Павел Катаев - Доктор велел мадеру пить...

• Название: Доктор велел мадеру пить...
• Автор: Павел Катаев
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-7784-0236-8

 Имя писателя Валентина Катаева известно с детства почти каждому читателю. Его творческий путь был долгим и плодотворным. И сам он, и его произведения давно стали предметом пристального внимания и изучения исследователей. Но настоящая книга особенная. Это воспоминания сына об отце, о его жизни, как он ее себе представляет, о творческих поисках отца, о времени и людях из его окружения.

Написанная с любовью и юмором, эта книга расскажет много нового почитателям творчества писателя.

---

   К самому главному достижению тогдашнего социалистического Азербайджана, "Нефтяным камням", прибавился в тот год первый и единственный на всю нашу великую страну комбинат по производству бытовых кондиционеров.

   Вернувшись из Баку, отец рассказывал, как их, будущих экскурсантов, готовили к посещению. Им все уши прожужжали, что предприятие оснащено новейшим японским оборудованием и отвечает самым строгим мировым стандартам.

   Кроме того, он крупнейший в мире.

   Да, действительно, комбинат отгрохали огромный, но построен он кое как, сикось-накось, стены кривые, отделка сыпется, а новейшее оборудование не хочет работать, потому что смонтировано не японскими специалистами, а местными умельцами.

   Отец был раздражен и расстроен.

   Наши с папой прогулки по Москве, как правило, имели определенную цель.

   На улице Пятницкой как-то году в сорок пятом или сорок шестом он купил с рук у инвалида войны два батона.

   Очень хорошо помню, как совершалась эта торговая сделка.

   Инвалид высоким, задиристым голосом назначил цену - по тридцать рублей за батон.

   - Идет?

   - Идет!

   Отец достал из кармана пиджака две красные "тридцатки" с овальным портретом Ленина и протянул их продавцу. Тот в свою очередь протянул два завернутых в газету батона, которые до того надежно помещались у него за пазухой.

   Продавец был слепой и опасался, что его обманут.

   За сделкой наблюдала мгновенно образовавшаяся небольшая веселая толпа зевак. К ней за поддержкой и обращался продавец, поворачивая на звук голосов безглазое лицо.

   Понятно, что я с детским любопытством и одновременно ужасом изучал это опаленное войной лицо...

   Вот батоны оказались в руках покупателя, а деньги в руках продавца.

   - Без обмана? - прокричал продавец.

   - Все верно! Без обмана! - отвечала толпа.

   И через мгновение мы с отцом - я крепко держал его за руку - уже шли по направлению к дому мимо обшарпанной церкви, построенной архитектором Растрелли.

   А вот еще одна прогулка.

   Помню, мы зашли на станцию метро Новокузнецкая, все на той же Пятницкой, спустились на длинном эскалаторе в нижний вестибюль и, задрав головы, любовались мозаичными картинами, выполненными папиным приятелем художником Александром Дейнеко, творчество которого отец любил и высоко ценил.

   Мозаики были точно окна в какой-то праздничный яркий мир синего неба, самолетов, знамен и праздничных салютов.

   Мне были знакомы картины Дейнеки по Третьяковской галерее, куда я, школьник младших классов, пользуясь благосклонностью контролеров, чуть ли не ежедневно проходил без билета и бродил по залам, рассматривая любимые полотна.

   В числе любимых были большие и яркие полотна Дейнеки, и в частности картина, изображающая синее море, угловатый гидроплан, летящий так низко, что его можно было рассмотреть во всех подробностях, и спины двух голых мальчишек, сидящих на парапете и наслаждающихся жарким солнечным днем, водой и авиацией.

   Я столь подробно рассказал об этом живописце, потому что с некоторых пор у меня возникли с ним сугубо личные отношения.

   Как-то ранним утром перед школой раздался звонок в дверь и в коридоре - прихожей появился папа с довольно большой картиной, которую он, неловко растопырив руки, держал перед собой.

   Вид у папы был потрепанный, от него попахивало вином.

   Не раздеваясь он прошел в свой кабинет, поставил на не разобранную кушетку картину, отошел в сторону и с восторгом воскликнул:

   - А? Хорошо?

   На картине, какой-то очень грустной, щемящей изображены были несколько коров, коричневых и пятнистых, идущих по хлипкому мостку через узенькую речушку, в которой и отражались вверх ногами.

   А невысоко над темным лугом на серовато голубым утреннем (или вечернем?) небе висела большая розовая луна.

   - "Коровы" Дейнеки!

   Все объяснялось просто. Отец был в мастерской приятеля, они засиделись до утра и на прощанье художник подарил ему одну из своих превосходных работ.

   Каким-то чудесным образом новая картина в нашем доме легко сочеталась с уже давно живущими здесь работами Тышлера, "Севастопольским морским пейзажем" Лентулова и копией Марке.

   Можно заметить, не всякое произведение живописи приживалось в нашем доме.

   Очень странное впечатление производила темная, почти черная, картина в вычурной золотой раме, написанная на медном листе и изображающая романтическую бухту и старинный фрегат с мачтами и парусами - все очень тревожное и невнятное.

   Картина была подарена родителям одним вельможным писателем в связи с моим появлением на свет.

   Она считалась моей.

   Так вот, она так и не прижилась в доме, была отправлена в Переделкино, некоторое время висела почти невидимая в столовой над высоким и мрачным буфетом, потом переехала на чердак и исчезла после одного из дачных ремонтов.

   Кажется, никто о ней, кроме меня, и не вспомнил.

   С "Коровами" Дейнеки у меня навечно связано представление о раннем утре, правда не летнем (как на картине), а зимнем, когда и в доме, и не улице еще темно, фонари горят, но уже не ночь, закутанные прохожие торопливо идут по заснеженным улицам, слышны настойчивые скребки дворников, и ты тоже вынужден плестись в школу по пустынным замоскворецким переулкам - всего по двум - Толмачевскому и Старомонетному вдоль замоскворецких старинных домиков, пришедших в упадок и ветхость.

   Но ты-то их другими и не видел никогда!

   Вот как-то однажды я и шагал так в школу, раскачивая в руке портфель, который время от времени "шкрябал" по стенам.

   Прошел один переулок, свернул в другой, начал приближаться к школе.

   И тут услышал:

   - Павля!

   Так меня папа называл в детстве.

   Оборачиваюсь - папа.

   Бодрый, свежий от утреннего морозца, но видно, что только-только проснулся, еще не вполне готов к жизни, небритый.

   Я был ужасно удивлен его неожиданным появлением здесь. В такое время суток он бы еще должен спать. Он и спал, когда я уходил из дома!

   - А я вот решил посмотреть, как Павля в школу идет.

   Он довел меня до ступенек, ведущих к школьным дверям, весело махнул рукой, повернулся и деловито зашагал по переулку назад, к дому.

   Какие мысли вызвало у меня тогда только что описанное событие из детства?

   Это было странно, но ведь он был не только мой отец, но и писатель...

   Вспоминая о своем сотрудничестве в "Гудке", отец с воодушевлением рассказывал о том удивительном доме на левом берегу Москвы реки неподалеку от Кремля, где тогда, в двадцатые годы, располагалась редакция железнодорожной газеты.

   Это огромное, вытянутое вдоль берега здание, украшенное колоннами и увенчанное крышей со шпилем, было построено в свое время как городской приют для бездомных.

   При этом обширный зеленый парк, конечно же теперь сильно запущенный, окружающий само здание и его флигеля, обнесенный чугунной оградой, вызывал у меня ошибочное представление о том, что бездомными были графы и князья.

   А кто же еще!

   Подсознательно, я, советский мальчик, не мог даже подумать, что здесь обитали самые обычные несчастные люди, лишенные крова и средств к существованию...

   Но особенно сильное впечатление произвел рассказ отца о том, что во время знаменитого пожара Москвы двенадцатого года Наполеон устроил здесь конюшню.

   Что-то было волнующе-тревожное в этом факте, он словно бы излучал историю: тут и французская конница, вытеснившая из приюта его скромных обитателей, загадившая и раскурочившая копытами прекрасные полы, тут и император Наполеон, сначала занявший российскую столицу а затем с позором из нее убежавший, тут и величественный непобедимый Московский Кремль.

   Все это было когда-то.

   Ну, а после революции вместо приюта и вместо конюшни здесь были размещены десятки, а может быть даже и сотни советских контор, в том числе газета железнодорожников "Гудок".

   Редакция "Гудка" и в частности так называемая "четвертая полоса", в которой сотрудничали удивительные люди, талантливейшие журналисты и писатели, весельчаки и острословы, - особый сюжет в жизни Валентина Катаева.

   Если получится, я позже расскажу и об этом.

   А сейчас, чтобы не забыть, - небольшой эпизод из московской жизни тех лет, далеких двадцатых, жизни моего отца и его младшего и единственного брата Жени Катаева, в недалеком будущем - Евгения Петрова, написавшего в соавторстве с Ильей Ильфом романы "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок", а так же пьес, книг, рассказов, большое количество газетных фельетонов.

   Отец писал тогда фантастический роман "Повелитель железа", который изо дня в день печатался подвалами в какой-то газете.