Габриэль Городецкий - Роковой самообман

• Название: Роковой самообман
• Автор: Габриэль Городецкий
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2001

Опираясь на обширную источниковую базу, автор книги полемизирует со взглядами В.Суворова, высказанными в его книге «Ледокол». Обратившись к анализу сталинской политики накануне вторжения германских войск, он сосредотачивается на исследовании событий последнего предвоенного года.

---

Как мы видели, Сталин, якобы соблюдая нейтралитет, тем не менее ожидал, что война возместит, как он считал, исторические обиды, нанесенные России. Для него критерием сближения с Англией служила ее позиция в отношении Прибалтийских государств и Турции. Поэтому, когда, проведя месяцы в уединении, Криппс наконец получил доступ к Молотову, но прибыл с пустыми руками, его встретили отповедью. Англия, с горечью заявил Молотов, «не считается с советскими интересами», как показал опыт, накопленный начиная с 1939 года. В таких обстоятельствах он «выказывал явную скуку и нетерпение и в конце концов объявил, что ему больше нечего сказать и что он лично не заинтересован в англо-советских отношениях», пока не устранены существующие препятствия.

Игнорируя совершенно ясный намек Москвы, Форин Оффис отказывался рассмотреть даже вопрос признания de facto советского контроля в Прибалтике, хотя, по заключению Министерства военной экономики, полученному Далтоном, такой шаг «не лишил бы нас права в конечном итоге оспорить советскую позицию в отношении Балтийских государств». Имея недостаточно средств для воплощения в жизнь своих планов, Криппс, как отмечали наблюдатели в Москве, даже перестал «искать контакты с джентльменами в Кремле; "теперь пусть они зовут меня, если им будет что-нибудь нужно"». Все еще не отдавая себе полного отчета в степени напряженности между Москвой и Берлином из-за Балкан, Криппс продолжал отстаивать «политику сдержанности», пока «ход событий на различных театрах войны или экономическое давление, которое мы можем оказать совместно с Америкой, не заставят их искать более тесных отношений с нами»{494}.

Тем временем, в начале февраля 1941 г., накануне отъезда Идена на Средний Восток, Криппс наконец получил инструкцию отозвать предложение о торговле «без промедления»{495}. За этим последовали обострение отношений с Румынией и осознание Комитетом обороны кабинета того факта, что Турция не станет воюющей стороной и, следовательно, главное ее достоинство — ее нейтралитет. Но, что еще важнее, Черчилль и Иден теперь стояли за выработку общей стратегической платформы на Балканах для защиты Греции. Это повлекло за собой приостановку операций в Бенгази и переброску крупных сил из Египта в Грецию, чтобы воспрепятствовать ожидавшейся атаке немцев с территорий Болгарии{496}. Потеряв инициативу и способность дать отпор германским посягательствам на Балканы, русские внимательнее отнеслись к таким же попыткам англичан. Различные донесения увеличивали страх, испытываемый Сталиным перед горячим желанием Черчилля заставить русских действовать, что, в свою очередь, вызвало бы «столкновение интересов между Германией и Советским Союзом»{497}. Навязчивая боязнь оказаться втянутыми в войну на Балканах постоянно присутствовала в расчетах Советов, отвлекая их от настоящей опасности, которая теперь грозила им со стороны Германии.

Болгария поворачивается к Оси

Шуленбург был потрясен тем, как отразилась бесплодная берлинская встреча на балканских событиях. Понимая, куда дует ветер, он буквально землю рыл, добиваясь успешного завершения торговых переговоров. Он вернулся из Берлина вместе с Шнурре, надеясь умаслить Гитлера, положив «большой договор с Россией на 1941/1942 г. под рождественскую елку в Берлине». Личное воззвание к Риббентропу и «ключевым фигурам среди военных» расписывало значительные концессии, предложенные русскими, подчеркивая «потрясающую прибыль, которую Германия может извлечь из такого договора, обещающего по сути 2,5 млн тонн зерна»{498}.

Провал миссии Соболева{499} еще больше омрачил небо над Кремлем. Сталин по-прежнему был полон решимости «помешать проникновению немцев на Балканы, так как это может угрожать Проливам». Молотов хватался за любую возможность внушить Шуленбургу, что аннексия Бессарабии «превратила Советский Союз в Дунайскую страну и, следовательно, его суверенные права и государственные интересы нужно принимать в расчет». На одну из их встреч в начале января 1941 г. он пришел вооруженный подробной картой трех рукавов Дуная и «упорно и неотступно» требовал, чтобы Германия и Италия убедили Румынию согласиться с эксклюзивным советским контролем над навигацией в устье реки{500}. Столь же настойчиво повторялись требования концессии на финские никелевые залежи в Петсамо{501}.

Но, к досаде Сталина, не добившись ожидаемых переговоров, он стремительно проигрывал битву в Болгарии без единого выстрела. В результате в Берлин на смену Шкварцеву был спешно отправлен Деканозов, не только как блестящий дипломат, но и в особом качестве, сохраняя свою должность заместителя министра иностранных дел. Деканозов, бывший на самом деле армянином, всегда выдавал себя за грузина, чтобы подольститься к Сталину и Берии{502}. Как доверенное лицо Сталина, он присутствовал при встречах Молотова с Гитлером, тогда как Шкварцева демонстративно выставляли. По слухам, изгнание Шкварцева стало результатом того, что ему не удалось своевременно осведомить Кремль о Венском арбитраже{503}. Тем не менее, хотя немцам сообщили о назначении Деканозова, он не встретил радушного приема, и его заставили ждать не только вручения верительных грамот, но даже короткого интервью с Риббентропом{504}.

Лишь спустя неделю пребывания в Берлине он стал с тревогой настаивать, чтобы Молотов передал немцам, что он занимает особый пост, и добился для него приема{505}. Тревога Деканозова была не напрасной. Ирония судьбы заключалась в том, что как раз в то время, когда 12 декабря его, наконец, допустили к Риббентропу, которому он преподнес обещанную во время визита в Москву фотографию Сталина с автографом, добавлялись последние штрихи к директиве «Барбаросса». Хотя Риббентроп восхищался портретом, обещал поставить его на свой стол в память о знаменательном визите и в надежде, что это «принесет такие же успехи и в будущем», он явно избегал скользких тем. С учетом обращения Сталина к дипломатическим мерам как последнему средству предотвратить войну следует обратить внимание на заверения Риббентропа, будто Германия надеется завершить войну «в течение будущего года… с возможно малыми жертвами». Затем Риббентроп объявил о намерении Гитлера заняться внутренней реконструкцией. Несмотря на обещание переговоров в будущем, Деканозов чувствовал, что Риббентроп стремится побыстрее свернуть беседу{506}.

Через день после подписания директивы «Барбаросса» Гитлер наконец позволил Деканозову вручить верительные грамоты в Рейхсканцелярии. По завершении формальностей он увлек посла на софу и небрежно извинился за проволочки, объяснив их тем, что «теперь время чрезвычайно напряженное». Усилия Деканозова развернуть политическую дискуссию Гитлер просто проигнорировал, он «это выслушал молча и только кивнул головой», в конце концов предложив обсудить все вопросы «в служебном порядке». Уверения Деканозова, что его присутствие на берлинской встрече и знакомство со взглядами Молотова могут ускорить темп переговоров, не встретили отклика. Гитлера, казалось, заинтересовали лишь общее этническое происхождение Сталина и Деканозова да чрезвычайная молодость последнего: в 41 год, отметил Гитлер, Деканозов был самым молодым послом в Берлине, где такой пост занимали лишь лет в 65. Риббентропу оставалось только предложить Деканозову, когда тот прощался, продолжить переговоры с ним{507}.

В качестве последнего средства Молотов попытался увязать заключение торгового соглашения с прогрессом в политической сфере{508}. Отсутствие Гитлера в Берлине во время рождественских праздников не позволяло принять какое-либо решение немедленно. Шнурре велели оставаться в Москве и сгладить последние препятствия, однако не советовали вступать ни в какой политический диалог. Сторонники Континентального блока в Министерстве иностранных дел все еще не теряли надежды заключить одновременно два соглашения{509}. Они рассчитывали, что выгодное торговое соглашение смажет колеса переговоров. Потому и Вайцзеккер препятствовал новому созыву Дунайской конференции, стремясь избежать «зрелища серьезного спора между немцами и русскими перед международной аудиторией»{510}. Однако отсрочка даже сделала Сталина более податливым по отношению к требованиям немцев, и торговое соглашение было в конце концов подписано 10 января{511}.

Косвенным образом это соглашение внесло свой вклад в кампанию дезинформации, как раз начатую немцами. Оно подробно расписывало механизм поставок вплоть до августа 1942 г., создавая у Кремля ложное ощущение мирной передышки. Вдобавок, чтобы утихомирить стремление Советов приступить к политическим переговорам, соглашение сопровождалось секретным протоколом, регулирующим советские претензии на пограничную территорию от реки Игорка до Балтийского моря, включая спор из-за Литовской косы{512}.