Геннадий Игнатьев - Беренжакские очерки

• Название: Беренжакские очерки
• Автор: Геннадий Игнатьев
• Жанр: Современная проза

---

Геннадий Игнатьев Беренжакские очерки

Доктор технических наук, лауреат Ленинской и Государственной премий СССР, автор более 70 уникальных изобретений Геннадий Фёдорович Игнатьев (1928–2000 гг.) — талантливый (а, по мнению его ближайших учеников, — гениальный: «Таких, как он, в стране по пальцам пересчитать можно!») красноярский учёный и конструктор. Он был одним из тех, кто причастен к успехам Советского Союза в космосе, а также в освоении мирового океана советским атомным подводным флотом, и ко многому другому.

Много лет он был начальником и одновременно главным конструктором созданного им самим ЦКБ «Геофизика»; ЦКБ занималось, в основном, разработкой средств дальней связи в космосе, в армии, в военно-морском флоте, в организации оборонного ракетного щита, причём — разработкой средств, не имевших аналогов в мире. Естественно, у ЦКБ и его руководителей была высокая степень засекреченности; только поэтому имя Г. Ф. Игнатьева до сих пор совершенно неизвестно широкой общественности.

Попутно ЦКБ разрабатывало всевозможное оборудование для разных народно-хозяйственных нужд: для разведки полезных ископаемых, для сушки древесины и других материалов, для глубокой очистки металлов, высокоточной сварки, лечения болезней, — и многое-многое другое.

Кумиром Г. Ф. Игнатьева был Никола Тесла, гениальный американский инженер и изобретатель, серб по национальности. В биографической литературе о Н. Тесла постоянно повторяется, что многие его уникальные эксперименты до сих пор никем не повторены. Это неправда — почти все их Игнатьев сумел повторить! Просто об этом мало кто знает — устройства для этих экспериментов находились на закрытых полигонах и были недоступны для широкого показа — в первую очередь, охочим до сенсаций журналистам. А потом сменившие Геннадия Фёдоровича руководители ЦКБ, совершенно не понимая значения и смысла этих доставшихся им устройств, с чисто папуасским разумением распорядились разобрать их и сдать в металлолом — ведь в них столько меди!..

Геннадий Фёдорович и сам был мощным генератором идей, самых неожиданных и фантастических. К примеру, изобрёл «пондеролёт», аппарат для дальних космических полётов, могущий на основе взаимодействия электромагнитных и гравитационных сил двигаться в межпланетном пространстве. Многие серьёзные учёные сочли это изобретение блефом, ссылаясь на обычное в таких случаях доказательство: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!» Однако в истории известны случаи, когда подобные доказательства подводили серьёзных учёных: так, за несколько лет до того, как взлетел первый в истории самолёт, некоторые из этих учёных утверждали, что аппарат тяжелее воздуха взлететь никогда не сможет.

В советское время в городах существовал огромный дефицит мясных продуктов питания, и, чтобы снять, хотя бы частично, недовольство рабочих и служащих на предприятиях этим дефицитом, партийные власти передавали для «шефства» городским предприятиям самые нерентабельные, близкие к полному развалу сельские хозяйства, желая убить этим двух зайцев: во-первых, удержать эти сельские хозяйства от полного развала, а, во-вторых, подкормить таким образом рабочих, чтобы дело не дошло до социального взрыва. Однако для руководителей предприятий эти подсобные хозяйства были постоянной головной болью: на содержание их отвлекалось много денежных средств и рабочей силы, а толку от них было мало: продукции они давали, как говорится, с гулькин нос, и была она непомерно дорогой.

Было такое хозяйство и у ЦКБ «Геофизика». Находилось оно очень далеко, в 300 км от Красноярска, в Хакасии, в предгорьях Кузнецкого Алатау, в таёжном посёлке Беренжак. Была там небольшая отара овец, небольшое стадо коров; но ЦКБ приходилось содержать там за свой счёт ещё дизельную электростанцию и дорогу до посёлка, так что, при такой-то удалённости, товарная продукция, как и во всех подобных хозяйствах, получалась едва ли не по цене золота.

Но Г. Ф. Игнатьев ценил Беренжак по другим причинам. Во-первых, он был идеальным полигоном для испытания новых изделий ЦКБ: там не было никаких техногенных помех. Во-вторых, он служил прекрасной базой отдыха для работников ЦКБ: кругом чистейшая горная тайга, обилие ягод, орехов, дичи… Работники ЦКБ постепенно все эти достоинства оценили и стали ездить туда на летний отдых всё чаще.

Однако с 1991 г. начался развал экономики страны, и ЦКБ оказалось без оборонных заказов и, стало быть, без доходов. Руководству пришлось отказаться от Беренжакского подсобного хозяйства, и Г. Ф. загорелся идеей на его базе организовать своё фермерское. Он стал подыскивать компаньонов.

В ту пору он много и с воодушевлением рассказывал мне о своём будущем фермерском хозяйстве, причём больше говорил не о практических проблемах, которые должны были неизбежно перед ним встать, — а о преимуществах сельской жизни против жизни городской и о проблемах нравственного порядка: о том, как это здорово — жить близко к земле, среди прекрасной природы, заниматься сельским трудом, выращивать натуральные продукты питания, приучать к сельскому труду своих детей, создать там горный санаторий, базу отдыха с привлечением туристов-горожан и, может быть, даже иностранцев, создать конеферму, организовать конные туристские маршруты.

Там у него жила семья: жена, дети, — но сам он бывал там только наездами — слишком много было у него дел и нерешённых проблем в городе.

Я — как человек, родившийся и выросший в селе, а, кроме того, постоянно имеющий дом в селе и потому не теряющий с селом связи, — прекрасно представлял себе неимоверные трудности, с которыми Г. Ф., человек, всю свою сознательную жизнь проживший в городе, неизбежно столкнётся, не просто начав жить там, а ещё и взявшись организовать там большое хозяйство, да ещё в такое время, когда экономика страны начала разваливаться, и развал этот коснулся, в первую очередь, села и озлобил селян. Знал я и то, как отчуждённо и подозрительно, даже враждебно относятся селяне к чужакам, тем более, если чужак развивает там бурную деятельность — так что жизнь в селе для такого горожанина оборачивается, в первую очередь, проблемами чисто бытовыми: проблемами адаптации к новым условиям, отношений с соседями, элементарного умения жить и хозяйствовать на земле… Я пытался говорить с Г. Ф. об этом, но он, человек, необыкновенно уверенный в своих силах и организаторских возможностях, почти не слушал меня — больше говорил сам. А потому при встречах с ним я лишь с интересом расспрашивал его: как там у него идут дела? Меня даже тянуло как-нибудь съездить с ним туда, взглянуть на всё своими глазами и, может быть, написать о таком новом по тем временам деле, как фермерство, очерк — но съездить не получилось. По-моему, Г. Ф. и сам не очень хотел, чтобы я туда ехал.

Не помню точно, через какое время, но, кажется, года через три с той поры, как он загорелся мыслью о фермерском хозяйстве, он перестал говорить о своих сельских планах с восторгом — а морщил лицо, мотал головой, как от зубной боли, и говорил о Беренжаке всё скупей, с выражением крайней озабоченности, и я понимал по его тону, что о многом он ещё умалчивает. И, в конце концов, он совсем перестал рассказывать о нём, а на вопрос, как там дела — безнадёжно махнув рукой, произносил: «Хреново!»

Естественно, меня очень интересовала и притягивала к себе его необыкновенно яркая, разносторонне талантливая и противоречивая личность. Я чувствовал, что мне не уйти от соблазна написать о нём, хотя я ещё понятия не имел, что именно у меня получится: документальный ли очерк — или некое художественное повествование с главным героем, прототипом которого непременно будет сам Геннадий Фёдорович? Однако крайне разносторонней натуры его я был не в состоянии увидеть целиком: многое в нём было от меня скрыто — и оттого, что работал он в секретной организации и занимался секретными делами, и оттого, что я слишком поздно с ним познакомился и мало знал о нём и его прошлом.

Меня очень интересовало: где, в каком месте, в какой семье, в какой атмосфере он родился, рос, учился? — и когда я спрашивал его об этом, он отделывался короткими фразами (поскольку постоянно бывал занят, а мне было неловко надоедать ему) и неизменно мне отвечал, что с некоторых пор (может, даже в ответ на мои расспросы?) пробует вечерами изложить на бумаге свои воспоминания о родителях, о детстве, юности, учёбе… Кроме того, он несколько раз пытался рассказать мне о своих житейских и философских воззрениях, заявляя, что пишет ещё и трактат под названием «Каноны житейской мудрости», и когда всё это напишет, то непременно даст прочесть. Я даже видел дома у него эти рукописи, однако читать их при его жизни мне так и не довелось.

Когда после его смерти прошло некоторое время и боль утраты, по моим прикидкам, должна была у родственников притупиться — я наведался к его дочерям-наследницам; меня интересовали, в первую очередь, автобиографические записи. И вот вместе с дочерьми Анастасией и Дарьей мы просматриваем рукописное наследие Игнатьева.