Игорь Фроянов - Грозная опричнина

• Название: Грозная опричнина
• Автор: Игорь Фроянов
• Издательство: Эксмо: Алгоритм
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: ISBN 978-5-699-34071-2

Книга известного отечественного историка И. Я. Фроянова посвящена первому русскому царю и его политике. Иван Грозный и поныне — одна из самых спорных и загадочных фигур русской истории. Мнения о нем разных историков колеблются от самых положительных до резко отрицательных. Жестокий тиран, казнивший множество людей, — и мудрый просветитель, открывавший типографии и школы, развратник на троне — и выдающийся полководец, вдвое увеличивший территорию России, разоритель Великого Новгорода — и созидатель сотен новых городов, церквей, монастырей. Каков он был на самом деле? Об этом рассказывает известный ученый, наш современник, Игорь Яковлевич Фроянов.

---

Эти измены нередко принимали форму побегов от царя в Литву, к польскому королю Сигизмунду II Августу. То были отнюдь не безобидные «перелеты», как может показаться с первого взгляда. В бегство обычно пускались те, кто обладал ценной информацией о Русии, часто информацией секретной. Ценой измены престолу и выдачи государственных секретов беглецы покупали благорасположение к себе короля и безбедную жизнь в Польско-Литоском государстве.

Сохранилась крестоцеловальная Запись князя Василия Михайловича Глинского, родича государя по материнской линии, составленная в связи с чрезвычайным обстоятельством, произошедшим с ним. О том, что этот случай имел место, удостоверяет начальный текст Записи: «Се яз князь Василей Михайлович Глинский, что есми перед своим Государем перед Царем и Великим князем Иваном Васильевичем всеа Русии проступил, и яз за свою вину бил челом Государю своему Царю и Великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии, отцем его, господином своим, Макарием Митрополитом всеа Русии и его детми, своими господами…»{1030}. Глинский не уточняет своей вины перед Иваном. «В чем состоял проступок Глинского, — говорит А. А. Зимин, — сказать трудно. Возможно, князь Василий, как и многие в придворной среде, выражал недовольство браком царя с «бусурманкой», т. е. с Марией Темрюковной{1031}. Но из содержания Записи, толкующей в первую очередь о недопустимости отъезда князя в Литву{1032}, с полной очевидностью, как нам представляется, следует, что провинность его связана с неудавшейся попыткой бегства за рубеж или, во всяком случае, с замыслом этого бегства. Польский король, тамошние князья и паны часто провоцировали такого рода побеги, посылая к потенциальным беглецам через лазутчиков{1033}, соблазнительные грамоты и речи{1034}. Они замышляли лихо и на русского государя, засылая к нам исполнителей лихих дел — «лиходеев», по терминологии крестоцеловальной грамоты. Это следует из таких ее слов: «А к лиходеем ми Государя своего Царя и Великого Князя Ивана Васильевича всеа Русии в здешней земле, и в иных землях (выделено нами. — И.Ф.) ни в которых никак не приставати никакими делы, никоторую хитростию. А хто мне учнет говорити какие речи на Государя моего лихо Царя и Великого князя Ивана Васильевича всеа Русии, и о его Царице и Великой Княгине Марье, и о Государя моего детех и о их землях, Русин, или Литвин, или Лях, ино иной хто ни буди: и мне ко Государю своего лиходеем не приставати никакими делы, никоторую хитростью…»{1035}. Следовательно, измена таких людей, как В. М. Глинский, таила опасность не только Русскому государству, но также лично Ивану Грозному и всей его семье. И все же царь, идя навстречу просьбе митрополита Макария и Освященного собора, простил князя и «вину ему отдал»{1036}. Это прощение приобретает особую значимость, если учесть, что В. М. Глинский приходился родным племянником боярину Д. И. Немому, являвшемуся сторонником князей Старицких{1037}, доставивших царю Ивану массу неприятностей. По весьма вероятному предположению Р. Г. Скрынникова, «Глинский через свою родню боярина князя Немого не раз «износил» Старицким царскую думу»{1038}. И все же царь не держал зла на Глинского. Напротив, он «возводит его в бояре (в конце 1561 — начале 1562)… Осенью 1562 г. князя Василия Михайловича мы встречаем третьим в «навысшей раде» (Ближней думе), после И. Д. Бельского и И. Ф. Мстиславского, и вторым (после Бельского) в комиссии бояр, ведших переговоры с литовским посольством»{1039}.

Аналогичный происшествию с В. М. Глинским случай был у князя И. Д. Бельского, тоже царского родственника, но дальнего. В отличие от Глинского, «Бельский был не заподозрен, а уличен в измене и намерениях бежать в Литву»{1040}. Согласно летописи, в январе 1562 года «царь и великий князь положил опалу свою на боярина на князя Ивана Дмитриевича Бельского за его измену, что преступил крестное целование и клятвенную грамоту, а царю и великому князю изменил, хотел бежати в Литву и опасную грамоту у короля взял; а с князем Иваном хотели бежать дети боярские царя и великого князя Богдан Посников сын Губин, Иван Яковлев сын Измайлов да голова стрелецкий Митка Елсуфьев: тот ему дорогу на Белую выписывал. И царь и великий князь князя Ивана посадил за сторожи на Угрешском дворе, а животы его велел запечатати, а з двора возити их не велел; а Митке Елсуфьеву велел вырезати язык зато, что князя Ивана подговаривал в Литву бежати он; а Ивана Михайлова и Богдана Посникова велел казнити торговою казнью, бити кнутьем по торгу, и сослал их с Москвы на заточение в Галичь»{1041}.

Помимо летописи, сведения об «измене» князя Ивана Бельского сохранились в крестоцеловальной Записи, составленной в апреле 1562 года с учетом материалов его допроса, на котором он повинился, признав, что изменил царю Ивану: «Преступил есми крестное целованье и свое обещанье, по которой есми грамоте положил на себя клятву и неблагословение, и, забыв жалованье Государя своего, Государю есми своему Царю и Великому Князю Ивану изменил, з Жигимонтом Августом Королем есми ссылался, и грамоту есми от него себе опасную взял, что мне к нему ехати, и хотел есми бежати от государя своего Царя и Великого Князя Ивана Васильевича всеа Русии к Жигимонту Королю…»{1042}. Бельский присягнул на том, что «к Жигимонту Августу Королю Польскому и Великому Князю Литовскому, или иной хто Государь будет на Литовской земле, и мне к ним не отъехати; также ми и к иным Государем ни к кому не отъехати и до своего живота… А которые дети Государя моего на уделех, и мне к ним не отъехатиж; также ми и к удельным князем ни к кому не отъехати, и не приставати ми к удельным князем ни в какове деле никоторую хитростию; и с ними ми не думати ни о чем, и с их бояры и со всеми их людьми не дружитеся, и не ссылатися с ними ни о каком деле»{1043}. В поручной грамоте бояр, поручившихся за князя Бельского, среди возможных мест, куда он мог бежать, называется еще и Крым: «Ему [Бельскому] за нашею порукою от Государя нашего Царя и Великого Князя Ивана Васильевича всеа Русии, и от его детей от Царевича Ивана да от Царевича Федора не отъехать в Литву, ни в Крым, ни в иные никоторые государства ни в уделы»{1044}. Поручная запись «по тех бояр, кои поручилися по Князе Иване Дмитриевиче Бельском», содержит тот же перечень мест княжеского отъезда{1045}. Вряд ли приходится сомневаться в том, что иноземные правители, принимавшие беглецов, были настроены враждебно по отношению к русскому царю.

Довольно симптоматичны с точки зрения политической ситуации в Русском государстве начала 60-х годов XVI века другие клятвенные обязательства И. Д. Бельского и, в частности, следующее: «а к лиходеем ми Государя своего Царя и Великого Князя Ивана Васильевича всеа Русии никак не приставати никакими делы, никоторую хитростию. А хто ни буди учнет мне говорити какие речи на Государьское лихо Царя и Великого Князя Иваново, и его Царицы и Великие Княгини, и их детей, и о их землях: и мне к Государскому лиходею не приставати ни какими делы, никоторую хитростью; а которые речи учнет мне говорити, и мне речи их сказати своему Государю Царю и Великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии, и его детем в правду, безо всякие хитрости. Или где которого лиходея Государя своего Царя и Великого Князя Иванова изведаю, или услышу думаючи на Государя своего лихо, или от кого ни буди что изведаю или услышу о Государя своего Царя и Великого Князя Иванова, и о его Царице и Великой Княгине, и о их детех и о их землях о добре или о лихе: и мне то сказати Государю своему Царю и Великому Князю Ивану Васильевичу всеа Русии, и его детем в правду безо всякие хитрости, по сей укрепленной грамоте»{1046}.

Существенный интерес представляет обязательство Бельского, в соответствии с которым он клятвенно обещает: «Иноземцев мне никаких к себе не приимати, и с ними не говорити ни о каком деле, ни приказывати ми к ним ни с кем никакова слова. А хто мне иноземцы учнут говорити, или ко мне что прикажут с каким человеком ни буди: и мне те их речи все сказати Государю своему безо всякие хитрости, а не утаити мне у Государя никакова слова никакою хитростью, по сему крестному целованью»{1047}. Это обязательство, сходное с тем, которое давал князь В. М. Глинский, свидетельствует об актуальности вопроса, связанного с политическими происками иностранцев, приезжающих со «спецзаданиями» в Россию.

Какие наблюдения и выводы можно вывести из летописи и крестоцеловальной грамоты, где заключены известия об «измене» князя Дмитрия Ивановича Бельского, о попытке его бегства за рубеж к польскому королю и великому князю литовскому Сигизмунду II Августу? Первое, о чем надлежит сказать, заключается в том, что за годы правления Избранной Рады измена русскому самодержцу и, следовательно, самодержавному государству пустила длинные корни, пронизавшие всю толщу господствующего класса от княжеско-боярской знати до низших слоев служилого люда{1048}. Недаром к измене князя Бельского пристали дети боярские Б. Ф. Губин-Маклаков (Богдан Посников), И. Я. Измайлов (Иван Яковлев), а с ними стрелецкий голова Н. В. Елсуфьев (Митька Елсуфьев){1049}, причем то были дети боярские царя и великого князя Ивана, а что касается Елсуфьева, то еще пуще, поскольку перед нами не рядовой служилый человек, а один из начальников трехтысячного корпуса стрельцов — личной охраны царя{1050}, дислоцированной в «Воробьевской слободе»{1051}. Этот Елсуфьев, имевший поместье в Белой, расположенной поблизости от литовского рубежа{1052}, не только подговаривал Бельского бежать в Литву, но и составил для него, как свидетельствует летопись, подорожную роспись до границы, проявив тем самым деятельное участие в подготовке побега. Показательна причастность к измене князя Бельского и Б. Ф. Губина-Маклакова, отец которого Постник Федор Губин-Маклаков во время правления Алексея Адашева служил в Посольском приказе, принадлежал к числу самых влиятельных приказных дельцов{1053} и, по-видимому, был связан с вождями Избранной Рады. Вот почему участие его сына в измене Бельского приобретало для государя особый смысл. «В глазах царя, — справедливо замечает Р. Г. Скрынников, — заговор Бельского, вероятно, был связан с семенами «измены», посеянными Избранной Радой»{1054}. Следует только добавить, что так оно и было в действительности.