Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя

• Название: Пробитое пулями знамя
• Автор: Сергей Сартаков
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

---

Тот задумался.

Да, в самом деле. Ну, давай так: заходи после сильных буранов. Или, — махнул рукой, — ладно, приходи каждый понедельник. Я скажу мастеру и старшему рабочему. Будут брать на полдня.

Лиза повторила еще раз «спасибо» и пошла к двери.

Коронотова, — сказал ей вслед Игнатий Павлович, — ты от меня зайди в жандармское отделение, к ротмистру. Киреев, оказывается, знает тебя. Он сказал, чтобы я прислал тебя к нему.

В приемной у Киреева толпилось десятка полтора рабочих. Лавок не хватало, и большинство стояло, прислонясь к стене. Люди переминались с ноги на ногу, устало вздыхали, переговаривались, между собой. Женщин среди них не было. Когда Лиза вошла и в замешательстве остановилась у порога, кто-то спросил ее:

А тебя зачем вызвали, тетка? Лиза пожала плечами:

Не знаю. К ротмистру.

Ей показали в угол, на дежурного жандарма.

Пойди вон сперва доложись ему. Жандарм протянул руку.

Давай повестку.

Нет у меня повестки, — сказала Лиза, — меня к ротмистру Игнатий Павлович послал.

Все равно, — безразлично сказал жандарм и записал ее фамилию в книгу. — Пока гуляй. Вызову.

Лиза отошла, стала в дальний уголок, зажмурила глаза. Ну вот и не в тюрьме — а много ли разницы? Все равно ты под стражей, все равно следят за каждым твоим шагом. Ну что ж, пусть следят. И Лиза, сразу повеселев, вспомнила, как утром, по сути дела, под носом у этих же самых грозных жандармов, они с Порфирием передали прокламацию солдату, а от него взяли патроны. Эшелон теперь мчится к востоку, а листовка ходит по рукам из вагона в вагон, делает свое дело.

Лизу вызвали к ротмистру почти самой последней. Она вошла и удивилась, до чего же в этом кабинете все осталось по-прежнему. Ничего не изменилось здесь с тех пор, как первый раз допрашивал ее Киреев. И сам он сидел такой же сбычившийся и тем же привычным жестом ерошил свои жесткие волосы. Словно и не было шести с лишком лет позади, а вызнали ее сюда для продолжения все того же допроса. Только прежнего обжигающего страха перед Киреевым у Лизы уже не было, хотя как-то странно сохли губы.

Ага, Коронотова, — сказал Киреев и откинулся на спинку стула. — Не забыла?

Нет, не забыла, — ответила Лиза. — Разве когда забудется такое?

Заслужила. А как ты себя в централе вела, мне тоже известно. Нехорошо и глупо вела. Зачем же ты опять сюда приехала, если тюрьма тебя ничему не научила?

Домой приехала.

Ты могла бы жить хорошо, лучше. Напрасно ты отказалась от того, что тебе предлагали в централе.

Этого я не могу.

Ну вот, а теперь ты будешь под надзором, и ни в какое казенное ведомство на работу тебя никто не примет. Ты и мужу своему испортишь жизнь. Он хороший рабочий, ни в чем не замаранный. — И Лиза не смогла разгадать, серьезно или со скрытой издевкой говорит Киреев. — Видишь, как все теперь оборачивается? — Он раскрыл серебряный портсигар, постучал папиросой о ноготь. — Невеселая сложится у тебя жизнь.

Лиза переступила с ноги на ногу. Она очень устала, а Киреев не предложил ей сесть.

Буду жить, как получится, — сказала она.

Жить-то ты будешь, а получится плохо, — грубо проговорил Киреев. — Ты хоть поняла ли, за что сидела?

Как не понять? Поняла.

Ну, а за что?

И хмельная мысль вдруг захватила Лизу: взять и сказать ему прямо в лицо что-нибудь очень дерзкое, злое, так, чтобы Киреев побагровел и подпрыгнул на стуле. Ударить ее сейчас не посмеет, а на работу ведь все равно так и так не допустит. Но Лиза сдержалась, опомнилась: надо ли с первого дня ожесточать Киреева против себя?

Недозволенные книжки я сохраняла, — сказала она, опуская голову.

Киреев неопределенно помычал.

Упрощенно. Весьма, — буркнул он. Закурил папиросу, удобнее вытянул ноги под столом. — Ну ладно. Вот зачем вызвал я тебя, Коронотова. Работать хочется?

Что ли нет?

Я дам тебе разрешение на работу. Но с одним условием. Очень простым и легким условием.

Лиза ничего не ответила и только настороженно подняла на него глаза. Условие? В централе ей тоже предлагали условия. И здесь опять — не те ли самые? Киреев сидел откинувшись, вытянутыми руками упираясь в кромку стола и дымя папиросой.

Условие такое: ты будешь работать, так сказать, каждый день, и каждый день ты будешь заходить ко мне сюда, вот в этот кабинет.

Зачем? — вырвалось у Лизы.

Киреев коротким движением мизинца стряхнул пепел с папиросы.

Не бойся. Днем, — проговорил он. — А зачем? Да так… Поздороваться. Расспрашивать я ни о чем тебя не стану. Не думай, это вовсе не то, что тебе советовали в так называемом централе.

Тогда зачем же… — начала Лиза и остановилась. Она ничего не могла понять. Пустая прихоть Киреева, что ли?

Пропускать тебя будут без очереди, — сказал Киреев, и огонек нетерпения промелькнул в его льдистого

зеленых глазах. Видя, что Лиза все так же стоит, застывшая в тревоге и недоумении, он, как мог, смягчил интонации своего голоса и прибавил деловито, но очень просто: — Расписываться будешь у меня.

Нет, во всем этом скрыто что-то другое! Когда Лизу выпустили из централа, ей не сказали, что она остается под главным надзором, а Киреев сам устанавливать такой надзор не может, — все правила Лиза теперь уже знала. И почему именно к самому Кирееву в кабинет, и даже без очереди? Отмечаться, кому назначено, ходят в полицию, по месту прописки.

Расписываться я не обязанная, — сказала Лиза, вытирая концом платка сохнущие губы.

Ну, можешь не расписываться, — согласился Киреев. — Будешь только заходить и показываться мне, что ты, так сказать, здесь и никуда не уехала. Можешь даже молчать. Ну? — И, не дождавшись ответа Лизы, закончил: — Иначе разрешение на работу я дать не могу.

Я подумаю, — сказала Лиза, чтобы только скорее закончился этот тяжелый разговор.

Подумай. — Киреев ткнул окурок в пепельницу. — Повторяю: никаких сведений от тебя я требовать не буду. Ступай.

Лиза вышла от Киреева под косые взгляды еще томившихся в приемной нескольких рабочих: никто так долго не задерживался у него в кабинете.

Вот день и миновал. И Лиза нашла себе много работы. На выбор, любую! Снова кухаркой к Маннбергу. Во время самых страшных метелей по полдня работать у Игнатия Павловича. Работать каждый день, согласившись на непонятные условия Киреева…

Непонятные?.. Открывая дверь из приемной в коридор, Лиза еще раз почувствовала на себе тяжелые, недружелюбные взгляды рабочих. Непонятные условия Киреева… Да чего же в них непонятного? Вот это и будет: он позволит ей ходить на работу и отделит от товарищей стеной подозрений! Она окажется среди них чужой. Больше того — подлой, гаденькой. Кто станет по душам, откровенно говорить с человеком, который каждый день, неведомо зачем и без всяких повесток, исправно ходит к жандармскому ротмистру? Кто полюбит такого человека, станет считать его своим? И кто поверит, что это какая-то странная выходка Киреева? Ходишь по грязи, как ни берегись — запачкаешься. Кто поверит ей, что она не запачкалась? И, значит, работать вместе с людьми, но под их злые, брезгливые взгляды? Работать вместе с людьми, чтобы затем не только ее, но и Порфирия стали они сторониться? Недоверие рождается быстро, а вот попробуй потом снять его!.. — Да-а… Вот так получила она работу сегодня…

7

Вздев на переносье залепленные воском очки, Филипп Петрович подшивал старыми голенищами дырявые валенки. Савва готовил для него дратву: сучил, натирал варом и заделывал в концы свиную щетину. Агафья Степановна чинила белье. Рубахи «мужиков» почему-то расползались так быстро, что она едва успевала ставить на них заплаты. Вере делать было решительно нечего. Поэтому она, пристроившись позади Саввы, ловко таскала у него из-под руки то приготовленные щетинки, то сложенный полумесяцем круглый кусок кожи, в котором находился вар. Савва притворно шарил возле себя:

Вот ведь только что держал варник в руках. Куда-то сунул — и не помню.

Вера подбрасывала ему пропажу с другой стороны и нараспев корила:

Эх ты, слепой ты, слепой! Ничего ты не видишь, совсем ничего. Вот же он, варник твой, рядом с тобой лежит. Ну?

Агафья Степановна тихонько, про себя, посмеивалась: «Славные ребятишки!» Такие жизнь вместе пройдут — как песню споют. И дай бог им. Сколько видишь сейчас всякого озорства и непотребства! Парни пьянствуют, в карты режутся, на улицах охальничают. Оно и понятно: молодая кровь бунтует, а силу с пользой не знают куда и как приложить. И девушки тоже многие стали вольничать. Сперва прогулки, вечеринки, а там, глядишь, и вовсе от дому отобьется, подумать больно — уличной гуленой станет.

Говорят, все от родительского воспитания зависит. Так-то оно так, а попробуй держать детей в строгости, в правилах жизни, если кругом, как поветрие, распущенность пошла. И государство, держава царская, в этом деле тоже не сбоку припека. Пьянку кто поощряет? Семья разве? Да для семьи это страх и горе. Казенных монополек на каждом углу пооткрывали, не то бутылками — сотками, даже двухсотками стали вино продавать! На бутылку у иного, может, денег еще и не сыщется, а на двухсотку слабый человек всегда найдет. Вытянет прямо у крыльца монопольки вино через горлышко, а стекло — об камень. Вот и радость себе нашел. Тоже и картеж. Казенные игорНые дома в больших городах, а с них картежная зараза повсюду теперь поползла. Хорошо, что Савва к книжкам пристрастился, а за ним и Веруська почитывает. Ума набираются. И чистоту души сохранили оба.