Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

• Название: Возвышенное и земное
• Автор: Дэвид Вейс
• Издательство: «Музычна Украйина»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1984
• ISBN: 5-300-00924-5, 978-5-300-00924-3, 5-300-00922-9, 978-5-300-00922-9

"Возвышенное и земное"- роман о жизни Моцарта и его времени. Это отнюдь не биография, документальная или романтизированная. Это исторический роман, исторический потому, что жизнь Моцарта тесно переплетена с историческими событиями времени. Роман потому, что в создании образов и развития действия автор прибегал к средствам художественной прозы.

---

После переезда сюда я за несколько дней сочинил гораздо больше, чем за несколько месяцев на прежней квартире, и, если бы не терзающие меня так часто зловещие предчувствия, которые мне удается отогнать лишь огромным усилием воли, я был бы здесь вполне счастлив. Посылаю Вам новое трио ми мажор, только что написанное, в знак благодарности за Вашу доброту. Вечно Вам обязанный друг и истинный брат Моцарт».

Вольфганг дал посыльному десять крейцеров и велел доставить письмо на Хохмаркт Пухбергу в собственные руки. Он надеялся получить немедленный ответ, но прошла неделя, прежде чем купец ответил.

Ответ был прост: Пухберг вернул письмо Вольфганга, приложив к нему двести гульденов и проставив сумму на письме.

Предыдущий домовладелец, который ждал, понимая, что, засадив Вольфганга в долговую тюрьму, он не получит ничего, пришел в негодование, когда музыкант вручил ему сотню гульденов, однако согласился отсрочить уплату остального долга. Затем Вольфганг получил свои двести гульденов от королевского казначея и только успел порадоваться, что выпутался наконец из денежных затруднений, как тут же явились доктор и гробовщик и потребовали почти все остальные деньги. Тянуть с этими платежами Вольфганг не мог, поскольку здоровье Констанцы все еще внушало опасения, а одна мысль, что он не может заплатить за похороны дочери, приводила его в содрогание. Отложив то, что осталось – меньше сотни гульденов на питание и другие насущные нужды, – Вольфганг снова обратился к музыке.

Больше ему ничего не оставалось. Только за работой он забывался и пропадало ощущение, будто вокруг него все рушится. День за днем просиживал он в спальне у постели Констанцы, пока она понемногу выздоравливала, доделывал свой последний фортепьянный концерт и работал над тремя новыми симфониями. Задержка с жалованьем лишь придала ему решимости сочинять симфонии, пока еще не иссякли силы. Может быть, удастся их закончить, может быть, нет – никакой уверенности на этот счет у него теперь не было, но он должен писать. Пока в голове есть мысли, а в душе чувства. Пока он не выдохся окончательно.

Он передвинул в спальню маленький деревянный столик и работал за ним, вспоминая Шёнбрунн, Гофбург, Версаль и множество других мест, где ему приходилось играть. Слышны ли там еще отзвуки его мелодий?

Все это глупости, решил он, надо сосредоточиться на концерте.

Он закончил этот концерт еще в феврале, но остался им недоволен. Тональность нравилась – ре мажор. Он заново переработал партитуру, подчеркнув певучесть и изящество мелодии. Никто не должен догадываться, с каким тяжелым сердцем писал он этот концерт. В музыке не должно звучать пи намека на жалость к самому себе, нет, он терпеть не мог плаксивости. Вторая часть была так нежна и воздушна, что удар, чуть более сильный, чем остальные, звучал в ней fortissimo. Он довел вторую часть до такого совершенства, что мелодия – казалось, ее можно было сыграть одним пальцем – таила в себе огромное богатство невысказанных мыслей, пленяла искренностью и сердечностью. Теперь он чувствовал себя свободным, свободным от долгов, от страхов и унижений. Не впадая в сентиментальность, он сумел добиться в своей музыке равновесия между мечтой и действительностью. Третья часть стала теперь оживленной, благородной и даже властной. Здесь он чувствовал себя хозяином. Фортепьяно могло звучать ликующе, оно могло петь, и в своем ре мажорном концерте он использовал эти возможности инструмента в полную силу. Переделав концерт, Вольфганг подумал: он идеально подошел бы для такого торжественного события, как коронация. Но Иосиф воевал под стенами Белграда, а больше никто в его музыке не нуждался.

Затем Вольфганг приступил к новой симфонии ми-бемоль мажор. Уже 26 июня он занес ее в свой тематический каталог как законченное произведение. Констанца поразилась быстроте, с какой создавалась симфония, но это вовсе не было таким уж достижением, потому что он вынашивал ее в течение нескольких месяцев. Основная работа была проделана в уме, а записать готовую вещь не составляло труда. Он сочинял эту симфонию, так же как и концерт для фортепьяно ре мажор, в расчете, что они сразу будут исполнены. Но пока никаких концертов его музыки не предвиделось.

Мысль о том, что он, может быть, никогда не услышит симфонии ми-бемоль мажор, привела его в ужас, и он снова и снова проигрывал ее в уме. Прошел почти месяц, как он закончил симфонию, в воображении уже успели созреть две новые, но он помнил каждую ее фразу.

Станци сказала, что скоро, наверное, встанет, а он сидел у стола, уставясь в партитуру, и ничего не видел, ничего не слышал вокруг. Он не заметил даже, что Станци впервые за много недель сидела на постели. Симфония ми-бемоль мажор не носила на себе следов несчастий, пережитых им за последние месяцы. Первая часть красноречива, звучна и величава. В ней нет пустых мест, и она не растянута, как он опасался. Музыка полна сильных напряженных страстей и могла бы удивить кое-кого из его друзей. Чтобы выжить в этом мире, нужно быть мужественным – и музыке тоже. Мужественное, энергичное звучание этой симфонии порадовало его.

Вторая часть, как он помнил ее, была написана в темпе Andante con moto, жизнь билась и трепетала в ней, как бьется и трепещет сердце. Вольфганг улыбнулся от удовольствия и приступил к следующей части.

Симфония отличалась прочным построением – как стол, за которым он писал ее, и Моцарт любил все ее четыре части. Однако, кончив проигрывать музыку, в уме, Вольфганг остался неудовлетворен. Сочиняя эту симфонию, он сказал все, что хотел сказать, но теперь ему хотелось сказать гораздо больше.

Через несколько дней, когда Вольфганг приступил к следующей симфонии, Станци ужо сидела в саду, и сердце его вновь преисполнилось надежды. Однако она все еще хромала- нога сильно болела, и это прибавляло забот. А помощь, на которую он рассчитывал, так и не шла. Ученики на летнее время разъехались, и Вольфгангу пришлось снова обращаться к Пухбергу, выпрашивать денег, и, хотя друг отозвался, сумма, присланная им, была меньше, чем Вольфганг просил: едва-едва прокормиться. Но он гнал от себя мрачные мысли.

Он писал эту симфонию в тональности соль минор и вспоминал слова Гайдна, сказанные им после прослушивания «Дон-Жуана»: «Вольфганг, вы столько знаете о человеческих чувствах, что кажется, будто сначала вы их придумали, а потом ужо люди усвоили и ввели в обиход». Как великодушно было со стороны Гайдна высказать такое вне зависимости от того, насколько это справедливо. Гайдн – самый дорогой ему человек и истинный друг. Для изверившегося Вольфганга искренняя вера Гайдна в него оставалась одной из непреходящих ценностей в этом погружающемся во мрак мире.

Набросав первые аккорды симфонии, Вольфганг вдруг почувствовал, что в музыке есть что-то неземное, она подобна пению ангелов. И это еще не все. Сочиняя эту музыку, он становился причастен к борьбе за то, чтобы превратить суетное существование человека в нечто более ценное, нечто лучшее, нечто такое, что для всех было бы свято. В этой симфонии он призван возродить порядок из хаоса, в котором запуталась его жизнь, в котором погряз мир. Он испытывал потребность, властное желание из безобразия создавать красоту, из сумбура – стройный порядок. Пусть мир суетен и грешен, жизнь священна.

Итак, он строил эту симфонию соль минор с величайшей тщательностью, соблюдая равновесие между мучительной грустью, одолевавшей его, и радостью бытия. Он думал: если этой симфонии суждено быть когда-нибудь исполненной – а в это он с каждым днем верил все меньше, – то некоторые объявят ее грустнейшей из всех когда-либо сочиненных им, другие же сочтут ее самой жизнеутверждающей, но и первые и вторые будут правы.

Он с благодарностью думал о годах ученья, о Папе, который начал обучать его композиции чуть ли не с младенчества. Он вспоминал, как Папа говорил: «Нельзя недооценивать значение техники. Идеи, содержание – главное в творчестве, но если у тебя нет достаточного мастерства, чтобы воплотить их, то твои идеи мало стоят». Ему пришлось утирать глаза, чтобы не размазать партитуру. Его музыка не должна плакать, но в ней слышалась боль. Он закончил симфонию соль минор ровно через месяц после окончания ми-бемоль-мажорной и тотчас же приступил к третьей.

– Ты еще не удовлетворен? – спросила Констанца, и ему хотелось ответить: разве она не знает, что он никогда не бывает удовлетворен. Но зачем ее обижать, и он ответил:

– Я еще не все высказал, что хотел.

– Мы опять задолжали за квартиру. Я не переживу, если нас снова выселят.

Нужно написать эту симфонию до мажор, пока еще есть силы. Он очень измучен, однако останавливаться нельзя. Ему шел только тридцать третий год. Разве мог он признаться Станци в том, как плохо себя чувствует и как устал, какой страх наводила на него мысль, что скоро он не сможет больше творить. А музыка по-прежнему переполняла все его существо. Ум и сердце жили напряженной жизнью и были сейчас богаче и щедрее, чем когда бы то ни было.