Василий Юровских - Синие пташки-пикушки (рассказы)

• Название: Синие пташки-пикушки (рассказы)
• Автор: Василий Юровских
• Жанр: Прочая детская литература

---

- Извозились мы с тобой, Васько, - смеется бабушка, когда снова переходим бродом речку. - Умоемся-ко...

Мы умываемся сами, ополаскиваем и корни. И потом торопимся домой. Уж завтра-то изведаем вкус журавлиных корней...

Утром мама парит на вольном жару журавлиные корни. И когда они разбухают и выпирают из ведерного чугуна, мама подхватывает его ухватом и вытаскивает на шесток. Пробует: уварились ли?

- Мягкие. Иди, Васька, чисти и толки в ступке.

Я спрыгиваю с полатей и аккуратно чищу корни. Они вязко-липучие и белые-белые. И что-то знакомое напоминают...

Перед войной тятя привез нам из города две буханки белого хлеба. Ели их в потемках, а в памяти остался светлый мякиш буханок.

Так то был хлеб, а тут корни.

Скоро ли, скоро ли испекутся лепешки?.. Их на два листа хватило.

Брат с сестрой не шибко верили в съедобность лепешек, и мама закликала их, если они начинали подсмеиваться над нами.

Попробовали пышные лепешки: вкусные и сытные. Ели и обжигались, запивали мелкими глотками холодного молока. А я радовался: нашли мы с бабушкой пропитание, не замрем до ягод и груздей.

Но скоро после застолья всех нас слихотило и стало рвать. Я ползал у кладовки, стонал и харкался. Мама отпаивала нас молоком и твердила:

- Испробовали - и ладно. Живые - и ладно. А корни-то жабрея вредней.

Полегчало мне, и я прямо огородами побежал к бабушке. Она, бледная и вялая, лежала на нижнем голбце. Я слазал в яму за молоком, стал отпаивать бабушку.

- Охо-хо... - постанывала она. - Ревматизму, грыжу и поясницу лечила я купеней-то, а от голоду не годна она, Васько. Ядовита она. Дак испробовать охота было...

- Ничо, ничо, баушка, скоро кобыляк отрастет, кислетка и пиканы вырастут. Не замрем, правда?

- Не замрем, Васько, - приподнялась на голбце бабушка и так хорошо улыбнулась мне глазами и всеми морщинами. - А знаешь, что я ишшо надумала испробовать, а? Токо мотри, никому не говори...

Милая, милая моя покойная бабушка, Лукия Григорьевна... Как вовремя пришла на ум мне твоя просьба, а то уж с языка вот-вот и сорвалось бы, чего мы еще пробовали с тобой, какое "лекарство" искали. И не от хвори. Как-то и не хворалось нам тогда. А от голода. И нашли, не замерли...

А все же не забываются мне журавлиные корни. Вспоминаю, когда хожу лесами и вижу похожую чем-то на ландыш купену... И часто-часто моргаю, когда сентябрьское небо окликает меня журавлиными голосами. Они расстаются с родиной, а корни их остаются здесь. И мои корни тут же, где стала пухом бабушке родимая земля.

ХЛЕБУШКО

Держу в руке булку хлеба и невольно думаю о тех, кто бросил ее у дороги. Мне бы не раздумывать, а радоваться булке. Отощал мой рюкзак, остались в его нутре котелок, кружка да ложка и - ни хлебной крохи. А волок до села еще долго отмерять тяжелым шагом. И нате, подфартило... Только почему-то неловко мне, будто сам в чем-то провинился перед булкой, заляпанной грязью от колес лихой машины?

С вечера посулилась бабушка взять меня за груздями. И сон мой оттого был коротким. Еле дождался, когда мама вытащила из печи железный лист и осторожно отковырнула скорбно-зеленые лепешки из кобыляка. Паек мы давно съели, и нечем было припорошить их - "омануть брюхо", как посмеивалась иногда бабушка.

Пересчитала мама лепешки, вздохнула и отделила мне на две больше, чем брату, сестре и себе.

- Весь и пропитал тебе, сынок, - молвила она и сложила их в корзину.

Дыры на дне ее застелил я листками репейника. Лишней тряпки в доме у нас не водилось. Бумаги и подавно не было: на дне старого сундука хранились лишь отцовские письма с фронта. А в лесу мама наказала содрать ножиком-квашенником берестину, тогда и грузди не выпадут из корзины.

Когда бабушка выгнала костистую корову Зорьку в пастушию и показалась в заулке, я уже высматривал ее с заплота.

- В сборе, Васько, - улыбнулась она и качнула головой желто-серому бульдожке Джеку, который ткнулся широкой мордой в мою корзину. - Ишь, варнак! Чует свежий-то хлебушко, чует... Пойдем, Васько, к Отищеву. Там в березовом бельнике отцовском шибко ядрены сухие грузди. А на кромках-то какие растут! Крепыши, как есть крепыши!.. И до чо сладкие корешки-то с голубеньким ободком, - ворковала Лукия Григорьевна дорогой. - А ежели сухих не доберем, у Королят в гряде сырых груздочков наищем. К Трохалеву за обабками подвернем. Баешь, посуды мало? Дак запон-то на что? И в подол сколь можно уложить.

Версты три прошли, и тут глянул я в свою корзину. Глянул и... обмер. Ни единой лепешки не было в ней. Лопушки стряслись, и попадали лепешки через дыры.

Бабушка обернулась ко мне, почуяла неладное. Вот-вот и разревусь. Отговорил бабушку не брать с собой еды, моих лепешек на двоих хватит...

- Ты чо, Васько, ужо не захворал ли? - встревожилась она.

- Ле-ле-лепешки-то, бабушка, потерял...

- Ну да не реви, не реви, Васько. Поди, найдем же мы их. Ни души следом за нами не видать, - приласкала она меня по лопаткам-крыльцам.

Повернули обратно к деревне. Но сколько ни искали - не нашли. Наклонимся к дороге, возьмем в руки зеленые лепешки, а они окажутся засохшими коровьими "шаньгами".

- Что поделаешь, внучек. Придется без хлебушка идти по грузди. Солнышко вздымается, а нам далеко шагать. А Варваре-то я ничего не скажу. Ладно? - успокаивала бабушка.

- Пошли, бабушка, - вытер я слезы и выкинул вялые лопушины.

...В Отищевском ельнике мы и верно натешились сухими груздями, насытились звонко-хрупкими и сладкими корешками "корепанов". Они росли на солнечных опушках и трескались от ядрености своей.

- Лес-то, батюшко, завсегда нас напитает. Летом потопаешь, а зимой полопаешь, - веселилась бабушка.

Солнце только поднялось выше лесов, а и корзины, и бабушкин запои, и даже моя заплатанная рубаха - все было с верхом наполнено груздями. Их и не убыло после нас. Они белели и там и сям, шаловливо ухмылялись из-под прелых листьев и мшистых полушалков, бугрили землю вокруг старых берез.

- Ох, окоянные, чо они и куды высыпались! - ахала бабушка.

Она аккуратно срезала грузди, вспоминала всякие прибаутки и напевала старинные песни...

- А теперича домой, Васько! - поднялась бабушка после нашего привала у колодца под красноталиной.

...Возвращались мы другой дорогой. И когда тропка вильнула к желтой ржи на берегу Мохового болота, присели передохнуть. Покойно и славно было нам тут на пригреве. Совсем близко хлопотал-выкрикивал перепел: "Жать пора, жать пора..." И добавлял уже тише: "Рожь густа, рожь густа..."

От нее тянуло хлебным запахом, и мы не утерпели - сорвали по колоску. Колосок щекотал мне ладошки, как живой карабкался по руке. А когда размяли колоски - долго не могли взять в рот теплые и мягкие зерна.

- На кашу бы колосков-то, - заикнулся я, но бабушка тут же замахала руками:

- Что ты, что ты, внучек! Углядит кто - беды не миновать.

Видно, есть какое-то чутье у старых людей. Не успели подняться с обочины, как загремели за тальником дрожки и перед нами оказался бригадир Сано, или, как его за глаза называли, - Лужена Глотка.

- Чо, рожь воруете? А ну высыпай грузди! - заорал он на нас.

- Почто ты напраслину возводишь, Олександр Ефимович, - растерялась бабушка. - Да нешто злодеи мы с внучком-то?

Знал ведь Сано большеротый: Лукия Григорьевна и на восьмом десятке лет все еще работает в колхозе, и три сына ее воюют на фронте. Но приставили его к должности - никого не щадил. Бабушка с жалостью вывалила грузди из корзин и рубашки, развязала и запон.

- А карманов-то у нас нет, - развела она руками.

- Но-но, смотрите у меня! - пристращал он, и снова загремели дрожки.

Сано угнал так же быстро, как и появился. Кажется, не видел я его пустых глаз на мясистом корявом лице.

- Исповедались, Васько, - печально вздохнула бабушка и начала собирать грузди. - Ты хоть не вырасти этаким. Запоминай...

Перепел во ржи больше не подавал своего голоса...

Слышишь, бабушка? Не лепешки из кобыляка, а хлебушко нашел, родимая, слышишь?..

Счистил я с булки оспинки земли и огляделся по сторонам. Направо спелилась пшеница, колос к колосу, каждый в четверть. И никто нынче не тронет ее, пшеницу, кроме комбайнов. И никакого мальца с бабушкой не заставят вываливать на дорогу грузди. Даже в шальную голову не заскочит мысль о досмотре.

Налево низинкой густо зеленел рослый кобыляк. Конечно, сорняк он. С пашен сжили его, а покосы вон затягивает. Но что бы мы ели в войну, если бы не кобыляк? У деревни начисто съедали и за шесть верст к Рассохе за ним ходили, бруснили листья и метелки в мешки.

Морозная дрожь метнулась спиной: здесь, на пыльной дороге капали мои слезы, когда искали с бабушкой хлебушко - дневной пропитал на двоих.

КАК Я УЧИЛ БАБУШКУ

Дядя Ваня, он же лёлко - так у нас называют крестных, женился на моей бывшей учительнице Нине Николаевне. Она приехала к нам в Юровку после института с Волги и многие здешние слова долго не могла понять, да и теперь еще нередко просит дядю Ваню растолковать ей то или иное бабушкино слово. Нина Николаевна не смеется над речью свекрови, но мне, окончившему восьмой класс средней школы в райцентре, стыдно за бабушку, а заодно и за самого себя.