Олег Казаринов - Обратная сторона войны

• Название: Обратная сторона войны
• Автор: Олег Казаринов
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1189-3

Неприглядные образы войны, такие как увечья, ранения, сумасшествие, насилие, измена и предательство, закулисные политические интриги, не принято афишировать. Их пытаются замалчивать и драпировать. Предлагаемая читателю книга, продолжающая предыдущий труд автора «Лики войны», раскрывает ужасную правду массового уничтожения человека человеком, имя которому — Война.

---

— «Как завершилась атака, ему не довелось увидеть. Он лежал ничком, зарывшись лицом в землю, закрытый от пулемета телом убитого еще утром солдата. От жары тело уже начало распухать, и все равно было тщедушным, а главное — какая же это защита от крупнокалиберного? Если бы пулеметчик догадался, что майор здесь прячется, он пробил бы своими тяжелыми пулями этот распухающий труп как картон.

Лежать пришлось долго — до темноты. Потом майор так и не смог припомнить, что он передумал за эти часы. Скорее всего никаких у него мыслей не было. Он просто ждал.

Он добрался до окопов лишь около полуночи…»

Поэтому зачастую в атаку на пулеметы гнали штрафников, подгоняя их очередями в спину со стороны заградотрядов. Или обычную пехоту, но опять под угрозой трибунала и того же самого штрафбата. В любом случае, эти атаки без поддержки танков и артиллерии были сродни самоубийству.#Но уж лучше погибнуть за родину от вражеской пули, чем от своей.

Хотя, даже если не было никаких пулеметов, враг находился очень далеко и вел неприцельный минометный обстрел, то преодолеть открытое пространство казалось нетрудным делом лишь при взгляде на карту, по которой командирский палец прочертил маршрут. Люди, преодолевающие это пространство, переживали совсем другие ощущения. Особенно необстрелянные.

Константин Симонов принимал участие в подобной атаке и оставил описание своих чувств. (В его цитате я специально выделил все слова «страшно».)

«Едва мы двинулись, как немцы сразу открыли по Стрелке минометный огонь. Это так внезапно нарушило тишину утра, к которой мы уже привыкли, что мы бросились на землю не столько из чувства самосохранения, но и от неожиданности. Этот первый залп был самым СТРАШНЫМ. Мины легли совершенно точно перед нами целой полосой, близко так, что нас обдало землей. (…)

Все следующие восемьсот метров мы шли под минометным огнем.

Трудно даже восстановить то чувство, которое владело мной тогда. Во-первых, мне было СТРАШНО. Во-вторых, я думал, что вечером должен вернуться и я буду уже не здесь, и уже не будет этих мин — я буду в Симферополе. Все мои мысли не шли дальше этого вечера; он казался мне ближайшей целью моего существования. А третьим чувством было желание поскорей дойти до окопов, которые, как я знал, были впереди. Я не знал, есть ли там немцы или нет, но мне казалось: только бы дойти туда, перейти это открытое место! Мысль о том, что там, в окопах, немцы и что нам придется с ними столкнуться лицом к лицу, не вселяла никакого страха. Я боялся только этих рвущихся все время мин.

Рота была первый раз в бою, под огнем, и все больше бойцов ложились и дальше двигались только ползком или просто лежали, не вставая, прижавшись лицом к земле. Мне было так СТРАШНО, что, может быть, и я поступил бы так же, если бы не Николаев. Первый раз он лег от неожиданности на землю так же, как и все мы, но теперь безостановочно шел, не пригибаясь даже при сравнительно близких разрывах. Шел с таким видом, такой походкой, как казалось, идти вот так же, как и он, — это единственное, что возможно сейчас делать. Он шел зигзагами вдоль цепи, то влево, то вправо, мимо упавших и прижавшихся к земле людей.

Он неторопливо нагибался, толкая бойца в плечо, и говорил:

— Землячок, а землячок. Землячок! — и толкал сильней.

Тот поднимал голову.

— Чего лежишь?

— Убьют.

— Ну что ж, убьют, на то и война(!). Вставай, вставай.

— Убьют.

— Вот я стою, ну и ты встань, не убьют. А лежать будешь, скорей убьют. На ходу-то трудней в нас попасть.

Примерно так, с разными вариантами, говорил он то одному, то другому. Но главное было, конечно, не в словах, а в том, что рядом с прижавшимся к земле человеком стоял другой — спокойный, неторопливый, стоял во весь рост. И тот, у кого оставалась в душе хоть крупица самолюбия и чувства стыда, не мог не подняться и не встать рядом с Николаевым. А раз уж поднявшись, теперь он был зол на тех, кто еще продолжал лежать, и, чувствуя, что сам подвергается опасности, а другие рядом лежат, сердито кричал, чтобы они вставали, что они. в самом деле, лежат!

Примерно такое же чувство испытывал и я. Если бы не Николаев, я бы, возможно, тоже лежал, прижавшись к земле, потому что мне было СТРАШНО. Но Николаев шел во весь рост, спокойным голосом поднимал людей, и я тоже поднялся и тоже пошел, и у меня была злость на тех, кто еще лежит, и я так же, как другие поднявшиеся бойцы, орал на тех, что еще лежат, чтобы они вставали и шли, и орали на других. И так понемногу двигалась вся эта цепь необстрелянных людей, на ходу становившихся обстрелянными».

Психологическое напряжение той атаки, страх, очевидно, произвели на К. Симонова такое сильное впечатление, что он не мог не передать их в стихах.

Главный редактор «Красной Звезды» Д. Ортенберг вспоминал: «Единственное, что Симонов привез из Крыма, — это стихи «Атака».

Когда ты по свистку, по знаку,
Встав на растоптанном снегу,
Готовясь броситься в атаку,
Винтовку вскинув на бегу,
Какой уютной показалась
Тебе холодная земля,
Как все на ней запоминалось:
Примерзший стебель ковыля,
Едва заметные пригорки,
Разрывов дымные следы,
Щепоть рассыпанной махорки
И льдинки пролитой воды.
Казалось, чтобы оторваться,
Рук мало — надо два крыла.
Казалось, если лечь, остаться, —
Земля бы крепостью была.
Пусть снег метет, пусть ветер гонит,
Пускай лежать здесь много дней.
Земля. На ней никто не тронет.
Лишь крепче прижимайся к ней.
Ты этим мыслям жадно верил
Секунду с четвертью, пока
Ты сам длину им не отмерил
Длиною ротного свистка.
Когда осекся звук короткий,
Ты в тот неуловимый миг
Уже тяжелою походкой
Бежал по снегу напрямик.
Осталась только сила ветра,
И грузный шаг по целине,
И те последних тридцать метров,
Где жизнь со смертью наравне.

Вот она, истинная, неприкрашенная, суровая правда войны! Чувства и переживания человека в бою!»

Помните, «у каждого человека есть свое чувство опасности»? Николаев был обстрелянным офицером, для него минометный обстрел был совсем иным, нежели для новичков, которые в каждом взрыве видели неминуемую смерть.

Однако во время войны опытные кадры постепенно выбивались, а в армию вливались все новые и новые призывники, и вплоть до последних месяцев проблемы оставались теми же — проведение операций необстрелянными новобранцами. Отсюда компенсация качества количеством, и поэтому же пренебрежение командования человеческими жизнями.

Здесь проявлялись и низкое качество солдат, и усталость уцелевших старослужащих и элементарное разгильдяйство, неизбежно проявляющееся при скоплении десятков тысяч человек, находящихся между жизнью и смертью. Словом, все то, что невозможно заранее планировать, но что грамотным командирам постоянно приходится учитывать, иметь в виду.

Старый фронтовик Виктор Астафьев рассказывал: «Но это надо еще помножить на нашу Россию, на наше раздолбайство, нашу необязательность, нашу халатность. Ведь к нам в тыл пройти немецким разведчикам ничего не стоило: как хотели, так и шлялись. Был случай, когда с одного места немцы семь человек «языков» взяли перед самым наступлением. Везде части, техника, люди — плюнуть некуда. И все спят… Сколько приказов разных было: не спать на передовой, шляться будут — не пропускай! А как не пропускай? Ну, вот они идут, ведро картошки тащат. «Стой, б..!» — «Чего стой?» — «Ну стой!» — «Чего стой, чего ты?» — «Стой, говорю, нельзя тут ходить!» — «Вот твою мать… А кто сказал, что нельзя?» — «Стой? б… назад!» — «Да чего? Картошку идем сварить!» — «Нельзя!» — «Сейчас, курва, винтарь сыму, как вдарю — враз лапы кверху загнешь!..» Ну, пропустил этих, потом другие идут, коня ведут раненого добивать, там третьи, четвертые, еще и еще. Вся передовая шляется, кормится, ворует, ищет что-то. У всех свои дела. К сорок четвертому году на передовой и мастерские работают, сапоги на заказ шьют: один в танке или самолете кожу с кресел ободрал, второй у офицера седло стрельнул на подметки, третий шпильки делает, четвертый бересту добывает — сапоги-то сооружение сложное. А ты за них дежуришь, копаешь, то, другое…»

В дневниках Й. Геббельса есть любопытные записи, которые также отмечают усталость от войны и снизившиеся боевые качества советских солдат. Приведу некоторые из них. На мои взгляд, они интересны тем, как враг оценивал нас в конце войны.