам старой орфографии, с ятями.

— Смотри-ка, что ты знаешь! — оценил Гордей. — Но в данном случае яти ни при чем. Просто, как при большевиках было запрещено размножение антисоветской литературы, даже с помощью пишущих машинок, так Хозяин Интерфейса тщательно следит за тем, чтобы опасная для него информация не распространялась. Но один экземпляр он выследить не может. Впрочем, хватит слов, пора переходить к делу. Хотя дело — это, в общем-то, тоже слово. Слушай меня внимательно. Я сейчас приоткрою завесу тайны. Только приоткрою, только на мгновение. Постарайся сохранить над собой контроль. Я, конечно, готов ко всяким неожиданностям, но иногда чуточку запаздываю. Понимаешь, нет?

— Нет. С санитарами тогда, в садике, ты справился очень быстро.

— Но не мгновенно. Я еще недостаточно хорошо изучил Интерфейс, не всегда знаю, какую в данный момент кнопочку нужно нажимать. Ну, слушай…

Гордей понизил голос, приблизил свое лицо к самому моему уху и что-то сказал.

Мне показалось, я понял, что он сказал.

Я даже попробовал запомнить эту гибкую и скользкую, словно угорь, мысль, попытался не дать ей вырваться из рук и плюхнуться в море миллионов и миллиардов других мыслей. Я где-то читал, что количество истинных высказываний бесконечно велико; их больше, чем звезд на небе и капель в море. Именно поэтому найти единственную в данный момент нужную мысль и бывает так трудно.

Гордей смотрел на меня как на больного, которому только что сделали инъекцию нового, недостаточно проверенного лекарства. Судя по его взгляду, я должен был или немедленно выздороветь, или столь же поспешно умереть.

Мысль билась в моей голове, словно большая рыба, и я никак не мог усмирить ее, приручить… убить, наконец!

Я вдруг понял, что если не избавлюсь каким-либо образом от беспокойной, взрывоопасной мысли, то или сойду с ума, или должен буду сейчас же катапультироваться из этого мира в иной — через окно.

Мысль ворочалась в моей голове, словно ребенок во чреве матери, но выхода найти не могла.

Она не могла родиться!

Мне было невыносимо больно.

Мысль металась от одного полушария моего уже измученного ею мозга к другому, калеча миллионы клеток серого вещества.

Я закричал.

— Потерпи, это пройдет! — посочувствовал мне Гордей. И я, наконец, понял, кто виновник моих несчастий.

А еще я понял, как от них можно избавиться, раз и навсегда.

Я поискал глазами что-нибудь колющее — и не нашел.

Тогда я попробовал схватить что-нибудь режущее — и тоже не нашел.

Почти отчаявшись, я вдруг увидел бронзовый подсвечник, опрометчиво оставленный Гордеем на подоконнике.

Я вскочил, метнулся к подоконнику и через мгновение обрушил на голову Гордея удар такой силы, что по сторонам брызнули осколки его черепа.

Гордей, в последнее мгновение попытавшийся закрыть голову руками, упал на пол.

Я осмотрел поле боя.

Толик, по-прежнему прикрывая голову рукой, лежал на полу. Рядом валялись обломки подсвечника.

Боль отпустила: я правильно выбрал лекарство от нее.

Пора было уходить. Вот только отпечатки пальцев нужно было стереть. Гордей сам виноват в случившемся. Сидеть из-за какого-то сумасшедшего в тюрьме я не собираюсь.

Я полез в задний карман брюк, где обычно ношу носовой платок. Гордей шевельнулся, сел и улыбнулся.

— Кажется, ты кое-что понял, — сказал он удовлетворенно. Таким тоном обычно доценты на экзамене хвалят подготовленного студента перед тем, как поставить в зачетку заслуженную пятерку.

От ужаса я потерял дар речи — но только на секунду. Еще через секунду я мчался к двери, сметая с пути какие-то стулья.

— Чижик! Вернись! Подсвечник был… — кричал мне что-то в спину Гордей. Но сама мысль о возвращении в дом только что собственноручно убитого приятеля приводила меня в ужас.

Я вихрем слетел вниз по лестнице — лифт показался мне чрезвычайно медленным и столь же опасным видом транспорта — и выскочил на улицу. Вначале я метнулся вправо, потом влево, но в конце концов ломанулся прямо, через детскую площадку, на которой, впрочем, играли не дети, а собаки. Я промчался через площадку так быстро, что ни собаки, ни их хозяева (вообще-то их убивать надо за то, что выгуливают собак на детских площадках) не успели испугаться, а следовательно, и загавкать.

Потом я долго шел по каким-то улицам, через чужие дворы, вышел на берег Днепра…

С реки дул ровный сильный ветер. И, как я вскоре убедился, очень холодный: октябрь все-таки. Только теперь я понял, что совсем продрог. И не удивительно: в конце октября разгуливать без куртки или хотя бы плаща…

Я вспомнил, что час назад (или три?) был у Гордея. Мы с ним выпивали и закусывали, потом он сказал мне что-то неприятное… даже ужасное… настолько ужасное, что я убежал, оставив в его прихожей свой почти новый, только в прошлом году купленный плащ… Что я скажу жене? Мало того, что явлюсь домой не вполне трезвый, но еще и без плаща! Нет, Гордей от меня такого подарка не получит!

Твердо решив вернуть по праву принадлежащий мне плащ, я начал отыскивать дорогу к гордеевскому дому. Хоть и не сразу, но мне это удалось.

Было уже темно и, наверное, поздно. Но, несмотря на это, возле подъезда, в круге света, украденном у темноты уличным фонарем, кучковались какие-то старики и старушки. Обычно они греют свои кости на солнышке днем. Свои греют, а всем входящим и особенно выходящим из подъезда — перемывают. Что заставило их повылезать из нор-квартир в столь поздний час? Впрочем, это не имеет значения. Я сейчас поднимусь па шестой этаж, заберу свой плащ…

— Подсвечником, прямо по голове! — тараща глаза от ужаса, вещала одна из старушек. — Весь пол был кровью залит. Я как раз мусорное ведро выносила. Смотрю, дверь нараспашку. Ну, думаю, загляну, спрошу, почему дверь не закрыта, заодно и с новым соседом познакомлюсь. Моя-то Зойка со вторым мужем развелась, пора третьего искать. А этот вроде ничего, не алкаш какой…

Едва услышав слово "подсвечник", я остановился и, стараясь не попасть в круг света, начал жадно ловить каждое слово. Подсвечник… Что-то такое произошло недавно с участием подсвечника… кажется…

То, что вдруг забрезжило в моей памяти, было настолько нелепо, настолько не умещалось в голове, что я укусил себя за руку.

Мне стало больно. Впрочем, эта боль была слабенькая, вполне терпимая, хоть из прокушенной руки и побежала кровь. А вот час или три назад…

— Милиция приехала быстро, через полчаса, — словно радио, не умолкала старушка. — Следователь такой важный, с усами. А его помощник с фотоаппаратом. Сразу всех выгнали, начали фотографировать… До сих пор не закончили. Но, наверное, скоро выйдут.

Перспектива встретиться со следователем меня не обрадовала. Пусть он хоть сто раз важный и с усами. Это для старушкиной дочери усы имеют какое-то значение, а для меня…

Неслышно ступая, я ушел в темноту. Было ужасно холодно, меня трясло крупной дрожью. Определившись с направлением, я быстро пошел к своему дому.

Что-то непонятное сегодня произошло, что-то странное. Я что, убил Гордея? С какой стати? Мы поссорились? Он оскорбил меня? Да нет, чушь собачья. Я, когда напьюсь, становлюсь добрым и готов отдать последнюю рубаху. Не мог я его убить!