Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

• Название: Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
• Автор: Сергей Кургинян
• Издательство: Экспериментальный творческий центр
• Жанр: Политика
• Год: 2009
• ISBN: ISBN 978-5-7018-0515-4 (т.2)

Известный политолог Сергей Кургинян в своей новой книге рассматривает вопрос о судьбе развития в России и мире. Кургинян отвергает два преобладающих ныне метода: академический, который он называет «ретро», и постмодернистский. Кургинян предлагает «третий метод», требующий разного рода синтезов (актуальной политологии и политической философии, религиозной метафизики и светской философии и т. д.). «Третий метод» позволяет Кургиняну доказать, что гуманизм и развитие в XXI веке в равной степени оказались заложниками «войны с Историей». Кургинян выявляет Игру как фундаментального антагониста Истории, решившего в XXI веке подвести черту под Историческим как таковым. И показывает, что выведение России из Истории за счет так называемой перестройки — это лишь первая проба пера. И что только Россия может, возвращаясь в Историю, спасти и себя, и мир. Как вернуться в Историю — вот о чем новая книга Сергея Кургиняна.

---

Что мне здесь непонятно?

Во-первых, почему наши «фрески и иконы, начиная с 16 века», надо называть «очень поздними». Тогда и поэма Данте — поздняя! Если бытие и сознание хоть как-то связаны, то влияние татаро-монгольского ига на наше бытие нельзя не учитывать. Какую бы шкалу времен кто-то ни изобретал, избежать в ней деление на раннее, среднее, позднее средневековье, преренессанс, ренессанс никому не удавалось. Когда Русь находилась под Ордой, на Западе развивались средневековые университеты. С этой точки зрения, 16 век в России — это 14 век на Западе. То есть тот самый век, когда писал Данте.

Во-вторых, почему вопрос о различиях между освоением проблемы ада в западном и восточном христианстве надо сводить к художественным формам, в которых это освоение происходило. Общеизвестно, что наибольшее влияние на разный подход к указанной проблематике оказало наличие чистилища в западной христианской религиозной традиции и отсутствие чистилища в православии. Почему-то А. Кураев вообще об этом не говорит. И из моих последующих разбирательств будет ясно почему.

Что же касается осмысления ада православием, то острота этого осмысления была большей, а не меньшей, чем в католицизме. И это не могло быть иначе. Потому что отсутствие чистилища делало разрыв между адом и раем еще более кардинальным. Со всеми вытекающими проблемами. Проблемами осмысления ада, в первую очередь.

В-третьих, почему степенью телесной выпуклости и материалистической прорисованности образов ада надо измерять глубину и остроту связанных с ним религиозных переживаний? Телесная выпуклость и материалистическая прорисованность — вообще свойство Ренессанса, к которому и относился Данте. О чем речь? О том, что классический западный Ренессанс и то, что его питало, отсутствовали в России? Но это называется ломиться в открытую дверь. Зачем вообще проводить корреляцию между формами освоения некоей религиозной проблемы и наличием или отсутствием этой проблемы в религиозном сознании?

И, наконец, о том, что ад для православия — это ПРЕЖДЕ ВСЕГО муки совести…

ПРЕЖДЕ ВСЕГО не значит ТОЛЬКО.

Кроме того, как я уже показал, акцент на муках совести лишь обостряет проблему того, почему такие муки должны быть вечными.

Но должны ли они быть вечными?

Вот в чем проблема апокатастасиса. Одни, говорящие, что должны, — против апокатастасиса. Другие, говорящие, что не должны, — за. Кураев — за или против?

Из приведенных выше цитат это пока не ясно. Ясно лишь то, что он не хочет грубо расставлять в этом вопросе точки над «i» в отличие от своих «форумчан». Но это не значит, что у него нет более тонкой позиции, которая и острее, и точнее той, которую выражают «форумчане». А значит, ее выявление может быть для нас метафизически и политически существенным. Раз так, то продолжим цитирование Кураева: «В нашем веке уже о. Сергий Булгаков сказал так: «…душа будет вечно смотреться в череду дней, бездумно загубленных ею»».

Во-первых, о. Сергей Булгаков — отнюдь не канонический религиозный авторитет.

Во-вторых, он по-разному высказывался по поводу апокатастасиса. И приведение именно этого его высказывания весьма индикативно в плане выявления позиций А. Кураева.

Специфическим образом сославшись на С.Булгакова, Кураев сам начинает заниматься адографией. Определяя ад как место, обладающее следующими свойствами: «Невозможно ничего изменить. Человек поставил себя вне Бога. С Богом он жить не научился. Он не научился той радости, которую Бог хотел нам дать. Бог человеку хочет и может дать только одно — Самого Себя. Если человек не испытал этой духовной жажды и этой радости прикосновения к Богу при жизни, не научился этому радоваться здесь, ему это не будет в радость и там».

Опять речь идет о содержании адских мучений («место, в котором невозможно ничего изменить»), а не об их длительности. Вы живете в доме, в котором ничего нельзя изменить. Но дом-то этот когда-нибудь рухнет или нет? И в этом кураевском высказывании точки над «i» не расставлены. То есть, конечно же, из сказанного следует, что дом никогда не рухнет. Ибо смысла нет его рушить. Если его обитатель лишен способности любить, духовной жажды и прочего и если ои, не обретя эту способность при жизни, не может обрести ее впоследствии, то зачем рушить дом, в котором он обитает сообразно отсутствию этой способности?

Но я опять обращаю внимание на то, что Кураев выстраивает некую систему, избегая всяческой прямолинейности и однозначности. И чем больше знакомишься с тем, как он ее выстраивает, тем сильнее ощущаешь, что за этим избеганием стоит желание создать гибкие и эффективные средства разгрома концепции апокатастасиса. То, что в народе называется «мягко стелет, но жестко спать».

Кураев далее приводит бытовой пример, делающий его позицию несколько (но именно несколько!) более определенной: «Представьте, что вас приговорили бы к жуткой казни — заперли бы на месяц в консерватории. Если у вас перед этим воспитан музыкальный вкус, вы будете даже очень рады, что в течение месяца у вас будет возможность слушать замечательных мастеров. Но если вы воспитаны только на хард-роке, то вас ждет очень тяжелый месяц. Потому что это не тот хлеб, которым вы кормили свою душу. А беда в том, что любое другое, остальная «чернуха» — она исчезнет, растворится, будет сожжена, и останется только Бог. И Бог говорит — вот Я, прими Меня, разреши Мне быть в тебе. А мы говорим — ну в этом нам радости мало, нам бы другую радость, нам бы кто поллитра дал бы…»

Согласитесь, яркий, сочный образ. Согласно этому образу, Бог в итоге (после Конца Света то есть) создает мир без зла (без пол-литры, хард-рока, «чернухи» и прочего). И тогда адом становится для тех, кто хочет только зла, отсутствие оного. А также неспособность соединиться с предлагаемым Богом окончательным метафизическим благом (консерваторией, по Кураеву).

Но этот образ справедлив только для тех, кто АБСОЛЮТНО лишен мук совести, раскаяния, способности к любви. Между тем вначале говорилось, что именно из этих мук состоит ад у православных.

А значит, речь у Кураева идет о двух качественно разных адах! Том, который уготован многим до Конца Света, и том, который уготован немногим после Конца Света. Что ж, пусть так. Это возможно. Но если первый ад основан только на муках совести, то в нем будущие обитатели второго ада мучиться не могут. Потому что будущие обитатели ада — это те, кого будет терзать вечная консерватория. Она и только она. Терзать их будет отсутствие привычной среды обитания с вожделенными формами зла (хард-роком, пол-литрой). Для того, чтобы они могли так терзаться абсолютной консерваторией, они должны быть абсолютно несовместимы со всем, что исходит из консерватории, и даже антагонистичны исходящему. А значит, у них не должно быть никаких каналов связи с Богом. Каналами же являются раскаяние, любовь и так далее.

Что именно вытекает из этой концепции — понятно. Наличие сущностей, вообще неподвластных божественной любви. Идея теодицеи тут доводится до предельного радикализма.

Свобода этих сущностей оказывается важнее любви. И сильнее ее.

А как иначе? В противном случае пришлось бы признать, что глухота этих сущностей по отношению к божественной музыке посильнее самой музыки.

Но тогда сразу же возникает вопрос о генезисе этого «посильнее».

Впрочем, та же проблема возникает и со свободой. Бог говорит этим глухим сущностям: «Вот моя любовь (музыка), но вы можете обернуться в итоге и к другому. Насильно мил не будешь». То, что насильно мил не будешь, понятно. Но сущностям-то после Второго пришествия, если верить Кураеву, уже, кроме Бога, обернуться не к кому. Нет уже для них свободы обернуться к другому, ибо другого нет. А. Кураев в своих рассуждениях — о хард-роке и пол-литре и прочем разном — говорит это с полной определенностью.

А значит, дело не в том, что указанные сущности после Второго пришествия НЕ ХОТЯТ обернуться к Богу, предпочитая ему нечто другое в силу наличия свободы воли. Дело в том, что они уже НЕ МОГУТ обернуться к Богу. Что значит НЕ МОГУТ? Это значит, что они лишены СПОСОБНОСТИ это сделать. Не ЖЕЛАНИЯ, а СПОСОБНОСТИ.

Такая метафизическая модель порождает ряд вопросов. Никоим образом не хочу сказать, что какая-либо другая модель не порождает других вопросов. Я просто хочу указать на те вопросы, которые порождает эта модель.

Начнем с того, что деление людей (да и сущностей вообще) не по их желанию (свободному влечению к добру и злу), а по их способностям, которые у одних есть, а у других не задавлены, а полностью отсутствуют, — это свойство одной метафизической системы. Гностической. В ней люди изначально делятся на тех, кто обладает определенными высшими («консерваторскими») способностями (пневматики). И тех, кто обладает только способностью наслаждаться хард-роком и пол-литрой (гилики).