Сергей Юрьенен - Сделай мне больно

• Название: Сделай мне больно
• Автор: Сергей Юрьенен
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Куда ж еще...

- Куда - тебе знать лучше. Кто вы, доктор Андерс?

- А вы, Лаврентий Палыч?

Комиссаров обиделся.

- Я, знаешь ли, не Хаустов.

- А я не доктор Зорге.

- А кто?

- Другой, - ответил Александр. - Еще неведомый избранник.

Снял пиджак и лег.

- Ну, ладно... Как выступление прошло? По данным политической разведки, сенсационно.

- Определенное признание имело место.

- В том смысле, что читатели не отпустили до утра? (Молчание со стороны Александра). Ну, что ж. Мы не аскеты - как было сказано любовником Арманд, одним из них... На завтрак-то пойдешь?

- Воздержусь.

- В номер принести?

- Не стоит. Но мерси...

- (Молчание) После завтрака автобусами предстоит на гору Геллерт - к мемориалу Освобождения. Осквернен в 56-м, но после восстановлен. Всем поездом восходим.

- Уже взошел.

- После чего торжественное возложение и клятва в Дружбе. (Молчание со стороны Александра) Ну, ладно. Судя по виду, церемонию ты вряд ли выдержишь. Оставайся. Только один вопрос... Интимный.

Александр отвернулся к стенке.

- Да нет, тут о другом, - смутился голос Комиссарова. - Такая, значит, история. Супруга заказала из дамского белья ей. Чего-нибудь. "По вдохновению", - говорит. Вопрос вдохновения в свете обстоятельств - сам понимаешь. Не стоит. Но лавку мимоходом присмотрел. На улице Парижа. Видимо, нэпманы содержат. Витрина еще та. Парализует. Канкан и прочие французские дела, ты ж понимаешь...

- Ну?

- В смысле морально поддержать. Ну, и потом, поскольку я не спец... Размеры там, артикулы. Прозрачности...

- Я, что ли, спец?

- Ну, все же. Согласно агентурным данным, ты ведь здесь в высшем свете обретаешься...

Александр ударил в стену лбом.

- Это к чему?

- А так! Вы все еще хотите иметь, - произнес он, цитируя Иби, - а мы здесь хотим уже быть.

- (Молчание за спиной) Так понимаю - Янош Кадар с тобой делился? Этак после ужина, да? Между "гаваной" и армянским коньяком?

Александр засмеялся.

- Не он, а внучка...

- Принцесса на горошине, небось? Могу себе представить. Ну, Андерс, Андерс... А говоришь, не спец. Компанию составишь, значит? На улицу Прозрачностей.

- О'кей.

- Тогда я запираю, и ключ тебе под дверь. Чтоб ты, как у Христа за пазухой.

Ангелом с факелом - памятником Кошуту - открывался этот некрополь Венгрии. Писатели, художники, музыканты, политики, генералы...

Святой прах нации.

Мимо мемориалов, усыпальниц и помпезных склепов они дошли и до новейших времен.

Кровавый клоп. Даже и с тем, что "о мертвых или хорошо - или ничего". Если бы у Александра спросили, что он думает о верном сталинисте, генеральном секретаре местной компартии Матиасе Ракоши, вряд ли бы он нашел эпитет эстетичней. Чего, однако, он тогда не знал, так это то, что палач своей страны скончался политэмигрантом в СССР, а именно в Горьком, "где ясные зорьки". В 1971 году, дотянув до преклонного возраста. В отличие от Сталина, отлученная мумия которого все же удостоилась бюста на задворках Мавзолея, возвращенный Советским Союзом пепел палача был похоронен здесь с подчеркнутой нейтральностью - замурован в стену среди прочих урн. Или замаскирован?

На территории Пятьдесят Шестого года ударило по сердцу, как ножом. Так было здесь их много - пирамидок под звездочками о пяти концах. "Ваши", сказала она. "Вижу", - ответил он и потерялся среди них - бедных, дощатых, небрежно выкрашенных бурой отечественной краской. Он с отрочества знал у Слуцкого это пронзительное, непечатное:

В пяти соседних странах

зарыты ваши трупы...

В одной из этих стран теперь он оказался, и бродил среди звезд, вырезанных из листового железа, повторяя про мрамор лейтенантов - фанерный монумент. Разгадка тех талантов, развязка тех легенд... По Гусева среди них не было. Ни на одной из пирамид.

Он посмотрел из-за плеча - не видит ли? И как в Таджикистане, перекрестился. Второй уже раз за эту весну. На противоположных полюсах гигантского пространства, собранного предками.

И что нам делать с этим сверхнаследством?

Нам, нормальным?

Зачем нам?..

Его венгерская подруга бродила среди мраморного мрамора. Белых крестов была тут целая колонна. Намного больше, чем наших пирамидок. Сотни одинаковых. Целая армия густоволосых и веселых юношей и девушек смотрела с бежево-рыжих фотомедальонов. "Конские хвосты", набриолиненные коки, галстуки с гавайскими узорами - первое поколение рок-н-ролла.

Из сердцевины креста, перед которым Иби сделала книксен, укладывая цветы, тоже смотрела застекленная фотография.

- К сожалению, ношу я не его фамилию, - сказала она. - Правда, он похож на Бориса Виана?

Этого француза Александр не читал. Молча смотрел он на крест. Фотопортрет был чем-то похож на дочь. Даже и не чертами...

Этакий вольнодумный - теленок лизнул - завиток над выпуклым лбом, породистый нос с горбинкой, ироничная полуулыбка на гонком европейском лице и, однако, упорный вызов в глазах, глядящих исподлобья.

...дух Европы самой?

- L'homme est une passion inutile. Человек, это... как по-русски лучше? Бесполезная страсть? Бесцельная?

- Лучше тщетная.

- Именно. Тщетная! Но я, ты знаешь, им завидую. Такой страсти мы не узнаем. - Она повернулась к третьему за столиком пиано-бара. - I'm speaking about the generation of the Fifty-Six...?

Он был американец - кому она переводила. По имени Тимоти. Стажер будапештского университета имени Лорана Эотвоша. Вельветово-замшевый такой. Слушая запальчивый монолог Иби, он шерстил свою рыжеватую бородку, потуплял покрасневшие от их сигаретного дыма глаза за стеклами очков на бокал красного, вставляя при этом что-то диссонирующее: то, мол, просто была эпоха чрезмерных реакций, overreactions, которая канула без шансов на возвращение, поскольку даже Советский Союз после Праги-68, кажется, возвращается к цивилизованным формам общения с человечеством: все в этом гниловатом духе.

Несмотря на видимую застенчивость, американский ее знакомый оказался типом весьма прилипчивым. Они его повстречали в магазине иностранной книги на улице Ваци, где Иби купила к завтрашнему экзамену томик любовной лирики Гете - "West-ostlieher Divan"?. Представленный американцу как "мой русский друг", Александр не обменялся с Тимоти и парой слов за вечер. Их объединяла только Иби, с одним говорившая по-английски, с другим по-русски. Но когда испытала она необходимость отлучиться в дамскую комнату, за столиком повисло тягостное молчание, которое, слегка откашлявшись, нарушил американец.

- Вы, стало быть, советский?

- I am Russian?.

- Москва?

- Она.

- И скоро, значит, домой?

- Увы.

- Ну почему? Sweet home?, - сказал американец, радуясь по поводу отъезда Александра столь искренне, что только в морду ему дать.

- А вы откуда?

- New York City. Манхэттен, знаете?

- Ваши родители, I presume?, из венгров, которые...

- Нет, нет! На сто процентов янки.

- Тогда почему Венгрия?

- О! Совершенно случайно - если вас интересуют мотивы. Well... Может быть, комплекс вины. Центральная Европа вообще проблема нашей совести.

Александра уязвило.

- Скорее, нашей.

Тимоти снисходительно улыбнулся.

- Совести? Ну, что вы... Для этого свобода выбора нужна. Эта проблема, она для вас по ту сторону добра и зла. Генетика. Физиология. Инстинкт экспансии - не больше. Но и не меньше. Вы просто не могли иначе.

- Не мы, - отъединился Александр. - Они.

- Они? Кто эти они? Политбюро и танки? Не знаю, есть ли смысл допустить понятие "гражданское общество" по отношению к Советскому Союзу 50-х... Во всяком случае, тогда венгерской революции вы просто не заметили. После XX съезда КПСС и речи Хрущева, вас волновала, как всегда, литература. Не очень хорошая, по-моему. Нет?

- Мне было восемь лет тогда.

- Мне десять. Нет, мне было уже одиннадцать, когда я написал письмо Президенту Соединенных Штатов. Знаете? Много восклицательных знаков. Очень возмущён был. Из-за того, что мы перестали было принимать венгерских беженцев.

- Подействовало?

- Представьте, да! Айк бросил клюшку, прочитал мое письмо и схватился за голову: "Что же мы творим? И это страна Свободы?" Немедленно отправил Никсона в Австрию, в беженские лагеря, и отменил ограничения для венгров. Вот так. Одиннадцать лет, конечно же, не восемь...

Александр допил свое вино.

Тимоти засмеялся.

- Христа ради, не принимай все это персонально. Конечно, ты тут не при чем. Ну, а она тем более... - Он пригнулся и вытащил из заднего кармана потертый бумажник, в который был вложен блестящий темно-синий паспорт с золотым орлом. - О'кей, поскольку ты наш гость...

- Наш - вы сказали?

- Yes, I did?. Я ведь на ней женюсь.

- На Иби?

- Yes, sir. Приятно было познакомиться. Александр? Имей хорошее путешествие! Бай, Александр!

Штаны на жопе у него были просижены до белизны.

Александр налил и хлопнул залпом.

С надменным видом вернулась Иби. Бледная, как смерть. Взглянула на недопитое вино в бокале Тимоти и на банкнот в пятьсот форинтов.