Сергей Юрьенен - Фашист пролетел

• Название: Фашист пролетел
• Автор: Сергей Юрьенен
• Жанр: Русская классическая проза

---

За углом я огляделся, потыкал сугроб. Вложил в ножны и побежал к стадиону "Динамо".

По лестнице вниз.

Налево по Красноармейской.

Трамвай меня обогнал, но за мостом остановился на остановке "Мост", и я успел вскочить.

Я с грохотом опустил стульчак. Задрал свитер и, разогнув жесть, снял свою кольчугу. Потом бесшумно открыл дверцу, за которыми была шахта с влажными стволами чугунных труб канализации. Слева по стене изгибалась тонкая водопроводная. За ней была заткнута новая моя коллекция - лезвиями книзу. Я вынул из штанов кинжал и перед тем, как спрятать, приоткрыл, чтобы полюбоваться широким лезвием и готической надписью, которую в свое время перевел со словарем: Mehr sein als scheinen.

Будь больше, чем кажешься.

"Ты что там делаешь?" - раздалось с кухни, куда уходила в стену эта труба и где мать с отчимом дочитывали воскресные газеты.

13

- "Введение в психоанализ"..."По ту сторону принципа наслаждения"... "Очерки по психологии сексуальности"... А это что? Снова какие-то неврозы и перверзии... Зачем вам это, молодой человек?

Веки ощущают, как пылают щеки.

- Д-для общего развития.

- Вы что, издеваетесь над нами? Это же Спецхран! Только для научной работы! - и все заказы, кроме одного, в разорванном на глазах очереди виде отбрасываются в мусорную коризину.

Вместо буржуазного пансексуалиста Фрейда из недр Библиотеки имени Ленина приходит роскошно изданный, с золотым тиснением по телячьей коже, трактат по гигиене столетней давности, в котором швейцарский автор, переведенный на русский с ятями, сообщает, что у содомитов член делается длинным, тонким и заостренным на конце...

Отнюдь не случай Стена.

* * *

Отчим жарит колбасу.

- О! А я уж думал, в одиночку рубать придется. Сейчас навернем мы это дело по-мужски...

- Мне не надо, - говорит Александр в момент раздачи.

- Чего?

(Не "Почему?")

Он прикладывает ладонь к вместилищу души, которая болит.

- Яичко, может, тогда свари? Ну, сам смотри...

Под взглядом Александра отчим начинает наворачивать.

- Чего ты такой? В твоем возрасте я гвозди мог переварить. В войну раз, помню. Вторые сутки не жрамши. Наступаем натощак всем Третьим Украинским, прем так, что кухни полевые нас догнать не могут. Тут танк на что-то наезжает. Выглядываем. Труп - но только лошади. Осколком ее свалило. И что ты думаешь?

Поскольку это фигура речи, пасынок молчит.

- Нарубили мерзлятины, огонь развели по-быстрому, зажарили, кинули за милую душу и вперед: "За Родину, за Сталина!" Даже изжоги не было. Вот так-то.

- Богатыри - не мы.

- Я хотел высказать другое...

- Заранее согласен. Ты Голиаф, а я Давид.

- Не понял?

- Ты сибиряк, я - с питерской гнильцой. Ты продукт тысячелетия России, а я - советской власти. После ваших завоеваний и побед, естественно, что мы слегка недомогаем. Все наше поколение. С мозгами набекрень...

Отчим, дожевав, проглатывает.

- Давай не будем - а? В кои-то веки по-мужски сидим.

Александр заглядывает в заварной чайник.

- Вот чайку - это я понимаю. Покрепче сделай мне в мой фирменный...

То есть - в подстаканник с медальоном, в котором старческое личико Суворова в голубом парике.

Глядя, как ему наливается черная заварка, отчим говорит:

- С коммунизмом в башке и с наганом в руке... Хорошая чья-то строка! Что бы мне ни говорили там про лагеря, а я останусь при идее. Нашей!

- Главное, по-моему, человек.

- А что такое человек? Это и есть идея.

Александр мотает головой.

- Что нет?

- Человек, он больше. Может быть, меньше человечности, но больше любой идеи. Нашей, в том числе.

- Слова! Нет идеи, нет и человека...

Отчим сотрясает коробок, опаляя бесчувственные пальцы, раскуривает трубочку - дешевую и с совершенно неуместным Мефистофелем.

- Пф-ф... Вот тебе из жизни случай. Начальник штаба у нас тоже язвой страдал. Кроме молока, организм ничего не принимал. Корову за собой возил. От Москвы довез до Сталинграда. А после Сталинграда - на мясо ее отдал. Язву сняло, как рукой. Зарубцевалась! В процессе окружения и полного разгрома Шестой армии фельдмаршала Паулюса. Спросишь, почему? А я отвечу! Потому что как вся страна, так и каждый отдельно взятый организм максимально мобилизовал все силы. Один народ, один Вождь, одна цель. Победа! А сейчас? Смотрю я на тебя. Восемнадцать лет, а уже хроник. Почему? А потому что время на дворе больное. Гнилой либерализм - это ведь не просто слова для оскорбления. Думаешь, отец - тупой, бесчувственный ретроград? Сталинист, как вы говорите? Да у меня, сынок, может быть, сердце кровью обливается. Разложили они вас. Потерянное вы поколение.

- Кто разложил?

- Известно кто.

- А все же?

- Не стану пальцем тыкать. Сам ведь знаешь? Оттепель, сынок, не для России. Воленс, как говорят, неволенс, но судьба тебе такая: не в педерастической какой-нибудь Италии родился. Родился ты внутри народа, который от "оттепелей" этих гниет и разлагается. А вместе с ним держава наша. Хлюпики вроде вас ее, конечно, не удержат. Надеюсь только, что до полного крушения не доживу.

- Ты же говорил про ресталинизацию?

- А-а... Не верю, сынок, я больше никому. Кишка у них тонка. Только Он, грузин, но русский, но православный человек, мог взять на себя, как Святогор, если ты помнишь сказку. Ну, и что? Ушел с фуражкой в землю... Знаешь? Приму-ка я, пожалуй, если ты не возражаешь, грамм сто пятьдесят. Он открывает холодильник. - А где она? Неужто выпил? Повода вроде не было, но похоже на то... Ладно. Недоешь, как говорится, - переспишь. Задавлю минут на двести сорок. Откроешь тогда матери.

Газету он уносит, приходится идти по пятам. Сколько раз Александр говорил ему, укройся одеялом, что ты, как американский безработный? А он: "Американские безработные толк в жизни понимают. В газете свинец, а свинец, он греет лучше женщины".

Накрывшись "Литературкой" с головой, он продолжает рассуждать из-под газеты:

- Все относительно, конечно. Даже и Вселенная, настанет час, остынет, как в этой вашей "Науке и жизни" разные сахаровы рассуждают, прививая пессимизм. Но все ж таки национальная идея наша существует больше тысячи лет.

- И в чем она, эта идея?

- Как, то есть, в чем?

- Ну, сформулируй? В двух словах?

- Ты вот что... ты не думай, что в Пятьдесят Третьем идея умерла. Может, чудо? Может, как говорим мы, ответный термоядерный удар? Как ни крути, а дело наше - правое.

А наше - левое, противоречит молча Александр.

- Па? Пару страниц с тебя сниму?

- Снимай, сынок. Только смотри...

- Что?

- Не останься на свалке истории.

В снятых страницах как раз сатирический литературный портрет пребывающего на этой свалке (у озера Леман в Швейцарии) русского, эмигрантского, американского писателя - сноба, порнографа и "литературного щеголя", уроженца еще - представить невозможно - Санкт-Петербурга...

* * *

В ожидании посадки он приобрел пачку сигарет "Орбита".

Уронил в урну картонный стаканчик с бурдой, распечатал. Ущипнул за фильтр и сразу услышал отчима: "Увижу с папиросой, с губами оторву!" После двух затяжек голова закружилась, но он счел должным еще раз ободрать дыхательные пути. Каким-то образом это сближало с Алёной.

Автобус, забрызганный грязью по самые стекла, открыл заднюю дверцу. Втолкнутый мешками с хлебом, он был "обилечен". Сел к окну и закрыл глаза, чтобы не видеть этот город, где утром мама с бритвой рвалась к его бороде.

Чем дальше, тем легче становилось на душе.

Через размокшие совхозные поля зашагали мачты высоковольтной передачи. В девятом классе их вывезли на свеклу - на бураки. Неизвестно почему Адам схватился с пожилым бригадиром. Они держали друг друга за грудки. На убитой земле, в тени огромной скирды соломы, при съезжании "с горки" отчасти разбросанной классом. Было страшно подступаться, но они разняли их. Весь багровый, колхозник схватился за тяпку: "Сосать у меня будете, щенки!"

Тогда он думал, что такие выражения суть сотрясения воздуха, отношения к реальной жизни человека не имеющие.

Пошли леса.

Еловые, сосновые, угрюмо-отчужденные, реакционно-романтичные и замкнутые в себе объективации его мимоедущего состояния. Никакой природы, субтропики включая, не любил он так, как эту. Чувствуя себя здесь в то же время эмигрантом поневоле. Собственно, эта страна за вычетом отдельных лиц и вот таких пейзажей почти не просматривалась сквозь то, во что была превращена - в плацдарм сверхдержавы, грозящей Западу бронированным кулаком. Крепким не только ракетами, укрытыми в таких вот лесах и болотах, но и мозговой непробиваемостью, здесь возведенной в культ.

Даже под стенами Кремля, и это он почувствовал за свой провальный месяц, дышалось легче и свободней - как ни парадоксально...

Районный центр под названием Узда.

На двухэтажном здании, перед которым гулял милиционер, уже вывесили флаги, готовясь к встрече Сорок Девятой Годовщины. В ожидании хозяев, осаждавших сельпо, на немощеной площади переминались лошади, при виде которых возникло местное слово забрюханные - рыжие бока в грязи. В одной из телег, сидя на сене и любуясь новыми ботиночками, девочка лет пяти вдохновенно задирала юбку, будучи без трусов.