Олег Казаринов - Обратная сторона войны

• Название: Обратная сторона войны
• Автор: Олег Казаринов
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1189-3

Неприглядные образы войны, такие как увечья, ранения, сумасшествие, насилие, измена и предательство, закулисные политические интриги, не принято афишировать. Их пытаются замалчивать и драпировать. Предлагаемая читателю книга, продолжающая предыдущий труд автора «Лики войны», раскрывает ужасную правду массового уничтожения человека человеком, имя которому — Война.

---

Подобные сцены были уделом не только тех эпох, когда медицинское обеспечение еще оставляло желать лучшего. Пусть у нас не складывается ошибочного впечатления, что в середине XX века такого уже не могло быть.

Свидетелями тому были наши солдаты, которые после ПЯТИНЕДЕЛЬНОГО штурма Тарнополя в апреле 1944 года ворвались-таки в город.

«Ходим по огромным темным подземным галереям Доминиканского монастыря. Сыро. Мрачно. Гнетущий запах трупов, гниющего тела.

Заходим в похожую на тоннель метро длинную подземную галерею. Узкий проход. С двух сторон в три этажа нары. На них вповалку раненые. В других подвалах они тоже есть, но здесь их больше — несколько сот человек. Со сводов на шинели капает какая-то черная жидкость. К нарам прилеплено несколько свечек. Иду вдоль нар, все время тычась плечами в ноги. Ближайшая свечка от нашего хождения гаснет. Шарю в темноте руками и хватаюсь за холодную мертвую ногу.

Мертвые лежат между живыми. Там же, как и в других подвалах, в которых уже был, задаю раненым несколько вопросов. Отвечают, что уже трое суток нет ни еды, ни медицинской помощи. Только водой в последний раз обносили с вечера. В других подвалах мне этого не говорили. Даже как-то не верится в это. Переспрашиваю еще раз. Повторяют то же самое. Не понимаю, как такое могло быть: забыли, что ли, про эту галерею? Или отчаяние дошло до такой степени, что плюнули на все на свете — и на себя, и на других?

Встречаю ксендза-поляка, который во время осады прятался тут в подвалах, а сейчас обходит умирающих. Проходим с ним по одной из галерей. Показывает мне на железную дверь, говорит, что там помещение, куда складывали безнадежных. Влезаю в комнату. Свечу фонарем. Весь пол завален мертвецами. Уже поворачиваюсь, чтобы выйти, как вдруг из угла подвала хрип: «Вассер… вассер…»».

Четыре столь разные эпохи и четыре столь одинаковых примера отношения к раненым: «оставленным без всякого призрения на поле битвы», «об этих же несчастных никто и не думает», «упавшего товарища покидали, забывали», «плюнули на все на свете — и на себя, и на других»…

И с этим отношением не может справиться ни одна самая совершенная военно-медицинская служба, потому что она МАТЕРИАЛЬНА, а искривление нравственности, которое вызывает война, — НЕТ.

И тот напоминающий Чистилище страшный немецкий госпиталь в подвалах тарнопольского доминиканского монастыря не есть подтверждение людоедству фашистов, жестоко обращающихся даже со своими ранеными. Разве германский солдат, несколько дней пролежавший среди трупов в мертвецкой и просящий пить («Вассер… вассер…»), сильно отличался от медленно умиравших на Бородинском поле калек, поедавших падаль?

Долгое время было принято считать, что бросать своих раненых было уделом только гитлеровцев. Нас воспитывали на крылатой суворовской фразе: «Сам погибай, но товарища выручай», забывая, что в первую очередь она относилась к сплоченности и взаимовыручке в бою. Но мы ее воспринимали более глобально: как бы ни было тяжело — раненого неси на себе.

Действительно, на войне бывали моменты, когда, если позволяла ситуация, с собой уносили не только раненых, но и убитых. А бывало, что раненых приходилось бросать. В противном случае половина армии могла превратиться в сиделок и носильщиков, выручающих другую половину.

И раненых бросали. И добивали свои же.

И делали это не только гитлеровцы. И не только «верные сталинцы». Идеология здесь ни при чем.

Я недаром упоминал выше раненых 1812 года, которые «из сострадания, добивали друг друга…».

Например, британская 77-я пехотная бригада «шиндитов» под командованием бригадного генерала Орта Уингейта во время тяжелого отступления в 1942 г. из Бирмы была вынуждена расстреливать своих раненых. Бывший шиндит, сухонький старичок с редкими седыми волосами, вспоминал: «Были у нас тяжело раненные. Настолько тяжело, что нельзя было им позволять мучиться дальше. Поэтому мы прекращали их мучения… Ничего другого не оставалось». Британский ветеран с трудом подбирал слова, рассказывая об этом. Чувствуется, что до сих пор его терзает совесть: была ли это жестокая необходимость или своего рода милосердие к своим обреченным товарищам?

Дело втом, что милосердие к умирающим солдатам на войне зачастую выражается в самых непредсказуемых и бессердечных формах. И не нам судить тех, кто проявлял подобное.

«Секунд десять или пятнадцать, рассекая горящее море, «Улисс» двигался к месту, где сгрудились сотни две людей, понуждаемые каким-то атавистическим инстинктом держаться возле корабля. Задыхаясь, корчась в страшных судорогах, они умирали в муках. На мгновение в самой гуще людей, точно вспышка магния, взвился огромный столб белого пламени, осветив жуткую картину, раскаленным железом врезавшуюся в сердце и умы людей, находившихся на мостике, — картину, которую не выдержала бы ни одна фотопластинка: охваченные огнем люди — живые факелы — безумно колотили руками по воде, отмахиваясь от языков пламени, которые лизали, обжигали, обугливали одежду, волосы, кожу. Некоторые чуть не выпрыгивали из воды: изогнувшись, точно натянутый лук, они походили на распятия; другие, уже мертвые, плавали бесформенными грудами в море мазута. А горстка обезумевших от страха моряков с искаженными, не похожими на человеческие лицами, завидев «Улисс» и поняв, что сейчас произойдет, в ужасе бросились в сторону, ища спасения, которое в действительности обозначало еще несколько секунд агонии, после чего смерть была бы для них избавлением. (…)

Третий раз за последние десять минут «Улисс» менял курс, не снижая бешеной скорости. При циркуляции на полном ходу корма корабля не движется вслед за носовой частью, ее как бы заносит в сторону, точно автомобиль на льду; и чем выше скорость хода, тем значительнее это боковое перемещение. Разворачиваясь, крейсер всем бортом врезался в самую середину пожара, в самую гущу умирающих страшной смертью людей.

Большинству из них маневр этот принес кончину — мгновенную и милосердную. Страшным ударом корпуса и силовых волн выбило из них жизнь, увлекло в пучину, в благодатное забытье, а потом выбросило на поверхность, прямо под лопасти четырех бешено вращающихся винтов…

Находившиеся на борту «Улисса» моряки, для которых смерть и уничтожение давно стали смыслом всего их существования и потому воспринимались с черствостью и циничной бравадой (иначе можно спятить), — люди эти, сжав кулаки, без конца выкрикивали бессмысленные проклятия и рыдали как малые дети. Рыдали при виде жалких обожженных лиц, исполнившихся было радостью и надеждой при виде «Улисса», которые сменялись изумлением и ужасом; несчастные вдруг поняли, что сейчас произойдет, ибо в следующее мгновение вода сомкнётся у них над головой. С ненавистью глядя на «Улисс», обезумевшие люди поносили его самой страшной бранью. Воздев к небу руки, несчастные грозили побелевшими кулаками, с которых капал мазут, и тут крейсер подмял их под себя. Суровые моряки рыдали при виде двух молоденьких матросов; увлекаемые в водоворот винтов, те подняли большой палец в знак одобрения. А один страдалец, словно только что снятый с вертела, — жизнь лишь каким-то чудом еще теплилась в нем, — прижал обгорелую руку к черному отверстию, где некогда был рот, и послал в сторону мостика воздушный поцелуй в знак бесконечной признательности. Но больше всего, как ни странно, моряки оплакивали одного весельчака, оставшегося самим собой и в минуту кончины: подняв высоко над головой меховую шапку, он почтительно и низко поклонился и погрузил лицо в воду, встречая свою смерть.

На поверхности моря не осталось вдруг никого. До странности неподвижный воздух был пропитан зловонным запахом обугленного мяса и горящего мазута».

ТАКОЕ невозможно придумать. Такое мог описать только очевидец, каким и являлся автор этих строк Алистер Маклин, унтер-офицер британского крейсера, два с половиной года ходившего в Россию в составе конвоев РQ.

Участь раненых была печальной не только на войне, но и после нее.

Тысячи и тысячи калек Великой Отечественной, наводнившие послевоенную Москву и попрошайничающие на рынках и вокзалах, были вышвырнуты в разрушенную, голодную провинцию, чтобы своим видом не портить вид столицы победившей страны и не омрачать настроение гостям и жителям города. Искалеченные, изуродованные, обезображенные ветераны, растерявшие в самой жесточайшей бойне части тел, не должны были своим видом напоминать о той страшной цене, которую пришлось заплатить победителям.

После Первой мировой войны европейские города заполонили живые обрубки человеческих тел на костылях и тележках на колесиках, без ног, без рук, без лиц. По улицам вереницами брели, положив друг другу руку на плечо, бывшие солдаты, ослепшие в газовых атаках. А уж сколько было таких, по внешнему виду которых даже невозможно было догадаться о перенесенных ими боевых травмах. С сожженными легкими, с застрявшими в теле осколками, с нарушенной психикой. Без счета!