Даниил Корецкий - Ведется розыск

• Название: Ведется розыск
• Автор: Даниил Корецкий
• Жанр: Детектив

---

Даниил Корецкий Ведется розыск

Сюжет первый Нож с монетой

Мы сидели в засаде уже шестой час. Пока не стемнело и сквозь щели между бревнами хорошо просматривались все подходы к балагану, можно было разговаривать, и время шло быстрее. Но опустились сумерки, окружающие поляну деревья слились в черную шелестящую стену, и разговоры пришлось прекратить, чтобы не спугнуть возможных гостей. В том, что гости будут, никто из нас не сомневался, вопрос в том, дадут ли они нам что-нибудь полезное? Пессимист Ищенко считает, что сидим мы зря. Что ж, может быть. В нашем деле никогда нельзя загодя предугадать результат, поэтому часто приходится делать пустую работу, хотя и эта пустая работа бывает необходимой. Так и сейчас: никто не может гарантировать успеха — наша засада только одно звено в той общегородской операции, которая началась шесть часов назад. Труп обнаружили после полудня. Был теплый день «бабьего лета», ласково светило солнце, летали легкие серебристые паутинки, чирикали птицы словом, налицо весь набор прелестей сентябрьской загородной рощи. И резким диссонансом в эту идиллию врезался мертвый человек, лежавший в неестественной позе на мягкой пашне. Судя по одежде и внешнему виду, это был бродяга — представитель той разношерстной беспаспортной публики, которая стекается в наши края, привлеченная жарким солнцем, богатыми щедрыми базарами, обилием подножного корма, пива и вяленой рыбы, азартным шумом ипподрома и другими прелестями большого южного города. Все его тело густо покрывали татуировки — тут и мотивы блатного фольклора, и традиционные русалки, голуби, пронзенные сердца, и даже целые картины, исполненные безвестными камерными художниками. Дотошный биограф мог бы проследить по этим синим орнаментам все этапы бурного жизненного пути покойного: ИВС, следственные изоляторы, тюрьмы, колонии, пересылки… В свой последний час он, очевидно, использовал весь этот опыт, во всяком случае, судя по взрыхленной земле, сбитым костяшкам пальцев, толстой сучковатой палке, крепко зажатой в руке, дрался он отчаянно. Подъехала машина городской оперативной группы. Следователь прокуратуры Зайцев обошел вокруг убитого, показывая эксперту ОТО Ивакину объекты съемки. Защелкал фотоаппарат. Раз — обзорный снимок местности. Два — общий вид трупа. Три, четыре — голова и лицо, крупный план. Пять — зажатая в руке палка. — Пожалуйста, доктор, — негромко проговорил Зайцев, когда съемка была окончена. — Смерть наступила часа два назад, — привычно, не дожидаясь вопросов, сказал судмедэксперт. — Нож с узким клинком, односторонней заточки. Впрочем, я уже и сам увидел узкую и тонкую, как царапина, рану под левым соском. Она не кровоточила и выглядела гораздо менее зловещей, чем обширные ссадины на лбу и скуле; так, небольшой порез. Но человеку, повидавшему такие ранения, было сразу ясно, что удар пришелся прямо в сердце и смерть наступила мгновенно. На мою долю выпала неприятная работа — помогать следователю в осмотре, значит, переворачивать труп, обыскивать карманы, осматривать одежду. Занятие долгое, кропотливое и утомительное, никаких явно видимых результатов не дающее, и понятые — парень с девушкой, гулявшие в роще и специально пропущенные через оцепление, — недоумевали, почему это целая группа следственных работников вот уже два часа возится над телом погибшего, вместо того чтобы бежать и ловить преступника. Недоумение непосвященных в общем-то понятно: они не знают, что две служебно-розыскные собаки пошли по следам, что роща и вся прилегающая местность прочесываются силами всего райотдела с привлечением дружинников и комсомольцев, что патрулям в городе, на вокзале и в аэропорту дано задание проверять всех подозрительных лиц. А перед группой осмотра стояла более узкая и вполне конкретная задача: найти, выявить и зафиксировать те улики, которые впоследствии, став доказательствами по уголовному делу, помогут изобличить убийцу. Правда, с уликами было пока, мягко говоря, не густо. Это ясно даже понятому — краем уха я услышал, как он авторитетно шепнул своей спутнице: «Глухое дело. Никаких зацепок. Неизвестно даже, кто убит, так что — ищи ветра в поле». Зайцев тоже услышал и, коротко взглянув на меня, саркастически усмехнулся: года три назад некто Крылов, тогда еще стажер уголовного розыска, работая с ним в бригаде по аналогичному делу, произнес похожую фразу. Сейчас меня его усмешка не смутила: в конце концов, все проходят через это чувство беспомощности, ощущение полной бесперспективности расследования при отсутствии доказательственной информации, когда неизвестно, кого, где и как искать, а сам преступник представляется призраком, невидимкой. Теперь, поварившись в котле розыска, я знаю, что в ходе следствия неизбежно будет прорисовываться облик этого «невидимки» и, наконец, материализуется в конкретного человека, реального настолько, что на него можно будет надеть наручники. Вопрос только в том, сколько уйдет на это времени, нервной энергии и сил. Поскольку документов в карманах убитого не было, пришлось дактилоскопировать труп. Судя по картинной галерее на теле, в насыщенной событиями жизни покойного его пальцы не раз соприкасались с бланком дактокарты, а значит, на наш запрос соответствующее учреждение сообщит необходимые данные о личности и все детали его пестрой биографии. Осмотр места происшествия подходил к концу, когда начали поступать полезные сведения. К следователю подбежал лейтенант Маркин и доложил: «Нашли рыбака, который видел здесь человека часа два назад. Высокий, рыжий, с рюкзаком. Одет в клетчатую рубашку, на лице ссадина. Шел в сторону дороги. Приметы передали всем постам». — Допросите его как положено, (^протоколом, — распорядился Зайцев, не проявляя никаких эмоций. Действительно, если поблизости от места убийства видали человека со ссадиной, это вовсе не значит, что он и есть преступник. Так, одна из ниточек, версия для отработки. Следующее сообщение было более интересным: «Найден нож». Он лежал в густой траве под кустами, в нескольких сотнях метров от места происшествия, без собаки найти бы его, конечно, не удалось. Обычный складной нож, которые продаются в любом хозяйственном магазине, с двумя лезвиями, вилочкой и ключом для бутылок. Крови на нем не было, но причина этого стала понятна, когда в нескольких десятках метров собака отыскала смятые в комок листья с бурыми мазками. — Пальцев на нем, конечно, не осталось, — сказал Ивакин, подцепив пинцетом нож и опуская его в пластиковый пакет. — Владелец, видно, человек предусмотрительный, хотя и склонен оригинальничать. Его последних слов мы вначале не поняли, но он протянул пакет, и оказалось, что в одну щечку рукоятки врезана однокопеечная монета. Труп отправили в морг, оцепление сняли, уехала машина оперативной группы, словом, работа на месте происшествия заканчивалась. Впрочем, как оказалось, не для всех. — Крылов! — услышал я за спиной и, обернувшись, увидел заместителя начальника отдела Фролова и начальника ОУР Есина. Я сразу же понял, что домой сегодня не попаду. Будет ли это внеплановое дежурство, срочная командировка или еще какой-нибудь сюрприз, которыми так богата наша служба, но спокойно поужинать с семьей и лечь спать пораньше мне сегодня не удастся, как, впрочем, не удается все три года моей работы в розыске. — Вот что, Крылов, — проговорил Есин. — Тут неподалеку нашли балаган, нечто вроде избушки, туда бродяги ходят ночевать. Надо посидеть там до утра, может, кто-нибудь забредет. И, заметив мое недоумение, добавил: — Пока что это единственный способ заполучить хоть какого-нибудь свидетеля. В общем, ты — старший группы. Балаган стоял на небольшой полянке в глубине лесопарка. Он напоминал хижину на рисунках к книгам Брета Гарта или Генри Лоусона и в лучах заходящего солнца выглядел весьма живописно. Его построили, очевидно, сами бродяги, используя подручные материалы — стволы поваленных сухих деревьев, ветки, сучья, хворост. Внутри было сумрачно, затхло и неуютно. «Да, наберем мы здесь блох за ночь», — мрачно сказал Ищенко, устраиваясь в углу на импровизированной постели из желтых прелых листьев. Я и Багров промолчали, хотя опасались того же. Впрочем, блох мы не набрали, хотя за шесть часов ожидания были до волдырей искусаны комарами. Первые гости появились, когда совсем стемнело. Две пошатывающиеся тени скользнули в балаган, наполнили его запахом винного перегара. — Тихо, милиция! — Багров принял первого, я — второго. Щелкнули наручники. Бродяги не оказали сопротивления, может быть, от неожиданности, а может быть, оттого, что привыкли переносить превратности судьбы, непременным элементом которой были подобные неприятности с милицией. В течение следующего часа задержали еще троих, больше в эту ночь никто не появился. На рассвете пришла машина, и я, сдав задержанных, отправился домой. Это только называлось «отдохнуть»: к двенадцати надо было возвращаться в отдел, и выспаться я, естественно, не успел. Зато в два часа мы с Багровым уже сидели в пивном баре «Рак» и, потягивая прохладное пиво, размышляли над тем, что в нашей работе имеются и приятные моменты. Впрочем, размышлять можно было не только над этим. За прошедшие сутки накопилось немало исходной информации, которую следовало обработать. Во-первых, установили личность убитого: Рифат Бакыров, без определенного места жительства и занятий, успевший к своим 35 годам приобрести восемь судимостей. Преступные склонности его отличались постоянством: бродяжничество, тунеядство, мелкие кражи. Много ему за это не давали, и, отсидев год-два, Бакыров тут же принимался за старое. Последний раз он освободился шесть месяцев назад, где и как провел это время, мы пока не знали. Зайцев разослал отдельные поручения во все колонии, где Бакыров отбывал наказание, так что через некоторое время поступят подробные сведения о его поведении, контактах, связях, возможных врагах. Словом, отработка личности потерпевшего шла полным ходом. Сложнее было с подозреваемым. Хотя заключение дактилоскопической экспертизы еще не готово, Ивакин уже сообщил, что пригодных к идентификации отпечатков на ноже не имеется. Задержанные засадой бродяги ничего об убийстве не знали, и в этом им можно было поверить: в противном случае они унесли бы ноги подальше от этого места. Рассказать толком о других обитателях хижины они не могли: состав ночлежников постоянно обновлялся, приходили и уходили в разное время, зачастую ночью, а главное — все они постоянно были полупьяны. Посмотрев фото Бакырова, двое ночевавших здесь только второй раз не узнали его, трое «старожилов» пояснили, что знают Татарина, однако рассказать о нем смогли не очень много. По утрам Бакыров воровал на ближайшем огороде несколько килограммов помидоров и шел на рынок их продавать. Насколько успешной была торговля, никто не знал, но возвращался он обычно сильно пьяным и молча ложился спать. На следующий день цикл повторялся, правда, изредка он вообще не приходил ночевать. Пьяным вел себя спокойно, драк не затевал, врагов у него не было, впрочем, как и друзей. О себе ничего не рассказывал, знали только, что в городе он встречался с парнем по кличке Баклан и происходили эти встречи в пивбаре «Рак». Баклана надо было найти, поэтому мы и сидели сейчас на открытой веранде, над которой протягивало к солнцу огромные клешни членистоногое, давшее название этому заведению. Если бы я не работал в милиции и посмотрел в приключенческом фильме, как два инспектора потягивают пиво в баре, дожидаясь нужного человека, я бы, наверное, им позавидовал. Сейчас, в реальной жизни, я ничего, кроме раздражения, не испытывал и сидел как на иголках. На сегодня у меня были вызваны четыре свидетеля по грабежу, очевидцы угона автомобиля и два тунеядца, а в связи с незапланированными мероприятиями вся работа шла кувырком… Придется еще раз отрывать людей от дел, некоторые будут возмущаться, и не станешь объяснять каждому, что дело, по которому они вызваны, оттеснено на второй план более неотложными, что преступление заранее не предусмотришь, что всю ночь ты не спал… — Сваливаем, тут уголовка кого-то пасет, — этот шепот вывел меня из размышлений, и я быстро обернулся. Гражданин Наливайко по кличке Зуб быстро тащил к выходу изрядно пьяного и потому ничего не понимающего Колю Золотушкина. В другое время я бы поинтересовался, почему эти друзья не на работе, и задал бы им много других вопросов, отвечать на которые они не любят, недаром столь поспешно удалились, бросив недопитое пиво. Сейчас я только отметил, что надо будет вызвать их на беседу, и еще подумал, что наша с Багровым потрепанная одежда, кружки с пивом и прочие детали маскировки — все это секрет полишинеля, ибо местная шпана хорошо знает нас в лицо. Расчет строился только на то, что Баклан и его друзья — залетные и не имеют здесь связей. Около пяти часов в бар зашла пестрая компания, такая, какую мы и ждали. Вошедшие сразу заставили сдвинутые столики огромным количеством кружек. В пиво добавлялось дегтярно-черное вино из стоявших под столом бутылок, и эта смесь расходилась довольно быстро. — Иди вызывай машину, — сказал я Багрову. — Все равно их надо будет проверить. А повод есть — распитие спиртного в общественном месте. Компания вела себя все более шумно, и хотя смысла разговора разобрать было нельзя, судя по отдельным словечкам, беседовали не на светские темы. — Не матерись, Баклан! Хочешь найти приключений? — донеслось до меня, но кто и кому это сказал, я не уловил, так как сидел к говорившему спиной. Пора было действовать. Я достал специально припасенного вяленого леща и подошел к соседнему столику. — Ребята, давайте на пиво махнемся, а то все деньги вышли. — Садись к нам, нальем, — покровительственно сказал широкоплечий небритый мужчина, одобрительно осматривая леща. — Рыбина у тебя отменная! На базаре купил? — У рыбаков стрельнул, — ответил я, доставая нож. — Давай порежу. Мне придвинули кружку, и я с содроганием подумал, что придется пить эту тошнотворную смесь. — Местный? — спросил сосед, выбирая себе икряной кусок побольше. — Нет, проездом. Городок понравился, решили пожить здесь с недельку. Я стал обгладывать хвост, а нож был куплен сегодня утром, старшина отдела врезал в ручку монету, и теперь он ничем не отличался от того, который сейчас исследовали эксперты. Я отхлебнул из кружки, незаметно рассматривая окружающих. За столом сидело семь человек, и вряд ли кому-нибудь доставило бы удовольствие встретить эту компанию в безлюдном месте. Все увлеченно занялись рыбой, и на меня никто не обращал внимания. К столику подошел Багров и, чуть заметно кивнув мне, громко поздоровался. — Это мой товарищ, — пояснил я. — Мы вместе промышляем. — Ну, пусть и он садится, — сказал тот же мужчина. — Вы сами откуда? — С Кубани, — степенно ответил Багров. — Поездили по Грузии, были в Сочи, сейчас вот думаем в Крым подаваться. — А тут где устроились? — За рекой, в роще. Там хороший балаган стоит, тепло, светло и сухо, и не кусают мухи… Сидящий напротив меня человек оторвался от кружки и поднял голову: — Что-то я вас там не видел. У меня там кореш живет — Юрка Татарин. Знаете его? — Знаем, — уверенно ответил я, чувствуя, как загорается в душе охотничий азарт. — Что же он, гад, не пришел вчера? Или думает, что я ему подарил червонец? За такие вещи буду морду бить! — Спокойней, Баклан! — осадил его небритый здоровяк. — Что-то ты сегодня больно грозный! Мутные глаза Баклана опустились, и среди рыбной шелухи он увидел нож. — Откуда он у тебя? — спросил Баклан, беря его в руки и рассматривая со всех сторон. — Нашел рядом с балаганом, — небрежно ответил я. — А что такое? — Это Рыжего нож. Он меня им позавчера пугал по пьянке. Ну я и до него доберусь, руки ему обломаю. Пора было заканчивать. За соседним столиком уже десять минут сидел Витя Лактионов, и я незаметно кивнул ему головой. Через минуту к нам подошли два участковых в форме и шестеро наших с повязками дружинников. Внешне это выглядело как обычный обход милиции «злачных мест». Один из «дружинников» как будто случайно заглянул под наш стол и вытащил оттуда целую батарею початых бутылок. — Распиваете? Пройдемте с нами! Наши стали заниматься задержанными, а мы с Багровым отвезли Баклана в прокуратуру — Зайцев пожелал допросить его лично. В миру Баклан оказался Погореловым Иваном Тимофеевичем, тридцати четырех лет, имеющим четыре судимости, впрочем, как он настоятельно подчеркивал, две из них уже погашены. Говорил он быстро, запальчиво, отчаянно жестикулировал, легко переходил на крик и был явно склонен превращать беседу в спор или даже в ссору, словом, полностью оправдывал свое прозвище. — Скажите, Погорелов, — Зайцев держался как всегда невозмутимо, — вы знаете Рифата Бакырова? — Юрку Татарина, что ли? Конечно, знаю. Он у меня червонец одолжил на один день и не отдал. За это я с ним еще поквитаюсь! Небось у меня лишних-то денег нету! — Он ваш товарищ? — Зайцев пропускал мимо ушей то, что не относилось к ответу на поставленный им вопрос. — Был товарищ, да теперь — концы врозь! Встречу его — сразу нос набок сворочу! — Значит, он ваш враг и вы с ним хотите расквитаться? — терпеливо продолжал Зайцев. — И расквитаюсь! — кипятился Баклан, не понимая еще, куда клонит следователь. — Кто мне помешает? Я никого не боюсь! В это время Зайцев положил перед ним фотографии, и Баклан, поперхнувшись очередной угрозой, замер с полуоткрытым ртом. — Чего это с ним, а? — севшим голосом просипел он. — Чего это с ним? Баклана начала охватывать паника, он уже понял, как может обернуться против него все сказанное ранее, и, наверное, хотел объяснить, что он здесь ни при чем, что это какое-то недоразумение, но вместо всего этого мог только бессмысленно повторять: «Чего это с ним? Чего это с ним?» последнюю фразу он уже выкрикнул фальцетом. Затянувшееся молчание следователя пугало его, и, насколько я знал таких типов, с минуты на минуту он мог впасть в истерику. — Бакырова убили, и мы ищем тех, кто мог это сделать, — медленно проговорил Зайцев, испытующе глядя на подследственного. — Я его не убивал, не способен я на такое, — зачастил Баклан. — Ну покричать, поругаться, ну морду набить — это я могу. А чтобы убить… Да вы спросите у ребят, любой это скажет… — Кто же мог это сделать? — Да я знать не знаю! Врагов у него вроде бы не было… Наверно, по пьянке… Подрался с кемнибудь — и готово. Под пьяную руку всякое может случиться! Ведь правда? — Кто такой Рыжий? — прервал его излияния Зайцев. — Рыжий, и все. Звать Федькой. Его Татарин приводил. Фамилию его я не спрашивал, а паспорт не смотрел. Знаю, что он откуда-то с Украины. Ножик, что давеча у этого товарища видел, — почтительный кивок в мою сторону, тот верно, его. А больше я про него ничего не знаю. — Ну хотя бы как он выглядит, чем занимается, где живет? — Выглядит обыкновенно — рыжий, здоровый. А где живет — кто ж его знает, он птица вольная, сегодня — здесь, завтра — там. Зайцев долго бился с Бакланом, пытаясь выяснить что-то еще, но безуспешно. Он не смог даже описать Рыжего, так что мы были лишены возможности сделать фоторобот или хотя бы словесный портрет. Видно, пора было заканчивать, и Зайцев задал последний вопрос: — Где вы были в момент убийства? — А когда это было? Ну, когда его убили? — Баклан понимал, что от этого его ответа зависит многое, и, облизывая сухие губы, уже заранее начал морщить лоб, чтобы хорошо вспомнить, где он мог находиться в то роковое время. — Вчера днем. Баклан мучительно задумался и вдруг совершенно неожиданно рассмеялся и снова принял прежнюю уверенную позу. Стало ясно, что сейчас он преподнесет какое-нибудь железное алиби. — Где я был, гражданин следователь? — переспросил он совершенно другим тоном. — Записывайте в протокольчик: был я в вытрезвителе. Бес попутал с утра напиться, вот и попал. Правду говорят, что все к лучшему, теперь-то вы на меня подозрений не возведете! Зайцев посмотрел на меня, и я вышел в соседний кабинет к телефону. Действительно, гражданин Погорелов И. Т., вчера около 9 часов утра был подобран в невменяемом состоянии у Центрального рынка и протрезвлялся до вечера. Дежурный хорошо запомнил его — единственного дневного клиента. Я договорился, что он придет опознать Баклана, — эта формальность была необходима, но именно как формальность, ибо ясно было, что Погорелов говорит правду. Когда я вернулся. Баклан с видимым удовольствием спросил: — Ну что, гражданин начальник, проверили? Я тут уже протокольчик подписал, товарищ следователь вопросов ко мне не имеет, так что будем прощаться? — Прощаться нам еще рано, Погорелов, — ответил я, и глаза у Баклана беспокойно забегали. — Почему рано? К этому делу вы меня теперь никак не пришьете! И за бродяжничество не посадите — паспорт у меня имеется, в колонии выдали, и предостережений ни одного… — Считай, что первое ты уже получил, — вмешался в разговор Багров. — А за те словечки, что ты давеча в баре выплевывал, отсидишь ты, как миленький, свои пятнадцать суток. — Ну, это пожалуйста, — облегченно вздохнул Баклан. — Что заслужил, то отсижу, без обиды. Я человек справедливый. Поздно вечером на оперативке обсуждали поступившую информацию. Собутыльники Баклана ничего интересного не сказали — это были случайные знакомые, объединенные общим пристрастием к перемене мест, легкому заработку и дармовой выпивке, и все, что лежало вне этого круга, их интереса не привлекало и в памяти не откладывалось. Двое из них несколько раз встречались с Бакыровым, пили водку с Рыжим-Федей, но сказать о них ничего толком не могли. Сейчас все задержанные находились в приемнике-распределителе для бродяг, а Баклан — в спецприемнике для административно-арестованных, и в случае необходимости любого из них можно было допросить повторно. Впрочем, вряд ли это понадобится. Дежурный вытрезвителя опознал Баклана, тем самым полностью подтвердив его алиби, а подозревать в убийстве кого-нибудь из его дружков никаких оснований не было. Оставался Рыжий-Федя. Судя по всему, это его видел рыбак неподалеку от места убийства и ему же принадлежал найденный в роще нож. Конечно, этих фактов недостаточно для вывода о его виновности, тем более что экспертиза еще не установила в ноже орудия преступления, но для того, чтобы начать отработку его как подозреваемого, этого хватит. Вопрос в том, как его найти. Проверка по картотеке ничего не дала: хотя кличка Рыжий была распространенной, но людей, подходящих по имени и возрасту, не было. Четыре рейдовые группы целый день ходили по пивным: знакомились с бродягами, резали рыбу ножами с врезанными монетами, и все напрасно — на приманку никто не клюнул. Единственным результатом этой работы явился десяток задержанных, ни один из которых не знал интересующих нас людей. — В общем так, — подвел итог Есин, — выйти на Рыжего мы можем только через бродяг. С кемто он разгружал вагоны, с кем-то ночевал, с кем-то играл в карты, пьянствовал, воровал, с кем-то сидел в тюрьме, как говорится, с миру по нитке… Значит, наша задача — пропустить через фильтр всех «гастролеров». Задействуйте участковых, внештатный актив, дружинников, комсомольский оперотряд и — вперед! Проверить все чердаки, подвалы, притоны. А завтра с утра — на базары, к скупкам, комиссионным, пивным. Вопросы есть? Вопросов не было. Все представляли, какую колоссальную работу предстоит им проделать, и хорошо понимали, что шансы на положительный результат ничтожны, скорее всего, следствие зайдет в тупик, и только если очень повезет, удастся найти крохотную зацепку, которая позволит продолжать розыск. Но все понимали и то, что другого пути у нас нет. Следующие три дня запомнились нам всем надолго. Почти круглые сутки пришлось проводить на ногах, заходя в райотдел только для того, чтобы сдать задержанных, и возвращаясь поздней ночью домой, чтобы поспать несколько часов. И все было впустую: никаких результатов розыск не дал. Следственным путем тоже не удалось установить ничего нового. Зайцев истребовал и изучил все уголовные дела, по которым проходили когдато Бакыров и Погорелов, а также их личные дела из колоний, где им приходилось отбывать наказание. Бакыров в заключении держался неприметно, ни с кем не дружил и не ссорился, врагов у него не было. Погорелов вел себя так же, как и обычно: сквалыжничал, скандалил, затевал ссоры, участвовал в драках и поэтому частенько бывал бит и неоднократно отсиживал в штрафном изоляторе. Но пути Бакырова и Погорелова никогда не пересекались, ни в местах заключения, ни на свободе. Зайцев даже составил схему передвижений Бакырова и Погорелова по территории страны. Как ни странно, а это не такое трудное дело, как может показаться на первый взгляд. Хотя бродяги и считают себя свободными путешественниками, маршруты их странствий известны милиции так же, как трассы полета окольцованных птиц орнитологам. Путешествия без документов чреваты осложнениями, поэтому «путешественники» частенько попадают в приемники-распределители. Это своего рода чистилища, где скрупулезно проверяется прошлое каждого из них. Здесь в первую очередь отсеивают преступников, находящихся в бегах, разыскиваемых и всех тех, кто когда-то нарушил закон, но сумел избежать ответственности за это. Затем наступает очередь тех, кто не имеет серьезных грехов, но ранее получал предостережения за бродяжничество, — их привлекают к уголовной ответственности и отдают под суд. Ну а задержанным впервые после первой проверки делается предостережение и напутствие начать нормальную жизнь, выдается паспорт, направление на работу и деньги на проезд. А в архивах остаются документально зафиксированные следы их жизненного дрейфа: города, районы, даты, адреса населенных пунктов. Теперь на схеме у следователя жирная красная линия отмечала путь странствий Бакырова, а зеленая — Погорелова. Линии были похожи — обе изломанные, такие же, как судьбы этих людей, почти сплошь состоявшие из острых углов. На них сказывалось влияние сезонов: зимой они приближались к югу, летом откатывались в средние широты. Сказывались и внешние воздействия: время от времени они забирались далеко на север, в края, печально известные своими огороженными территориями, чтобы через год-два вновь поспешно покатиться к южному теплу. Точек соприкосновения между линиями не было. Правда, несколько раз они проходили через одни и те же населенные пункты, одни и те же колонии, но даты, проставленные тут же красным и зеленым карандашами, показывали, что они не совпадают во времени. Зацепиться было не за что. Немногое дали и наконец полученные результаты экспертиз. На ноже были выявлены невидимые следы крови, совпадающей с кровью Бакырова, размеры и форма клинка соответствовали орудию убийства, но отпечатков пальцев на ноже не было. Таким образом, сложилась ситуация, когда обработка имевшихся данных никаких нитей для следствия не дала, а новая информация не поступала. Появилась реальная возможность того, что преступление «зависнет» нераскрытым. В качестве последней соломинки решили поискать Рыжего среди недавно осужденных: бывает, хотя и редко, что преступник пытается спрятаться… в колонии, надеясь, что здесь его никто не сможет обнаружить. Но обстановка сложилась по-другому. Сотрудники транспортной милиции задержали на вокзале некоего Гастева. Когда его допросили по нашей ориентировке, он сказал, что знает Рыжего-Федю. Гастева тут же привезли к нам. Он был очень взволнован таким вниманием к своей персоне и, судя по всему, не ожидал от этой истории ничего хорошего для себя. Когда приехал Зайцев, Гастев испугался еще больше: он знал, что прокуратура обычно не занимается бродягами. Поэтому вначале на вопросы отвечал вяло и неохотно. — Как фамилия Рыжего, кто он, откуда? — Фамилии его я не знаю, мы познакомились на пляже, выпили вместе, я рассказал, что мне негде ночевать, ну Федя и позвал меня к себе. — Куда «к себе»? — насторожился Зайцев. — Адрес? — Да какой там адрес! Он жил в люке, под мостом. Устроился там неплохо, ну и меня пустил, вдвоем-то все веселей. Пожили так три-четыре дня, потом он собрал вещички и ушел. Наверное, корешков встретил и решил дальше на юг подаваться — дело-то к зиме идет. — Убедившись, что задаваемые вопросы не имеют к нему отношения, Гастев стал заметно словоохотливее. — Какая из этих вещей вам известна? — Зайцев поднял газеты, открывая несколько уложенных в ряд ножей. Понятые придвинулись ближе. — Это вот Федькин нож. Вон, монетку прилепил! Это у него поговорка такая была: «Жизнь — копейка». Любил он эту присказку. А ножик, говорил, это, мол, для размена, ну, жизнь на копейку менять, если нужда придет. А что, таки пришил Федя кого-нибудь? — Почему вы так решили? — Да уж ясно, что ищете вы его не для того, чтобы медаль дать или премию выписать. А тут еще про ножик расспрашиваете. Так неужто насмерть порешил? — Давайте-ка лучше отвечать на вопросы, Гастев, — ввел Зайцев допрос в обычную колею. — Что вы еще можете сказать о Рыжем? — Да больше вроде и нечего. Вашего брата он боялся, так ведь кто милиции не боится! — Чего ж он нас боялся? Небось грехи были? — Да у кого их нет! А Федька говорил, что одно предостережение уже схлопотал, значит, попадаться больше нельзя, в тюрьму садиться по-глупому охоты нет. — Это как же «по-глупому»? Разве можно и поумному в тюрьму сесть? — А то как же! Если есть за что, так и посидеть можно. Другое дело, когда не делал ничего, а тебя — хвать, подписку, потом второй раз — и привет из дальних лагерей. Тут, конечно, обидно. — И верно, обидно, — согласился Зайцев. — Только есть способ, как в тюрьму не попадать. — Это какой же? — искренне заинтересовался Гастев. — Да очень простой. Не бродяжничать. Гастев разочарованно махнул рукой: — Сигареткой не угостите? — И, обрадованно взяв сигарету, закурил. Глубоко затягиваясь, он неторопливо читал протокол, и когда уже приготовился поставить свою подпись, Зайцев, как будто между прочим, спросил: — А где, говоришь, его задерживали? Ну, Рыжего? Предостережение-то он где схватил? — Да здесь где-то, неподалеку. На станции его взяли, на крупной, эта, как ее… — Гастев от мыслительных усилий даже вспотел. — Да в Кавказской же! — Ну ладно. — Зайцев безразлично махнул рукой и, дописав свой вопрос и полученный ответ, дал Гастеву подписать протокол. Когда задержанного увели, Зайцев возбужденно вскочил и принялся быстро ходить по кабинету. — Вот мы и добрались до Рыжего! Теперь дело пойдет! Я не сразу сообразил, что взвинтило всегда уравновешенного Зайцева и почему он считает, что мы наконец добрались до Рыжего, но когда он сказал: «Собирайся, съездишь завтра с Бакланом проветриться, а то он наверняка засиделся», я понял, какая многообещающая зацепка у нас появилась, и тоже почувствовал прилив радостного возбуждения — чувство, знакомое каждому сыщику, выходящему на верный след. Баклан действительно засиделся и явно радовался возможности развеяться. В машине он оживленно рассказывал про свою жизнь, философствовал, а когда мы уже подъезжали к цели нашего путешествия, спросил: — Одного я понять не могу, чего это вы так землю роете за Татарина? Ну пришил один блатной другого — всего-то делов! Вам же лучше — хлопот меньше! Ни я, ни водитель не отреагировали, и Баклан, выждав некоторое время, продолжил: — Хотя, конечно, если с другой стороны посмотреть, то Рыжий теперь как волк, крови человечьей отведавший. Теперь от него всего ждать можно, на любую крайность решится. Так ведь? Конечно, Баклан смотрел на мир со своей колокольни, но, как ни странно, суть он ухватил правильно: действительно, человек, воплотивший жизненный принцип: «Жизнь — копейка» — в нож, которым можно при случае эту жизнь «разменять», опасен не менее, чем готовый на все волк. Но разговаривать на эту тему с Бакланом не хотелось, и я промолчал. Баклан обиженно умолк. В приемнике-распределителе мы перелопатили толстенную кипу личных дел задержанных. Фотографии на них были маленькими, и я боялся, что Погорелов не узнает своего знакомого. Но опасения не оправдались: он уверенно указал на картонную папку с надписью: «Маков Федор Васильевич». — Ну все, уголовный розыск свою работу выполнил, — сказал я, передавая Зайцеву протокол опознания Макова по фотокарточке и его личное дело. — Теперь дело за следствием и судом. Зайцев внимательно рассматривал фотографию человека, которого мы искали столько времени. — А так вроде и не похож на убийцу, — сказал я. — А ты уверен, что он и есть убийца? — Сейчас следователь был настроен скорее скептически, чем оптимистично. — Ясное дело, он. Кто же еще? Знаком с Бакыровым — раз, был неподалеку от места убийства и в то же время — два, нож его — три, а убит Бакыров этим самым ножом — четыре! Цепочка косвенных доказательств — мало, что ли? — Не мало. Но и не очень много. Цепочка пока не замкнута, и не хватает весьма существенной детали — мотива убийства. Так что сейчас придется искать мотив! Что ж, в конце концов, искать — это наша профессия. Пришлось ехать в командировку с обычной для таких случаев бытовой неустроенностью, питанием наспех и всухомятку, поездками в кузовах попутных машин по пыльным и тряским проселочным дорогам, долгими многокилометровыми концами из райцентра в колхоз, а оттуда — в отдаленную бригаду, ночлегами «где Бог послал»… Дней двадцать я мотался по городам и весям, собирая сведения о Макове. Были установлены и допрошены его родные, друзья, знакомые, сожительницы, хозяева квартир, где он иногда останавливался на ночлег… Я узнал его вкусы, привязанности, наклонности, привычки. Бродяжничать Маков начал давно, и почти ничего хорошего я о нем не услышал. Предыстория его падения началась, как и сотни ей подобных, с пьянства и осуждения за хулиганство. С тех пор и пошло… Когда я, вернувшись из командировки, принес Зайцеву пачку протоколов, впитавших все полученные сведения, он с загадочным видом достал свою схему, на которой прибавилась желтая линия. В одном небольшом городке красная и желтая линии пересекались. Совпадали и даты. — Здесь Бакыров и Маков находились в одно время, — пояснил Зайцев. — Потом Бакыров уехал, а Макова осудили за кражу. В суде он признал, что совершил кражу один, но в колонии рассказывал дружкам, что с ним был соучастник, который в критическую минуту сбежал, бросив его. Он был сердит на подельника и собирался отомстить ему. Я потребовал дело о той краже. Был взломан магазин, и судьи удивлялись, как Маков один сумел с этим справиться. В одном месте, на стекле, Маков оставил отпечатки пальцев. Там же были еще чьито пальцы, но тогда этому значения не придали. Я провел дополнительную экспертизу, и оказалось, что они принадлежат… Бакырову! Вот тебе и мотив убийства! Следствие подходило к концу. Где-то еще путешествовал Маков, не подозревая, что нам о нем известно очень многое и что цепь косвенных доказательств замкнулась в кольцо, выскочить из которого ему не удастся. Оставалось изловить его, а это вопрос только техники и времени. Из постановления о производстве розыска: «… объявить розыск Макова Федора Васильевича, 1939 года рождения, уроженца… При обнаружении разыскиваемого избрать ему меру пресечения в виде содержания под стражей». Из телефонограммы: «… взять под наблюдение места проживания родственников Макова по адресам… а также следующие места возможного появления разыскиваемого… организовать патрулирование на вокзалах, пристанях, аэропортах, снабдив патрульные группы фотографией разыскиваемого… Опрашивать лиц, задержанных за бродяжничество, на предмет получения информации о местонахождении Макова…» Дальше все было просто. Эти документы включили огромный, сложный и четко отлаженный механизм розыска, действующий по всей стране. Деваться Макову было попросту некуда, как говорят опытные рецидивисты: дальше границы не убежишь. Макова арестовали на глухом сибирском полустанке, и не помог ему купленный у случайного попутчика паспорт с переклеенной фотографией: направленная в Москву дактокарта вернулась с лиловым штемпелем «Всесоюзный розыск». Чтобы ускорить дело, его не стали этапировать общим порядком, а командировали спецконвой, и сутки спустя не успевший опомниться от самолетного гула, смены событий, городов, климатических зон и впечатлений Маков уже сидел в нашей дежурной части. Когда его привели к Зайцеву, Маков никакого беспокойства не проявил, и это свидетельствовало о хорошей выдержке: тешить себя мыслью, что всплыло какое-то давно забытое мелкое дело, он не мог — из-за пустяков не станут объявлять всесоюзный розыск и везти самолетом через всю страну. Это, как говорится, «и ежику понятно». Очень спокойно он выслушал постановление о привлечении в качестве обвиняемого и категорически не признал себя виновным. Зайцев не спорил, не пытался переубедить и не склонял его к признанию. Он тщательно записывал ответы подследственного в протокол и тут же, диктуя вслух сам себе, включал в план расследования перечень следственных действий, результаты которых должны были опровергнуть все, что только что сказал обвиняемый. И эта бесстрастная деловитость следователя, уверенность, с которой он планировал, как и когда изобличить допрашиваемого во лжи, заставили Макова задуматься. Он не был новичком и знал, что признание вины и раскаяние могут смягчить ответственность. И одновременно боялся признаться преждевременно, хотел вначале убедиться в осведомленности следователя. И Зайцев предоставил ему такую возможность: в деталях описал всю предыдущую жизнь Макова, рассказал даже, как в одной станице тот вырыл одинокой старушке погреб, взяв за это 25 рублей и бутылку водки. Такая осведомленность следователя произвела на обвиняемого ошеломляющее впечатление. А когда Зайцев рассказал и о мотивах убийства, подследственный заговорил… — Все раскопали! — с горечью сказал он, подписывая протокол. — Это потому, что ножик у меня приметный. Зря выбросил его. Тогда не сидел бы сейчас здесь… Мы могли бы сказать убийце, что нож — это только одно звено в системе доказательств, что не будь его, была бы другая улика, ибо преступник всегда оставляет следы и все его так называемые «ошибки» являются логическим следствием самого факта совершения преступления, который неизбежно обусловливает и встречу с правосудием, но он все равно бы этому не поверил. Да и убеждать его не было никакой необходимости.