Эллен Датлоу - Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези

• Название: Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези
• Автор: Эллен Датлоу
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-352-01571-8

Лучшие произведения малой формы u жанрах мистики, фэнтези и магического реализма в очередном выпуске антологии «Лучшее за год»!

Ежегодный сборник «The Year's Best Fantasy and Horror», выходящий в США уже более пятнадцати лет, публикует повести, рассказы, эссе, отобранные по всему миру, и попасть в число его авторов не менее престижно, чем завоевать Всемирную премию фэнтези или «Небьюлу».

Настоящее издание включает произведения таких мастеров, как Стивен Кинг, Нил Гейман, Майкл Суэнвик, Урсула Ле Гуин, Люциус Шепард, и других талантливых авторов.

---

Многозначительно улыбнувшись, Роман замечает:

— Не ты имеешь их, приятель. Это они имеют тебя.

Он подталкивает локтем сидящего рядом Мазурека, будто ища поддержки у человека с таким же жизненным опытом, как у него, но Мазурек, уставившись на собственное немытое отражение в зеркале за стойкой бара, произносит растерянно неуверенным голосом:

— Я бы пропустил еще стаканчик.

На следующий день из-под цементных обломков Бобби откапывает круглый черный предмет из твердой резины. Диск диаметром в десять сантиметров, в середине толще, чем по краям, по форме он напоминает летающую тарелку. Изо всех сил, но без толку Бобби пытается понять, для какой цели его могли использовать и связано ли это как-то с падением башен. Возможно, в сердцевине каждой катастрофы есть подобное черное семя. Он показывает диск Пинео и спрашивает его мнение, и Пинео, как и следовало ожидать, отвечает:

— А черт его знает. Какая-то деталь.

Бобби понимает, что Пинео прав. Этот диск — одна из тех штуковин, неприметных, но в то же время необходимых, без которых лифты не поднимаются, и холодильники не охлаждают, но при этом на нем нет никаких знаков, никаких отверстий или бороздок, свидетельств того, каким образом диск крепился к механизму. Бобби представляет себе, как диск вращается внутри светящегося голубого конуса, регистрируя некоторые необъяснимые процессы.

Он размышляет о диске весь вечер, приписывая ему различные свойства. Возможно, это неуменьшаемый концентрат произошедшего события, остаток, принявший окончательную форму. Или колдовской амулет, принадлежавший какому-то финансисту, теперь уже покойному, и о его ритуальном назначении известно лишь еще троим людям на планете. Или радар, оставленный путешественниками во времени, чтобы они могли посетить именно это место как раз в момент атаки террористов. Окаменелый глаз Всевышнего. Бобби собирается забрать этот диск с собой в квартиру и положить его рядом с половинкой туфельки и другими предметами, что он подобрал в яме. Но, войдя ночью в «Голубую Леди» и увидев брюнетку в конце барной стойки, он вдруг подходит к ней и выкладывает черный диск на стойку рядом с ее локтем.

— Принес тебе кое-что, — говорит он.

Она бросает взгляд на предмет, трогает его указательным пальцем, и диск качается.

— Что это?

Он пожимает плечами.

— Просто нашел.

— В Зоне Ноль?

— Угу.

Она отодвигает от себя диск.

— Разве ты вчера ничего не понял?

— Да… конечно, — отвечает Бобби, но он не уверен, что уловил смысл сказанного ею.

— Я хочу понять, что произошло… и что происходит сейчас, — говорит она. — Мне нужно мое, понимаешь? Мне нужно точно знать, что произошло со мной. Мне обязательно нужно это осмыслить. И меня не интересуют сувениры.

— Хорошо, — говорит Бобби.

— «Хорошо», — передразнивает она. — Ты вообще в своем уме? Тебе лечиться надо!

Из музыкального автомата доносится песня Фрэнка Синатры «Все, или совсем ничего» — успокаивающий музыкальный сироп, который заглушает болтовню проституток и разговоры пьяных, бормотание телевизора, установленного над баром, по которому показывают районы Афганистана, где от взрывов поднимаются клубы черного дыма. Бегущей строкой внизу экрана сообщается, что, по предварительной оценке, число погибших в Зоне Ноль не превысит пяти тысяч человек; общее число вывезенных из эпицентра обломков уже перевалило за один миллион тонн. Все эти числа кажутся бессмысленными, взаимозаменяемыми. Миллион жизней, пять тысяч тонн. Нелепый счет, которым невозможно измерить реальный итог.

— Прости, — произносит брюнетка. — Я знаю, тебе, должно быть, тошно — делать то, что ты делаешь. В последнее время я со всеми такая раздражительная.

Она помешивает свой напиток пластмассовой лопаточкой с черенком в виде неоновой танцовщицы. На лице брюнетки, искусно сохраняющем невозмутимость, маске из тонального крема, румян и теней, только глаза кажутся живыми, женственными.

— Как тебя зовут? — спрашивает он.

Она откровенно разглядывает его.

— Я слишком стара для тебя.

— А сколько тебе лет? Мне — двадцать три.

— Неважно, сколько тебе лет… сколько мне лет. Я мыслями гораздо старше тебя. Разве ты не видишь? Не чувствуешь разницу? Даже если бы мне было двадцать три, я все равно была бы стара для тебя.

— Я просто хотел узнать, как тебя зовут.

— Алисия. — Она отчетливо произносит свое имя, даже слегка утрируя — именно так, должно быть, продавщица называет цену покупателю, которому она явно не по карману.

— Бобби, — представляется он. — Учусь в аспирантуре, в Колумбийском университете. Но сейчас взял академку.

— Но это же глупо! — сердито произносит она. — Невероятно глупо… просто нелепо! Зачем тебе это надо?

— Хочу понять, что с нами происходит.

— Зачем?

— Не знаю, просто хочу. Ты ведь приходишь сюда, чтобы что-то понять, и я тоже хочу понять это. Кто знает. Может, то, что мы сейчас с тобой разговариваем, — тоже часть того, что необходимо понять.

— Боже правый! — Она возводит глаза к потолку. — Он, оказывается, романтик!

— Ты по-прежнему считаешь, что я к тебе пристаю?

— Будь на твоем месте кто-то другой, я бы сказала, что пристаешь. Но ты… Думаю, ты и сам не знаешь, чего хочешь.

— А ты? Сидишь здесь каждый вечер. Рассказываешь парням о том, что только что вернулась с похорон. Горюешь о чем-то, а сама толком даже не можешь сказать о чем.

Она дергает головой, и он принимает этот жест за желание уклониться от удара, заставить его сейчас же замолчать, и почему-то на ум приходит, как он иногда ведет себя в метро, когда девушка, которую он долго рассматривал, встречается с ним взглядом, и он притворяется, что смотрит на что-то совсем другое. Она молчит некоторое время и наконец произносит:

— У нас с тобой секса не получится. Хочу, чтобы ты это себе уяснил.

— Хорошо.

— Это твоя точка зрения на все случаи жизни? «Хорошо»?

— Вроде да.

— «Вроде да». — Она обхватывает пальцами стакан, но не пьет. — Что ж, возможно, для одного вечера мы достигли достаточного взаимопонимания, как по-твоему?

Бобби кладет в карман резиновый диск и собирается уходить.

— Чем ты зарабатываешь на жизнь?

Следует тяжкий вздох.

— Работаю в брокерской фирме. А теперь, может, сделаем перерыв? Пожалуйста?

— Я все равно собирался домой, — отвечает Бобби.

Резиновый диск занимает свое место в верхнем ящике комода Бобби, расположившись между половинкой голубой туфельки и расплавленной каплей металла, возможно служившей прежде запонкой. Диск пополняет собой собрание находок: кусочки ткани — шелк, шерсть, хлопок; расплющенная авторучка; несколько сантиметров коричневой кожи, болтающейся на бесформенной пряжке; застегнутая булавка, некогда крепившаяся к брошке. Когда он смотрит на эти предметы, в груди у него возникает ощущение подозрительной пустоты, как будто эти несколько граммов действительности вытесняют равное количество его самого. Больше всего ранит туфелька. Ее изуродованная красота оказывает на него сильнейшее воздействие, иногда он просто боится до нее дотрагиваться.

Приняв душ, он ложится в своей спальне, не включая свет, и думает об Алисии. Представляет себе, как она перебирает пачки денег, запечатанные в оберточную бумагу. Даже имя ее звучит, как шелест денег — хрустящих новеньких банкнот. Он все думает, как ему с ней быть. Она совсем не в его вкусе, но, может, она права, он и впрямь обманывается относительно своих намерений. В памяти всплывают образы девушек, с которыми он встречался. Нежные и мягкие, очень женственные. Но все же острый язык и строгость Алисии ему нравятся. Возможно, он ищет некоторого разнообразия. А может, он, как многие в этом городе, стал похож на подопытную крысу под воздействием кокаина или электрического тока — в голове что-то замкнуло, и мозг посылает нелогичные сигналы. Тем не менее ему хочется с ней поговорить. Более того, он уверен — ему хочется отвести душу. Рассказать об эпицентре. О реликвиях в ящике его комода. Объяснить, что это не сувениры на память. Они — гвоздики, на которые он развешивает все, о чем приходится забывать всякий раз, когда надо идти на работу. Они — доказательство чего-то, что он прежде считал полной абстракцией, того, что было слишком сложно выразить словами, и только теперь он осознает, что это всего лишь то обстоятельство, что он остался в живых. И это обстоятельство, говорит он себе, наверное, и есть именно то, что необходимо осмыслить Алисии.

Мало того, что Пинео доставал Бобби накануне, он продолжает насмехаться над ним весь следующий день, отпуская колкости в адрес Алисии. Его болезненная раздражительность прорывается гневными нотками. Он то и дело называет Алисию «сучкой-калькулятором». Бобби ждет, что Мазурек вот-вот присоединится к их разговорам, но, похоже, тот выбыл из их негласного союза, уйдя в себя. Он сосредоточенно, с воловьим упорством работает и молча ест. Когда Бобби высказывает предположение, что ему, наверное, стоит с кем-нибудь посоветоваться — он рассчитывает своим замечанием воспламенить, пробудить присущую Мазуреку свирепость, — тот невнятно бормочет что-то насчет того, что, скорее всего, он поговорит со священником. И хотя у этих троих мужчин мало что общего, разве только то, что они оказались одновременно в одном и том же месте, прежде они все-таки поддерживали друг друга, чтобы переносить напряжение работы, но теперь Бобби ковыряется в земле, которая превращается в грязь под холодным проливным дождем, и чувствует себя одиноко перед угрозой, разлитой в воздухе. Все вокруг выглядит чужим, враждебным. Серебристая решетка каркаса подрагивает, словно сквозь нее откуда-то извне проходят волны, а гнездо из огромных балок и перекладин будто ожидает возвращения какого-то мифического крылатого чудовища. Бобби пытается отвлечься, но в голову не лезет ничего такого, что могло бы улучшить подавленное настроение. К окончанию смены он начинает беспокоиться о том, что они работают зря, поддавшись обману чувств, что башни внезапно восстанут из руин, в которые их превратили, и всех раздавят.