Николай Шамсутдинов - Журнал «День и ночь» 2009 №4

• Название: Журнал «День и ночь» 2009 №4
• Автор: Николай Шамсутдинов
• Жанр: Критика

---

— Тише! А то палату разбудим. Как жалко. Да и как их не жалеть. Что они видели в жизни?. Мы хоть успели родить да воспитать, а эти уже не родят и не воспитают. Попридержи его так-то, мне ловчее с этой стороны ему капельницу ставить. Готово! Пускай спит и дышит, ему теперь отсыпаться нужно. А она — капает себе. Минут сорок — не меньше — будет капать, а там сдавать дежурство. Поспать бы хоть с полчасика. Ты на вечер-то пойдёшь?

— Чего это я там не видала?. Опять Ольга Валерьевна в своей короткой юбке заявится, всех женихов отобьёт.

— Не равняй себя с врачом, Машутка! Да и ладно, ты тоже надень чего покороче!

— Это на мои-то ляхи? Ну, уж нет, лучше тогда совсем не ходить.

— Зря. Тебе ж только двадцать пятый, самое то.

— То — не то. Может, и пойду.

Тюха лежал с закрытыми глазами уже целую вечность. Он слышал отрывки разговора, но делал вид, что спит. Правильно, всё правильно, он наконец понял: то самое и нужно было брать. Вот взял не то, а теперь мучайся. Он пошевелил рукой и, не открывая глаз, определил: работает. Потом приоткрыл один и увидел свою руку: широкая мощная ладонь, крепкие пальцы, выпуклые розоватые ногти, синие кочкастые вены. Какая она огромная!. Словно чужая. Здоровая ручища медленно шевелила пальцами и угрожающе начала сжиматься в кулак.

Его прошибло потом. Ишь, ещё и захватит всего с потрохами!.

— У-уу, у-уу!.. — гуднул он пару разиков, так, на всякий случай.

Хорошо же известно, что свой своего не съест, но стало страшно, накатила тоска, и сразу же захотелось к бабушке.

— Бабушка. иии. к бабушке!.

— Ну, вот и заворочался. Может, не помрёт он, маленький, да удаленький. Машунь, ты бы всё же пошла от нашего отделения, а то скажут: игнорируем.

— Да и пусть говорят! Полинка пойдёт — хватит с них. Всё равно премию к празднику давать не будут, а женихов там и вовсе не предвидится. Разве что Иван Павлович.

— Всё-то вы деньгами меряете, деньги здесь, деньги там… Павлович для тебя староват, ему уж к сорока. Этот мне ровня. У тебя ж квартира хорошая, с балконом, ещё найдёшь кого помоложе для замужества.

— Ага, найду! Вон Елена Симоновна, с трёхкомнатной — одна? Одна. Верка из процедурного, живёт в отдельной — одна? Одна. Санька Привозщикова тоже… Ты-то ведь так и не вышла замуж во второй раз после смерти Вадима, хотя к тебе рентгенолог Попов сватался, все знают!

— Да, не вышла, не вышла! И не хочу! За него тоже, хоть он и хороший. Приду домой, уберусь, сяду на диван или завалюсь на подушечку и телевизор смотрю. А то: подай, унеси, принеси!.. Нет, вот Антошку определю в лицей, специальности выучу и буду отдыхать до скончания века.

— А внуки?

— Внуки — само собой, это и не работа вовсе. Ну и ночка!.. Укутай его ещё одним одеялом, а то опять затрясётся. И чего им надо, этим мокроманам — не пойму. Мой Антошка хоть не такой!

— Вот и найди мужика замуж выйти… Мельчают они страшно! Меня мама родила — четыре кило, да пятьдесят пять росту было во мне, так я и сейчас — почти метр восемьдесят! А этот такой махонький, такой. в полчеловечка вырос. Так бы взяла его на руки, покачала, успокоила. Горе, а не мужики!

— Ну-ну! Не тряси его! Ещё заденешь да сдёрнешь иглу на капельнице! Вон родные принесли передачу. Бабка хлопочет, мать прибегала, отец звонил врачам. Я, Машуня, ни разочку в больнице не лежала, ей-бо! Даже родила Антошку дома, ага. Взяла и родила ребёночка! Декабрь, «скорая» увязла в сугробе на Баляйке, а мне, что ж, ждать, пока отроются? Мой меня сразу зауважал, когда я сама справилась с этим. Вот если б он тогда пить перестал, я бы ещё одного родила: для пополнения народонаселения в стране. Всё пил, зараза. Ты йогурт себе забери, а я творожок возьму. Этому не понадобится сегодня. Рожаешь, рожаешь их.

— Мне, Антонина Сергеевна, тоже родить охота, только девочку. Или уж всё равно кого. Все же рожают.

— И правильно. Ты, Маша, девушка смелая, расторопная. Вот и роди. Потом — куда денется? Увидит своё, родное, — и женится, у тебя ж квартира отдельная, с балконом, обязательно должен жениться. Пошли, пускай эти мокроманы поспят, сколько с ними горя родным!.. Ты с первой по четвёртую полы мой, а я в остальных палатах. Надоело, всё сами да сами.

Бабушка прижала Тюхину голову к груди и запричитала:

— Голубчик, голубчик! Помрёшь ведь, сердешный, кровинушка наша. Внучек мой, Витюшенька-а-а!.

Слеза скатилась по её морщинистой щеке и попала внуку в уголок рта. Тот дёрнулся, ещё раз и затих. Ему показалось, что это его мать поит горячим бульоном, вспомнил, что именно такой был вкус, солёный. Он слизал языком, проглотил слюну и захотел посмотреть на мать. Но никого не увидел, долго смотрел — но никого… От огорчения он заплакал. Его снова заколотило, что-то тяжёлое навалилось на грудь, больно придавило, и сразу же возникло беспокойство: а вдруг придёт мать и не найдёт его под этой грудой?!

— Не буйный он у вас, — кивнула на Тюху сестричка Маша.

Бабушка сморгнула слезу, пытаясь разглядеть медсестру.

— Он и раньше был смирный, а потом, ну, после всего этого, несерьёзный стал, смеялся больно много. Вот в школу перестал ходить с марта. Ещё эти дружки повадились… В приёмной сказали: наркоман он. Родители на работе были, когда «скорая» его увезла. Боже ж мой! Дочка всю ночь проревела. А если отец прознает. Такой тихий он у нас был, хороший-хороший. До пятого класса — одни пятёрки, одни пятёрки приносил.

— Этот — ещё что, — Маша заголила Тюхе ягодицу, скоро уколола, — мелкий, а бывает, таких бугаёв откачиваем.

— Вот было бы славно, если б и нашего Витеньку откачали.

— Откачаем, — пообещала сестричка, — я ему в восемь укол сделала. Мне уходить сейчас, а с девяти — Маринкина смена, чтоб ей! — всегда запаздывает. Начнёт уколы ставить не раньше десяти, я-то знаю. Зачем ему лишние мучения. Через час обход будет, доктор Ирина Михайловна уже пришла, сидит в ординаторской. Ну, пошла я.

— Мне тоже пора на дежурство, я в статистике вахтёром, сутки через трое. Сегодня заступаю, а завтра, с суток, буду здесь. И отец с матерью отпросятся с работы, должны прийти после обеда. До чего ж ты жалостливая, девонька!. — всхлипнула бабушка и опустила шоколадку в Машин карман. — Вот и достался бы он такой…

— Ой, бабушка, я старая для него! А так бы… Красивый он у вас. Ну, прощайте! Мне со смены домой пора. Пойду сдавать Эльвире Хасановне, старшей медсестре, а то этой Маринки не дождёшься. Полы в палатах тоже некому мыть.

Бабушка подоткнула одеяло под внука и поспешила на дежурство.

Тюхина голова стала разбухать, он испугался и снова задёргался, глубже и глубже ввинчиваясь в подушку, ища и не находя глубины.

Всё опять поплыло, закружилось… Это напомнило ему кружение балерины. Одетты. Одилии… Он не вспомнил фамилию балерины, хотя должен был, потому что читал в программке. Она — белая шея, длинная спина и стройные, тоже длинные, ноги — была то белой, то чёрной лебедью. Ей нужна была любовь принца, а этим принцем уже давно стал Тюха. Он им стал ещё после второго класса, а балерина приехала к ним на гастроли в августе, поэтому-то и не знала! Эх, как же ей об этом сказать? Написать. Да, написать! Он заворочался, потянулся за бумагой и карандашом. Кто же это так утяжелил бумагу?! Какая же фабрика и зачем выпускает такую тяжёлую бумагу?! Не удержать… А балерины снова закружились, запорхали по сцене…

— Эй, доходяга! — окликнули с койки напротив. — Свалишься! Чего ты колготишься? Спи давай! Размахался тут… Наоттягивался, крышку свинчивает. Это. ну. видал я его где-то. Вроде он в нашей школе учился. Вот рохля, уже сколько часов прошло, как он, это. поступил сюда, а до сих пор не оклемался! Ишь, как его расколбасило.

Толька, видал, я за три часа стал как огурчик? Не слышал, он чем пробовался?

— Не знаю, говорят, «колёсами» накачался. Ты смотри, какая мелкота: разве ему подберёшь дозу?! Я одному такому тащиле переправил пару доз, а он там чего-то перепутал да обе враз заглотил. От них разве респекта дождёшься… Дуба той же ночью дал. А я при чём? Сам ни фига не соображал, а меня затаскали в милицию. Главное, он со мной так и не разбашлялся, три зелёных осталось за ним. Легавый с участка два раза приходил, допытывался: я или не я дал ему. Ещё и следователь вызывал. Такая засада. Хорошо, хоть папик нашёл знакомого в прокуратуре, тот помог зашифроваться, а то бы… — он сделал выразительный жест ребром ладони поперёк горла.

Балерины порхали и кружились в дружном хороводе, Тюха стал дирижировать руками, пытаясь направить их кружение в нужное ему место — за кулисы. Он видел, что они устали, топот их стройных ног на пуантах стал тише. А там, куда они неслись, их уже поджидал Коршун… И тогда Тюха закричал им: «Не туда, не туда!» — и метнулся в свете прожекторов наперерез, чтобы остановить их полёт. Но они его не послушались и слетались к Коршуну, словно бабочки на свет. И она, его Одетта-Одилия.