Анатолий Дроздов - Листок на воде

• Название: Листок на воде
• Автор: Анатолий Дроздов
• Жанр: Альтернативная история

Ветеран Чечни, выдернут из мирной жизни на суд в горы, где под взглядами телекамер и улыбки толстых шейхов его должны казнить "за преступления против мирных жителей". Несколько лет назад он расстрелял джип с черными вдовами.

Вместо казни получается кавардак. Умирающий ГГ прихватывает с собой заказчиков, исполнителей и немного зрителей. Как проклятие, его душу пускают в путешествие по телам умирающих солдат. Римский легионер, рейтар, красноармеец. В каждом теле он пребывает недолго, но память от каждой новой ступени жизни давит на психику.

---

Егоров смущен. С одной стороны нельзя обидеть хозяина, с другой – шли не за этим. Пока он терзается, Ольга приносит гитару.

– Про военлетов! – шепчет мне. Она становится за спиной и кладет руки мне на погоны. Семейный дуэт. Посмотрим.

Господа военлеты, вам, чье сердце в полете

Я аккордами веры эту песню пою.

Тем, кто дом свой оставил, живота не жалея,

Свою грудь подставляет за Отчизну свою.

Тем, кто выжил в шрапнели, в кого пули летели,

Кто карьеры не делал на паркетах дворцов.

Я пою военлетам, живота не жалевшим,

Щедро кровь проливавшим по заветам отцов.

Здесь нельзя петь "от солдатских кровей", здесь крови не жалеют – ни своей, ни солдатской. Ее действительно льют щедро. Здесь нет матерей, которые создают комитеты, дабы уберечь единственное, взращенное без мужа чадо, от грубых сапог и неучтивых сержантов. Здесь бабы рожают по десять и более детей, им некогда над ними трястись.

Военлеты, военлеты, сердце просится в полеты.

За Россию, за Отчизну до конца.

Военлеты, россияне, пусть Победа воссияет,

Заставляя в унисон звучать сердца.

Мне никогда не нравилось в оригинале "свобода воссияет". Для кого свобода? Для тех, кто грабил и продолжает грабить Россию? Пусть мы не увидим победы, но стремиться к ней надо.

Господа военлеты, вы сгорели в полете.

На разрытых могилах ваши души хрипят. Что ж мы, братцы, наделали, не смогли уберечь их. И теперь они вечно в глаза нам глядят.

Вновь уходят солдаты, растворяясь в закатах, Позвала их Россия, как бывало не раз. И опять вы уходите, вы стремитесь на небо. И откуда-то сверху прощаете нас.

Ольга вступает за спиной – тоненько и пронзительно:

Так куда ж вы уходите, может, прямо на небо? И откуда-то сверху прощаете нас.

Финальный куплет поем дуэтом:

Военлеты, военлеты, сердце просится в полеты.

За Россию, за Отчизну до конца.

Военлеты, россияне, пусть Победа воссияет,

Заставляя в унисон звучать сердца…

У Егорова глаза мокрые, Сергей отвернулся, Турлак смотрит в стол. Не я тому причиной. Как удалось "эскадронщику" написать такую пронзительную песню, мне до сих пор непонятно.

– Что-нибудь повеселей нельзя! – спрашивает Турлак. Он говорит грубо, но я не в обиде: поручика тоже пробрало. Есть у нас и веселее.

– Про одно крыло споешь последней! – шепчет мне Ольга и убегает. Эта лисичка что-то задумала.

Дождливым вечером, вечером, вечером,

Нам, военлетам, скажем прямо, делать нечего,

Мы приземлимся за столом,

Поговорим о том, о сем

И нашу песенку любимую споем:

Пора в путь-дорогу,

Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем,

Над милым порогом

Качну серебряным тебе крылом…

Пускай судьба забросит нас далеко, – пускай!

Ты к сердцу только никого не допускай!

Следить буду строго,

Мне с верху видно все, – ты так и знай!

(Стихи Соломона Фогельсона)

Улыбаются. Эту песню мне не пришлось переделывать, она и без того хороша. Только пара слов… А Турлак не унимается:

– Хорошо вам, Павел Ксаверьевич, есть, кому крыльями качать. У вас кузина. А нам кому прикажете?

Счас спою!

Мы друзья перелетные птицы.

Только быт наш одним нехорош:

На земле не успели жениться,

А на небе жены не найдешь.

Потому как мы воздушные солдаты!

Небо наш, небо наш родимый дом.

Первым делом, первым делом аппараты.

– Ну, а барышни? – доносится из-за перегородки.

– А барышни – потом!

Первым делом, первым делом аппараты.

Ну, а барышни? А барышни – потом.

Все смеются. А я добавляю:

Нежный образ в мечтах приголубишь,

Хочешь сердце навеки отдать,

Нынче встретишь, увидишь, полюбишь,

А назавтра – приказ улетать.

Потому как мы воздушные солдаты!

Небо наш, небо наш родимый дом.

Первым делом, первым делом аппараты.

Ну, а барышни? А барышни – потом.

Первым делом, первым делом аппараты.

Ну, а барышни? А барышни – потом.

Ну, и финальный аккорд:

Чтоб с тоскою в пути не встречаться,

Вспоминая про ласковый взгляд.

Мы решили друзья не влюбляться

Даже в самых прелестных наяд.

"Девчат" нельзя, это слово простонародное. А про наяд господа офицеры знают – на Пушкине с Лермонтовым росли.

Потому как мы воздушные солдаты!

Небо наш, небо наш родимый дом.

Первым делом, первым делом аппараты.

Ну, а барышни? А барышни – потом.

Первым делом, первым делом аппараты.

Ну, а барышни? А барышни – потом.

(Стихи Алексея Фатьянова)

Из-за перегородки выглядывает Ольга, загадочно подмигивает мне. Понятно.

– Господа! – говорю. – Вы не устали?

– Нет-нет! – заверяют в один голос.

– Вы сочиняете песни сами? – интересуется Егоров.

– Нет, Леонтий Иванович! Их пели другие, я только запомнил. А сейчас песня английских летчиков.

Это не "английских", американских. Но Америка пока не воюет, к тому же нам без разницы.

Мы летим, ковыляя во мгле,

Мы ползем на последнем крыле,

Бак пробит, хвост горит, аппарат наш летит

На честном слове и на одном крыле.

Первый куплет предусмотрительно опущен. На аппаратах нет голосовых раций, в этом времени они размером с вагон. Играю жесткими аккордами, только так можно передать суровость песни. Из спальни появляется Ольга. На ней моя летная кожаная куртка с подвернутыми рукавами, летный шлем и очки. В руках – зажженная свеча. Ольга изображает подбитый самолет. Это очень модно в этом времени – живые картины. Одна рука Ольги – то самое последнее крыло, вторая со свечой отведена за спину – хвост, который горит. Покачиваясь, она кружит вокруг стола. Наивно, но гости смотрят, не отрываясь.

Ну, дела! Война была!

Били в нас германцы с каждого угла,

Вражьи летчики летали во мгле -

Размалеваны, орел на орле.

Но германец нами сбит,

А наш "птенчик" летит

На честном слове и на одном крыле.

Ну, дела! Война была!

Но германца разбомбили мы дотла!

Ольга изображает сброс бомб. Где только видела?

Мы ушли, ковыляя во мгле,

Мы к родной подлетаем земле.

Вся команда цела, и машина пришла -

На честном слове и на одном крыле.

Финальный аккорд. Гости аплодируют. Ольга запыхалась, но улыбается. Господа офицеры не отказывают себе в удовольствии приложиться к ручке. Похоже, мы выполнили поставленную задачу.

– Господа! – говорит Егоров. – У меня для вас новость. Отряду предстоит высочайший строевой смотр.

Если б в дом вошло привидение, наше удивление было бы меньшим.

– Его императорское величество, верховный главнокомандующий, выразил желание приехать к летчикам. Нас выбрали по простому принципу: нигде нет столько награжденных.

Штабс-капитан, по лицу видно, доволен. Командовать отрядом, где у всех летчиков – грудь в крестах, почетно. Были у нас военлеты и без крестов, только недавно их похоронили. Если Е.И.В. останется довольным, наград в отряде добавится.

– Признаться, я сомневался, – продолжает Егоров. – Сами понимаете, военлеты не строевики. Даже хотел отказаться от чести. Сегодняшний вечер убедил меня в обратном. Павел Ксаверьевич – человек, наделенный многими дарованиями. Думаю поручить ему подготовку отряда к смотру. Как считаете, господа?

Господа в своем мнении единодушны. Они очень довольны, что поручают не им. Любая инициатива в любом времени наказуема исполнением. С какого бодуна я сегодня распелся?

– Согласитесь, господа, строевая песня у нас уже есть! – заключает Егоров.

* * *

Есть просьбы, в которых нельзя отказать, но и выполнить их страшно. Сан Саныч попросил: он был верующим человеком, сам он не мог. Айнзац-группа все же достала нас. Мы отбились, уйдя в лес, но пуля угодила полковнику в бедро. Поначалу он бодро хромал, но через день слег. Я пробовал его тащить, но одному, без помощников, – труба дело. К ближайшей деревне я его бы сволок, но все окружающие селения были заняты немцами – на нас шла охота. Слякотной осенью, в шалаше, без еды и медикаментов… Кожа вокруг раны полковника вздулась и почернела, при нажатии пальцем хрустела. Мы оба понимали, что это значит. Чернота добралась до паха; Сан Саныча не спасла бы даже ампутация.

– Уходи! – сказал он мне хмурым утром. – Ты молод, здоров и умеешь воевать. Ты дойдешь! Расскажешь там…

Я пообещал. У меня были большие сомнения насчет того, станут ли меня слушать, но умирающим не отказывают.

– Как только я впаду в забытье, – попросил он. – А сейчас отойди – я помолюсь.

Я отошел. Следовало собрать грибов – третьи сутки мы ели только их. Варили ночью: днем могли заметить дым. Вблизи шалаша грибов уже не было, пришлось идти далеко. Когда я вернулся, Сан Саныч был без сознания. Я поставил котелок с ненужными уже грибами и достал "парабеллум". Полковник дышал тяжело и хрипло, даже в беспамятстве он стонал от боли. Я приставил ствол к его груди – как раз против сердца, и нажал курок…