Марина Юденич - Антиквар

• Название: Антиквар
• Автор: Марина Юденич
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-017829-8

Когда началась эта странная, почти мистическая, история?

Сейчас, когда дерзкие преступники разгромили салон известного столичного антиквара' Или двадцать пять лет назад, когда родители этого антиквара стали жертвами так и не найденных убийц и грабителей, похитивших уникальную коллекцию картин?

А может, и вовсе двести лет назад, когда гениальный крепостной художник создавал тайком пор грет своей возлюбленной — создавал, еще не зная, что ценой этого шедевра станет жизнь его музы?..

Как вышло, что немыслимый клубок человеческих судеб, трагедий и грехов, который запутывался десятилетиями, должен распутаться именно теперь?

Быть может, это — СУДЬБА.

Быть может — вмешательство высших сил.

Но орудием этих сил так или иначе придется стать именно ему — АНТИКВАРУ.

---

— Был, можешь не сомневаться.

— Тогда ты вооружен теми же аргументами, что и я.

Картины гибнут. Вопрос: что лучше — продать некоторые, дабы спасти остальные, или пусть гибнут дальше?

— Меня можешь не спрашивать. А вот плебс, как ты изволишь выражаться, ничто же сумняшеся завопит — пусть гибнет.

— Плебс, как я изволю выражаться, не произнесет ни слова. Потому что, во-первых, даже не узнает, во-вторых, будет занят очередной работой, подкинутой мной или кем-то еще. Завизжит — это верно! — приснопамятная русская интеллигенция. Но только, милый ты мой, кто ж ее, убогую, когда слушал? В конце концов, я намерен создать при «Русском антиквариате» попечительский совет из числа наименее ангажированных — так, кажется, говорят теперь? — представителей нашей интеллигенции. Прикормим, конечно, как полагается — а дальше они сами, батенька, сами… Учить не надо. Такая грызня пойдет промеж высоколобых — удивилась бы и дворовая стая.

— Значит, свободный вывоз и полноправное участие в торгах…

— Ну, за полноправное тоже еще предстоит побороться. Больно нужны мы тамошним держателям рынка со своим залежалым… Боровиковским.

Коротко переглянувшись, они рассмеялись.

Приятное, что ни говори, возникает в душе чувство, когда собеседник одновременно с тобой улыбается одной и той же совсем не тривиальной шутке и вообще понимает многое из того, что ты еще только собирался сказать.

Москва, год 1953-й

Если строго придерживаться истины, страстным поклонником, исследователем и собирателем работ крепостною художника Ивана Крапивина был Всеволод Серафимович Непомнящий.

Игорь Всеволодович — скорее по инерции, а поначалу совершенно точно по инерции — продолжил дело отца. Но с годами втянулся, увлекся — и теперь, пожалуй, охотился за Крапивиным с подлинным азартом и душевным трепетом, знакомым каждому коллекционеру, независимо от того, что, собственно, он собирает — почтовые марки или ретро-автомобили.

Особенность фамильного увлечения, заметно выделявшая Всеволода, а затем Игоря Непомнящих в ряду известных коллекционеров, заключалась, однако, в том, что собирать было практически нечего.

При том, что Иван Крапивин, вне всякого сомнения, был одним из наиболее ярких и одаренных русских портретистов XIX века.

А вернее — мог им стать.

В этом, собственно, заключался трагический парадокс истории.

Ранние работы написаны были в ту пору, когда жил еще старый князь Несвицкий, Ваня Крапивин учился в рисовальном училище, а позже — в Российской академии художеств. Они имели успех и даже фурор.

Однако ж счастливое время отмерено было скупо.

Три заказных парадных портрета, три небольшие камерные работы, писанные, скорее, для души, несколько папок с эскизами — все, что осталось после Ивана Крапивина.

Все, что успел.

Прочее, что писал после несчастья, в лихорадке, в бреду. два с половиной года не отходя от мольберта, — рвал, жег и пепел, говорят, порой рассыпал по ветру. И — плакал.

И была легенда.

Будто портрет крепостной актрисы Евдокии Сазоновой, писанный в ту роковую ночь, когда застиг их нежданно воротившийся князь, был-таки закончен.

Не в бреду, не в беспамятстве поминал его спасенный меценатами Крапивин.

Был портрет.

Однако — пропал.

То ли разгневанный князь изорвал полотно в клочья, то ли затерялось оно на княжьем подворье.

Нигде и никогда больше не объявлялся роковой портрет.

Но легенды — легендами, а Всеволод Серафимович Непомнящий был человеком в высшей степени образованным, вдумчивым, педантичным, к тому же имел определенно критический склад ума. Словом, Непомнящего трудно было представить во власти какой-либо сомнительной фантазии.

И тем не менее.

Безумная, фантастическая идея лежала в основе его увлечения Крапивиным. Позже он стал обладателем самой полной коллекции работ художника.

Четыре из шести существующих портретов — таким собранием не могли похвастать ни Третьяковка, ни Эрмитаж.

Двести листов — с эскизами и рисунками.

Письма.

Карандашные наброски в альбомах великосветских барышень и дам.

Книги с пометками, сделанными рукой самого Крапивина.

Однако ж сам Всеволод Серафимович считал сие роскошное собрание лишь приложением, оправой для подлинной жемчужины.

Он полагал, что владеет «Душенькой».

С нее, а вернее с «женского портрета кисти неизвестного русского художника», начался коллекционер Непомнящий.

Он вернулся с войны, слегка припозднившись, в конце 1947-го — оставался работать в оккупированной Германии, в советской военной администрации. Никто особо не удивился, что за нужда была у военной администрации в услугах молодого человека семнадцати лет. Детдомовца, сбежавшего, как водится, на фронт и потому, понятное дело, недоучки.

Удивляться тогда — в лихорадке послевоенного строительства — было попросту некому.

Прямиком из Берлина Сева Непомнящий прибыл в Москву, совершенно точно зная, чем станет заниматься, где учиться и что делать потом.

В итоге все сложилось успешно, он быстро нашел работу — в реставрационных мастерских Суриковского института, вечерами учился в школе рабочей молодежи, потом — на рабфаке, потом — держал экзамены, разумеется, в Суриковский, на факультет искусствоведения.

И — поступил.

Небольшое полотно, привезенное из Германии — аккуратно переложенное пергаментом и картоном, — все это время лежало на дне его солдатского чемодана, под стопкой чистого белья, пузырьком одеколона и еще какими-то пожитками, необходимыми молодому одинокому человеку.

Здесь следует, видимо, отдать должное выдержке и терпению Всеволода Серафимовича, тем паче что лет ему было еще очень мало — немногим за двадцать, а в этом возрасте люди, как правило, горячи и нетерпеливы. Особенно если уверены в своей правоте.

Всеволод был уверен, однако ж только к концу третьего курса решился наконец открыть человечеству свою тайну. И, надо сказать, подготовился к этому событию основательно.

Курсовая работа вполне «тянула» на приличную монографию. Посвящалась она, разумеется, творчеству Ивана Крапивина. И в частности, подлинной истории лучшего крапивинского портрета — «Душеньки».

Истории — а не легенде, что, собственно, и вознамерился доказать Непомнящий. И почти доказал — перелопатив бездну всяких документов, копаясь в архивной пыли до помутнения рассудка.

Но история — историей.

Несокрушимый аргумент молодого исследователя, бесценный — как полагал — дар в сокровищницу русской живописи ждал своего часа в чемодане, под узкой продавленной койкой в студенческом общежитии. Небольшой женский портрет, волей судьбы оказавшийся в солдатском чемодане рядового Непомнящего, был — по его глубокому убеждению — именно тем крапивинским шедевром, существование которого пессимисты отрицали, оптимисты — признавали, но считали утраченным безвозвратно.

С этим шел студент Непомнящий на защиту курсовой работы, полагая, что через пару часов она станет много большим.

Он был честолюбив на все свои двадцать с лишком.

И… потерпел сокрушительное поражение.

То есть курсовая прошла «на ура».

«Блистательная версия, молодой человек, хотя не бесспорная — но в любом случае прекрасная основа для серьезного научного исследования!»

«Для истории слишком романтично, больше для мелодрамы. Но — почему нет? Дерзайте!»

И далее в том же духе.

«Душеньке» повезло значительно меньше. Случилось худшее из всего, что может произойти с полотном великого мастера, разумеется, кроме физического уничтожения, — авторство не признали.

Конечно, Непомнящий не намерен был сдаваться.

Последовало множество экспертиз, и разные, самые признанные в ту пору специалисты в один голос отмечали высочайший художественный уровень работы.

Значительно выше, чем в работах Крапивина! — таков был главный аргумент.

При том признавали вроде «наличие некоторых характерных для Крапивина приемов письма» и даже «вполне крапивинскую манеру в целом».

"Но — внутренняя экспрессия образа в гармонии с абсолютной внешней статикой! Нет, увольте!

Какой, право слово, Крапивин?! Это живопись совсем другого уровня! Улыбка, которую замечаешь не сразу, но сразу чувствуешь. Леонардо! Да, да, это сопоставимо…"

Потом начался поиск «достойного» автора.

И очередная серия пристрастных, скрупулезных исследований.

Аргунов, Кипренский, Рокотов…

Эксперты сокрушенно качали головами — и разводили руками, Не смогли!

На светлом лике Душеньки отчетливо проступила тень позорного клейма.

«Н/х» — творение неизвестного художника, вещь, по определению, второсортная, независимо от подлинной ценности. Так уж заведено в советском искусствоведении.

Место «н/х» — в лучшем случае в музейном хранилище. Хотя какой он, к черту, лучший, этот случай?!